После ланча из чая, бутербродов и сложных макаронных салатов (и пиццы с козьим сыром для детей) приехала профессиональная балерина из Восточной балетной академии Нью-Йорка, чтобы станцевать для Зои и её пятнадцати самых близких друзей, которые торопятся надеть собственные трико и пачки. Их ожидает групповой урок в домике у бассейна, вдоль зеркальной стены. Я переключаюсь на вино и стараюсь, чтобы бокал не пустел, одновременно украдкой поглядывая на часы. Чем скорее закончится вечеринка, тем быстрее я смогу выложить родным новость и жить дальше.

Когда балетный мастер-класс подходит к концу, наступает время торта – изюминки любой вечеринки. Существует мало вещей, удовлетворяющих так, как очень дорогой торт. Мы поём Зои песенку, смотрим, как она со второй попытки задувает свечи и ждём своей порции лакомства. Несколько женщин честно берут наполненные тарелки у официанта, но большинство вежливо отказываются и незаметно располовинивают порции мужей. У меня кусочек с буквой «Д» от «Дня рождения», и я вспоминаю Дэвенпорта – Бена. Я скучаю по нему по-разному и по многим причинам, но сейчас – так, как обычно скучает по партнеру единственная одиночка в комнате, заполненной парами.

Я наливаю в бокал ещё вина и следую за толпой в гостиную, где Зои начинает открывать подарки, несмотря на увещевания Мауры подождать до отъезда гостей. К счастью, Зои как раз в том возрасте, когда не терпится поскорее все распаковать, поэтому в считанные секунды она оказывается в окружении множества розовых и лавандовых, пластиковых и мягких игрушек. Куклы «Американская девочка», наборы для вышивания бисером, настольные игры и большое количество всевозможных Барби. Зои приберегла мой подарок напоследок. Это деревянная шкатулка с монограммой и вращающейся балериной внутри. Я очень горжусь тем, что сделала выбор без помощи Мауры, к которой обычно прибегаю в последнюю минуту.

Зои по подсказке Мауры сначала смотрит открытку. Мы все слушаем, как девочка громко вслух зачитывает поздравление, стопорясь на трудных словах. Она доходит до последней строчки и читает: «С любовью, тётя Клаудия». Зои смотрит на меня и спрашивает:

– А почему нет дяди Бена?

Чёрт.

– Да, Клаудия, почему? – повторяет вопрос мама.

Говорю, что это моя оплошность.

Зои недоумённо смотрит на меня. Очевидно, она не знает слова «оплошность».

– Забыла написать его имя, – вяло поясняю я.

– Вы ра-азво-одитесь? – пугается Зои, и это наводит на мысль, что в браке её родителей тоже не всё гладко. – Бабуля Ви сказала тёте Дафне, что вы разводитесь.

У моей мамы, так называемой бабули Ви, наконец появляется желанный шанс. Она оглядывает комнату, создавая максимальный визуальный контакт с типичным для неё выражением «кто за меня?». Потом поворачивается ко мне и применяет свой самый сладкий, мелодраматический и убедительный голосок:

– Так это правда?

Все взоры устремлены на меня. Даже друзья Мауры, которые никогда раньше со мной не встречались, уставились в ожидании ответа. В голову приходит мысль еще один, последний разочек солгать, но притворство во мне попросту иссякло. Поэтому я говорю Зои:

– Иногда что-то в отношениях не получается.

Маура выглядит так, будто вот-вот упадёт в обморок: как из-за самой новости, так и из-за чёрной метки, которую моё объявление поставило на её празднике. Папа подбегает ко мне, крепко обнимает и шепчет, что всё будет хорошо. Мама начинает всхлипывать.

– Я знала это… Знала, – подвывает она, и Дуайт, прибывший лишь пару минут назад, обмахивает её лицо розовой коктейльной салфеткой с надписью: «Зои шесть лет!».

Отрываюсь от папы и заверяю:

– Я прекрасно себя чувствую.

Одна из подруг Мауры, женщина с чёрными как смоль волосами и большущими бриллиантовыми серёжками, каких я не видела даже на красной дорожке, даёт маме косметическую салфетку. Потом протягивает ещё одну Дафне, которая, как собака Павлова, начинает плакать вслед за мамой.

В комнате повисает мертвая тишина, и Зои, которая поражена, но держится с завидной выдержкой, выпаливает ещё один «заботливый» детский вопрос:

– Это потому что ты не хочешь малыша или потому что не любишь дядю Бена?

Задать такой вопрос – всё равно, что спросить «Вы ещё бьёте вашу жену?», и я не могу не восхититься проницательной способностью шестилетнего ребёнка мигом усмотреть корень проблемы и обнажить суть моего развода.

Конечно же, ответ прост: я не хочу детей, поэтому Бен не хочет меня. Я почти произношу эти самые слова, но в последний момент улыбаюсь и озвучиваю типичное взрослое объяснение, которое незамедлительно переносит меня в лагерь плохих матерей, склонных к увёрткам. Или по крайней мере в лагерь плохих тёть.

– Мы просто не были созданы друг для друга, Зои, – говорю я племяннице.

Зои бросает на меня растерянный взгляд: очевидно, она совсем не понимает мои слова. Но, прежде чем она успевает сформулировать следующий вопрос, я улыбаюсь, встаю и иду в столовую, где угощаюсь ещё одним кусочком торта. На этот раз мне попадается буква «Р» – что значит «развод», — разукрашенная розовой и зеленой глазурью.


Глава 8

За днем рождения Зои следует шквал телефонных звонков, и, судя по содержанию записей автоответчика и по интервалам между ними, очевидно, что звонящие в сговоре: Маура, Дафна, папа, Маура, Дафна, папа. Сообщения от матери более редкие и вполне в её духе.

Я выжидаю, прежде чем кому-либо перезвонить, и эта тактика себя оправдывает: когда дело наконец доходит до разговоров, я убеждаюсь, что близкие прекратили истерить. И становится ясно, что они уже обговорили единую линию поведения: «мы просто хотим для тебя самого лучшего, и хотя мы очень любим Бена, мы на твоей стороне». За такую реакцию стоит воздать модному психологу Мауры с Верхнего Ист-Сайда, Черил Фишстейн. Рациональность и спокойствие никогда не были первыми чувствами, пробуждающимися в моих родных в подобных случаях.

Единственная реплика, которая сильно меня расстраивает – вопрос Дафны, можно ли ей связаться с Беном.

– И что ты ему скажешь? – спрашиваю я.

– Скажу, что мне жаль, что вы не смогли помириться. Что я буду по нему скучать. Возможно, спрошу, как у него дела. Но я позвоню, только если ты не против.

Я говорю, что она может делать все, что заблагорассудится, но я не желаю потом слушать пересказ их разговора, который, видимо, будет вертеться вокруг того, как они оба хотят детей. (Кстати, вообще-то первым делом Дафна сообщила, что у неё начались месячные – кажется, я знаю её менструальный цикл лучше, чем собственный.)

– А его семья с тобой связывалась?

Говорю, что нет. Мне приходит в голову, что это, по идее, должно было меня уязвить, но по ряду причин так не произошло. Думаю, родные Бена уважали меня, и я им в общем-то нравилась, но я никогда не чувствовала в наших отношениях искренней теплоты. Поэтому их молчание не слишком меня удивляет. И полагаю, чтобы действительно ранить чувства, событие должно явиться большой неожиданностью (наверное, именно поэтому у меня и есть иммунитет к действиям моей матери). Уверена, бывшая свекровь вскоре пошлет мне записку на своей фирменной почтовой бумаге с монограммой. Скорее всего, она как раз сейчас просматривает вырезки статей Энн Лэндерс в поисках фраз, которые полагается сказать бывшей невестке. Если только не слишком занята вязанием одеяльца для первенца Бена, конечно.


        * * * * *

Следующим субботним днем мы с Майклом тащимся по Бруклинскому мосту, лавируя в толпе прогуливающихся, бегунов и велосипедистов, и Майкл божится, что с середины моста открывается чудесный умиротворяющий вид. Мы пришли сюда, потому что вчера на работе я призналась, что слегка подавлена. Майкл встал напротив моего стола и сказал:

– Ну, конечно. Было бы странно, если бы ты не была подавлена.

Потом он добавил, что у него есть идея, как меня подбодрить, и спросил о моих планах на следующий день. Я призналась, что свободна – когда так быстро меняешь статус с «замужем» на «разведена», это плохо сказывается на занятости выходных. Объяснила, что мы с Джесс планировали вылазку в Хэмптонс, но в последнюю минуту у неё образовалась «срочная командировка» (на самом деле отговорка ради встречи с Треем). Майкл предложил мне подойти к его дому в Алфабет-Сити в десять. Я подозревала, что он пригласил меня из жалости, но решила не позволить гордости помешать мне приятно провести время. А проводить время с Майклом всегда приятно.

Поэтому утром мы встретились у его дома, а теперь вот идем по пешеходному променаду Бруклинского моста. На дворе жаркий июньский день – жарче, чем обычно бывает в июне в Нью-Йорке, а из-за того, что лучи солнца отражаются от стальных конструкций, припекает еще сильнее. Мы еле передвигаем ноги, и люди обгоняют нас с обеих сторон.

Я все думаю, что это первое за долгое время лето без Бена. Первая смена времен года без него. Я совсем не разговаривала с ним уже почти два месяца. Развод завершен, бумаги пришли по почте несколько дней назад, без фанфар и церемоний. Я положила их в зеленую папку с надписью «Важные документы», где уже находились свидетельство о рождении и карточка социального страхования. Вот и все.

Размышляю о выражении «бывший муж», как одновременно грустно и странно-утонченно оно звучит, а Майкл что-то бормочет о том, что опоры моста деревянные.

– Логично было бы предположить, что дерево сгниет и разрушится, а? – говорит Майкл.

– Ага, – киваю я. – Но Венеция построена на деревянных сваях, которые намного старше этих вот опор.

– В точку, – одобряет он. – Возможно, гнилостным бактериям для жизни нужен воздух?

– Не знаю, – пожимаю я плечами.

«Бывший муж. Бывший муж. Бывший муж».