Остаток вечера проходит гладко – Реймонд-младший сладко посапывает даже в шумном ресторане. Мы беседуем и шутим как обычно, и я почти забываю, что возле стола спит младенец. Когда домашние заготовки не срабатывают, я завожу разговор о кормлении грудью в публичных местах, но Энни достает бутылочку со смесью и объясняет, что решила отказаться от грудного вскармливания.

Поэтому, помимо слова «замечательный», мне нечего предъявить ни Энни, ни Рэю, ни ребенку.

По дороге домой Бен спрашивает, что я думаю о Реймонде-младшем.

Я говорю, что он прикольный и очень милый.

– Но? – подсказывает Бен, потому что по моему тону ясно, что оно воспоследует.

Я начинаю монолог о том, что редкие младенцы так много спят. Напоминаю, что у всех детей моей сестры случались колики, да и без проблем с животиком большинство малышей более активны, чем Реймонд-младший. Мое выступление не отличается продуманностью, но возражения Бена столь же невнятные: он говорит как продавец, сосредоточиваясь на благородных, но непрактичных предложениях вроде готовности взять на себя «полную ночную ответственность» за нашего ребенка, если тот отчего-то получится трудным в обращении. Бен будто верит, что единственная причина, удерживающая меня от рождения детей – желание мирно спать по восемь часов в сутки и ни минутой меньше. За сим следует пламенная речь о либеральной политике его фирмы в плане декретного отпуска для отцов и о том, как его привлекает перспектива стать отцом-домохозяином.

– Отцом-домохозяином? – переспрашиваю я. – Но ты же любишь свою работу.

– И ребенка я тоже буду любить, – пожимает плечами Бен. – Смысл в том, что тебе совсем не придется менять твой график, Клаудия, – говорит он. Затем повторяет то же самое, с тем же ударением на «тебе» и «совсем».

– Я и в первый раз услышала, – ворчу я.

Той ночью около трех часов я просыпаюсь и не могу уснуть от беспокойства. Очень хочется потрясти Бена и сказать: «Твоя очередь вставать к ребенку, милый». В конце концов, одно дело трепаться о своей готовности вскакивать посреди ночи и совсем другое – сделать это, когда организм в силах только спать.

Но я решаю, что не буду применять эту тактику. Все же, учитывая то, как невыигрышно для меня складывались в последнее время обстоятельства, Бен, скорее всего, встанет и примется насвистывать и перебирать возможные имена.


Глава 3

Следующие несколько дней Бен бомбардирует меня комментариями по поводу ребенка, напоминающими попытку подкупа. Уговариваю себя сдерживаться, не взрываться, перетерпеть. Убеждаю себя, что нужно дать мужу хотя бы столько же времени, сколько длилось его увлечение гитарой, ради малой вероятности, что его зацикленность на детях так же временна. Или что он просто малость взбудоражен, заскучал и ищет что-то способное заполнить пустоту. Если это действительно так, то наш случай иллюстрирует одну из моих теорий, почему некоторые пары, даже явно непригодные к родительству, обзаводятся детьми. Я полагаю, отчасти привлекательность детей обусловлена направленностью нашего общества на все «первое». Стремлением следовать по вехам и инициациям. Первый поцелуй, первые отношения, школьный выпускной, поступление в колледж, студенческий выпускной, первая работа, свадьба, первый дом. После такого пути ребенок кажется последней из жизненных вех, единственным значимым шагом, который остается совершить. Или, возможно, пары просто надеются опосредованно испытать все эти прекрасные события снова через своих детей. Пережить заново подъемы и исправить ошибки. Я не утверждаю, что все рожают только поэтому – большинство искренне хотят просто стать родителями, – но некоторые люди все же подпадают под мою теорию.

На случай если и Бен относится к этой категории, я собираюсь поменьше работать и стараться, чтобы наша жизнь по возможности била ключом. Слежу, чтобы мы занимались всем тем, что обычно делаем вместе, но чаще и активнее. Заказываю столики в новых ресторанах, покупаю билеты на чудесные концерты и интересные выставки. Планирую вылазки на выходные в Беркшир и Хэмптонс.

Что самое важное, я, следуя совету Джесс, не сбавляю оборотов по части секса. Джесс истово верит, что секс – панацея от всех проблем. И в этой вере она черпает убежденность, что Трей со дня на день уйдет от жены (Джесс утверждает, что бесподобно хороша в постели).

Однажды вечером я надеваю лучшее белье и инициирую такой секс, который подчеркивает все прелести нашего образа жизни. В процессе я чувствую нашу безумную связь на уровне клеточной химии, ту часть наших отношений, которой мне не хватало с самой поездки на Сент-Джон. И крепнет надежда, что это усилие вновь повернет течение в намеченное мной русло.

После исступленных занятий любовью мозг пребывает в блаженной отключке. Затем я снова начинаю думать о детях. Противлюсь порыву вслух обозначить очевидное – что ребенок может подвергнуть риску нашу интимную жизнь. Что у нас будет оставаться мало времени и сил для секса. Что мы больше не сможем ставить друг друга на первое место. Определенно, Бен думает о том же, когда целует меня в макушку и бормочет:

– Я люблю тебя, Клаудия. Сладких снов.

– И тебе, – говорю я, чувствуя, как засыпаю.

И тут Бен подкатывается ко мне и заявляет:

– Клаудия, если у нас родится ребенок, обещаю, что ты будешь первой женщиной в мировой истории, которая не лишится и секунды сна.

Бену вообще несвойственно разговаривать после секса, поэтому я возмущена еще и тем, что он изменил типичному мужскому поведению, чтобы высказать этот перл. Чувствуя, как напрягаются все мышцы, я позволяю прорваться раздражению:

– Ради Бога, Бен. Речь же не о щенке.

– И что бы это значило?

– Ты ведешь себя так, будто обязуешься выгуливать среди ночи долбаного бигля! А мы о ребенке говорим!

– Знаю, – произносит Бен.

– О ребенке, который полностью изменит мою жизнь. Нашу жизнь.

– Знаю, – повторяет Бен. – Но наша жизнь изменится к лучшему. Обещаю.

– Ты не можешь обещать ничего подобного, – возражаю я. – Это абсурдное, нелепое обещание. Ты совсем не знаешь, как все обернется после рождения ребенка. Кроме того, помимо любви ко сну у меня есть множество других причин не хотеть детей.

– Допустим. Например, каких? – интересуется Бен.

– Мы уже их обсуждали, – закругляюсь я, не желая толочь воду в ступе и снова обсасывать очевидные вещи. – И не раз.

Но он настаивает, и я начинаю с лежащей на поверхности легковесной причины. Говорю, что не хочу ходить беременной.

– Женщины в положении прекрасны, – парирует Бен. Я закатываю глаза. – И к тому же ты будешь беременной всего девять месяцев. Короткий сигнал на радаре жизни.

– Легко тебе говорить. Я не хочу ни с кем делить свое тело, и неважно, на сколь короткое время. И мне нравится заниматься спортом, – припечатываю я. Хотя эта причина звучит неубедительно, особенно в свете того, что я уже много недель в спортзал и не заглядывала.

– Ты же знаешь, что спортом можно заниматься и беременной, – возражает он.

– Ага, конечно. Видела я этих слоних, у которых начинаются роды во время быстрой ходьбы по беговой дорожке. Они выглядят убого. И я подумываю пробежать Нью-Йоркский марафон. Может, в следующем году пробегу. Эту мечту я давно хотела осуществить, – говорю я, и в теории все так и есть. Пробежать марафон – одна из моих жизненных целей. Но пока я ни разу не бегала дальше, чем на шесть километров. От природы я не слишком атлетична, в отличие от Бена, который регулярно бегает и плавает. Но когда я вижу пенсионеров и инвалидов, каждый год пересекающих финишную черту, мне кажется, что я тоже смогу это сделать. Когда-нибудь.

– Что ж, мы можем усыновить ребенка, – предлагает Бен.

– Да не в этом дело, ты и сам прекрасно понимаешь. Беременность – это меньшее из зол.

– Ладно, – кивает Бен. – Так нам же необязательно рожать прямо сейчас. То есть ничто не мешает подождать несколько лет и только потом этим озаботиться. Мне не требуется ребенок немедленно. Я просто хочу от тебя услышать, что ты открыта для этой идеи.

Я вижу лазейку, и меня так и подмывает купить себе какое-то время. Сначала «думать» годами, а потом сказать, что не пью таблетки. Так дотянуть до сорока и надеяться на бесплодие. То есть решить проблему естественным путем. Но мне претит нечестность. Ложь неминуемо разрушает отношения. Поэтому я говорю ему правду – что не передумаю.

Похоже, Бен пропускает мои слова мимо ушей и спрашивает о других причинах.

Я подыгрываю:

– Что ж, продолжим. Мне нравится жить в городе.

Он садится в постели со словами:

– Мы можем жить в городе и с ребенком.

Я восхищаюсь линией его плеч, но не поддаюсь:

– Это непросто. Потребуется квартира побольше, а мы вряд ли можем себе это позволить.

– Ну, а у тебя никогда не возникает такого чувства, что вроде как надоело жить на Манхэттене? Все же мы оба выросли в пригороде. Неужели тебя не манит вернуться к истокам? Снова иметь двор? Деревья, белок и немного покоя и тишины?

– Хм, теперь ты несешь полный бред, – говорю я. – Отлично знаешь: нам нравится жизнь в городе.

– Знаю, но…

– Я не хочу переезжать, – противлюсь я крамольной идее, впадая в панику при одной лишь мысли, что такое возможно. Сразу же всплывают образы вместительных «вольво», собраний родительско-учительской ассоциации, видеокамер на футбольных играх и семейных ужинов в «Оливковой роще». Теперь сижу и я. – Я не согласна переезжать в пригород.

– Ладно, – кивает Бен. – Можем жить с ребенком и на Манхэттене. Все вокруг так живут. Просто найдем квартиру побольше и поднапряжемся на работе. Так что эта причина не особо существенна. Назови еще одну.

Я громко вздыхаю и говорю: