— Сможешь написать кое-что для меня?

— Сестра Мария пишет намного лучше. У нас в монастыре она заведует скрипторием.

Джиллиан смущенно потупилась. По ее круглым щекам до самых ушей разлился розовый румянец.

— Перед монахиней мне будет неловко.

— Я тоже почти монахиня. — Кончики пальцев закололо от любопытства. — То есть, надеюсь ею стать.

— О, ничего дурного я не хочу, — спохватилась Джиллиан. — Просто… это связано с тем, что ты вчера увидала. Прошу тебя.

Что за постыдные вещи хочет записать Джиллиан? Вдруг она и слов-то таких не знает? Но талант Доминики писать был дарован свыше, а значит отказать будет неправильно.

— Я бы написала, да не на чем. У меня есть только один лист, — сказала она и развернула обрывок, который предстояло растянуть на все путешествие.

При виде буковок, которые покрывали страницу, глаза Джиллиан распахнулись еще шире, а потом сузились, словно она силилась понять написанное.

— Можно купить еще где-нибудь по пути. Я заплачу, если это не очень дорого.

Присев рядышком на бревно, девушка доверительно взяла ее за руку.

— Понимаешь, мне нужно написать послание Блаженной Ларине, — шепнула она. — Чтобы она точно знала, зачем мы пришли. Можно, конечно, передать нашу просьбу через священника, но мне кажется записать ее будет вернее. Не хотелось бы проделать такой долгий путь зазря. Вдруг она поймет нас неправильно.

— Если твоя просьба исходит от сердца, святая поймет ее правильно, — сказала Доминика.

— Но священник на исповеди иногда говорит, что я обращаюсь к Богу недостаточно ясно. Да и латынь я не знаю. Вот и боюсь, что добравшись до Ларины, скажу что не так, а то и упущу что-то из самого важного.

Невозможно было не разозлиться на этого неизвестного Доминике священника. Потому она и хотела переложить Библию на понятный язык, чтобы простые люди вроде Джиллиан не стыдились обращаться к Богу. Она пылко пожала руку девушки.

— Если найдем пергамент, я запишу все, что захочешь.

— Ох, вот спасибо тебе! Тогда мое желание точно сбудется.

Джиллиан ушла, и Доминика, проводив ее взглядом, опустила глаза на слова, записанные на обрывке пергамента.

Вор. Пламя. Любовь. Ника.


Глава 8 

— Вы бы его видели, — заговорил Саймон, усаживаясь между братьями Миллерами и Ральфом — так звали человека со шрамом. Доминика, кусая сухарь, примостилась на поваленном бревне рядом с ними и, притворяясь, что слушает, украдкой огляделась в поисках Гаррена.

Паломники завтракали, широко расположившись по краям поляны. Джиллиан, по своему обыкновению сидевшая рядом с Джекином, улыбнулась ей. Они крепко держались за руки, словно не могли существовать друг без друга.

Дожевывая хлеб, Саймон развел руки в стороны, описывая габариты врага:

— Дюжий мужик. Высоченный. Вот такой здоровущий. С острым, как у сарацинов, клинком.

Он был высоким, это верно. Но тощим, как оголодавшая курица.

— Саймон, у него был заржавелый серп и только, — сказала Доминика.

Он насупился и заерзал, пододвигаясь к братьям поближе.

— Рядом с ним со спущенными штанами стоял Джекин…

Слушатели отложили еду и, уткнувшись локтями в колени, замерли в ожидании продолжения. Даже Иннокентий склонил морду на бок и заинтересованно навострил уцелевшее ухо.

Саймон прыснул.

— … а его скукоженные причиндалы спрятались между ног, как будто испугались, что их сейчас отрежут.

Братья взорвались хохотом и захлопали себя по ляжкам. Младший, подвывая, даже свалился с бревна. Ральф тоже зашелся лающим смехом, который в конце превратился в сухой, отрывистый кашель.

Джекин оглянулся на них, а Джиллиан погладила его по руке. Ну и пусть они излишне увлечены чувствами друг к другу. Саймона, похоже, чужие чувства вообще не заботят. Доминика надеялась, что его последнего замечания они не услышали. Нельзя издеваться над чем-то настолько личным, как… как молитва.

— Я, знамо дело, не растерялся и приказал серву бросить оружие, — продолжал юноша. — Он весь затрясся от страха, но не придумал ничего умнее, как наставить клинок на меня. А клинок этот был острючий, таким голову снести — раз плюнуть. Ну, а Джекин… — он захлебнулся смехом, — Джекин стоял, разинув рот, а его член был поникшим, как оплывшая…

— Саймон. — Сзади неожиданно появился Гаррен. Доминика вздрогнула — словно не тень его легла на нее, а его руки.

Юнец по-черепашьи втянул голову в плечи.

— Сэр.

— Если хочешь отточить свои навыки беседы в присутствии дамы, выбери другую тему.

Доминика, почесывая пса, наблюдала за тем, как крошечный черный муравей карабкается по травинке и тащит на себе оброненную крошку хлеба. Гаррену тоже не помешало бы отточить эти навыки, подумала она, улыбаясь.

На по-детски гладких щеках Саймона проступили красные пятна.

— Но она тоже была там. И все видела.

— Это не повод заставлять ее еще и слушать об этом. — Гаррен не сводил с юноши строгого взгляда, а на нее даже не посмотрел. — В особенности в твоем изложении.

К ним подошла сестра Мария, хромая сильнее обычного, и Саймон пристыженно съежился. Доминика отчаянно надеялась, что со своего места сестра ничего не слышала, ибо, чтобы лишний раз ее не тревожить, она рассказала только о нападении вора.

Гаррен взял юного оруженосца за плечо.

— Вечером будешь дежурить и следить, чтобы все держались вместе.

Саймон расправил плечи под его тяжелой рукой.

— Да, сэр.

— Собирайтесь. Скоро выходим! — крикнул Гаррен, и братьев Миллеров как ветром сдуло. Доминика была довольна. Больше никто не посмеет потешаться над Джекином и Джиллиан.

Когда Саймон покончил с остатками завтрака, сестра Мария подозвала его к себе.

— Саймон, — молвила она, — вчера я заметила, что ты знаешь не все слова третьего гимна о Ларине. Сегодня я поеду верхом на Рукко. Иди подле меня, и я помогу тебе их разучить. — Она улыбнулась своей обычной ласковой улыбкой, но глаза смотрели серьезно. Этот взгляд был хорошо знаком Доминике. Обычно за ним следовала просьба двадцать раз подряд вознести молитву Богородице.

— Хорошо, сестра. Я только возьму вещи. — И он понуро ушел.

— Ох уж эти мальчишки… — качая головой, проговорила сестра, потом перевела строгий взор на Доминику. — Выходит, ты не все рассказала мне о вчерашнем происшествии.

— Не хотела, чтобы ты волновалась. — Доминика накрыла ее прохладные пальцы ладонью. — Так же, как ты не хотела, чтобы я волновалась, и не призналась, что устала идти. С этого дня ты будешь ехать только верхом.

— Не тревожься. Со мной все будет хорошо. А теперь повернись, я посмотрю, что с твоим балахоном. — Сестра расправила ее истерзанное колючками одеяние. — Вечером я все заштопаю. — Она погладила ее по руке. — Ты наелась, Ника? Не забыла прочесть утреннюю молитву?

Ника… Как наяву, она ощутила тепло его ладоней.

— Сестра, ты называла меня так в присутствии Гаррена? — Его имя сладко затрепетало на языке.

— Он уже не Спаситель, а Гаррен? — Между бровями монахини залегла тревожная морщинка. — Ника, очень может быть, что он не тот, за кого ты его принимаешь. Помни, он солдат, а не святой.

Доминика кивнула.

— Ты знаешь, что он собирался стать монахом?

Глаза сестры Марии округлились от удивления.

— Это он тебе рассказал?

А еще он рассказал о перьях Блаженной Ларины. Но Доминика обещала молчать и не посмела нарушить это обещание.

— Да, но ты не ответила. Мог он услышать, как ты называешь меня Никой?

— Наверное, — поразмыслив, ответила сестра. — Почему ты спрашиваешь?

— Вчера он назвал меня так. — Память о том, как он своим низким, мягким голосом произнес это особое имя, согрело ее будто пуховое одеяло. Особое имя. Сокровенное. В его устах оно прозвучало как глас Божий, как знак того, что небо благоволит ее намерениям.

Но эти праведные мысли померкли перед другим воспоминанием. О том, как Гаррен касался ее своими сильными, нежными руками. И как она при этом, позабыв о бедолаге Джекине, представила его обнаженным. И зачем-то подумала, что его член не будет поникшим, как оплывшая свеча.

Сестра, посматривая на нее, озадаченно свела брови, и Доминика испугалась, что эти сумбурные мысли слишком явственно отобразились на ее лице. Возможно, одиночество приведет ее мысли в порядок.

— Я пойду вперед. Не волнуйся, я не буду далеко заходить.

— Но что, если воры…

— Не волнуйся, — повторила она, подняла с земли палку и забросила ее как можно дальше вперед. Иннокентий бросился за ней, и Доминика, помогая себе посохом, пошла следом.

Дорога была ровная и прямая. По обе ее стороны простирались зеленые луга, над которыми безмятежно сновали жаворонки. Вчерашняя усталость без следа растворилась в сладком утреннем воздухе.

Вчера он попросил ее держаться на виду. Формально Доминика выдержала это условие, хотя вскоре зашла так далеко, что не слышала голосов паломников, только видела вдали маленькие фигурки размером с нарисованных на потолке церкви святых.

Она остановилась. Убежать вышло только от волнения в голосе сестры да от скучных историй Вдовы, но от чувств к нему скрыться не удалось. Как же быть? Она должна научиться смотреть на него без смущения. Без греховных фантазий на его счет.

Задумчиво разглядывая ромашки, она прижала Иннокентия к груди и прошептала ему на ухо:

— Что же Господь хочет донести до меня?

От группы паломников отделился один человек. И направился к ней быстрым, сердитым шагом. Дожидаясь, пока он поравняется с нею, Доминика попыталась настроить мысли на благочестивый лад.