— Я же просил вас держаться на виду. — Гаррен поймал ее за руку, как будто она куда-то убегала. Его рот сжался в тонкую линию. Дыхание было тяжелым, но не потому, что он запыхался.

— Поблизости нет никаких воров. — Кольцо его пальцев на ее голом запястье опять вызвало воспоминание о Джекине и Джиллиан и о том, как голые части их тел прижимались друг к другу. Раньше она думала, что трепещет из-за окружавшего его ореола святости, но теперь… Теперь она уже не была в этом уверена.

— Как знать. — Он уронил ее руку. — Почему вы убежали? Вас расстроила болтовня Саймона?

Дело было не в Саймоне. Свои собственные греховные мысли погнали Доминику вперед, но сознаться в этом было никак невозможно.

— Он смеялся над ними. И над их сокровенными отношениями.

Гаррен пошел вперед, и она побрела рядом. Посохи мерно постукивали в такт их шагам. Сзади, издалека доплывало тихое песнопение братьев.

— А вы увидели эти самые «сокровенные отношения», — сказал он.

Она отвернулась, с деланным безразличием высматривая бабочек, но не увидела на лугу ни одной. Будто все они спрятались и запорхали у нее в животе. Его присутствие довлело над нею, и она повела плечами в попытке отделаться от этого ощущения. Потом наклонилась, подобрала с земли веточку, забросила далеко-далеко в высокую траву, и за нею, распугивая птиц, немедленно кинулся пес.

— Подумаешь. Собаки тоже этим занимаются.

Однажды она застала за этим занятием Иннокентия. Он залез на пушистую белую собачку сестры Маргариты и дергался поверх нее, сминая лиловые кустики тимьяна. Доминика растащила их, однако пес вновь и вновь с небывалым энтузиазмом забирался на свою пассию. Впрочем, это было совсем не похоже на то, что она видела вчера. Собаки не льнули друг к другу, как одержимые, как Джекин и Джиллиан, которые, казалось, могли умереть, если бы их в тот момент разделили.

Глаза Гаррена потемнели до цвета сосновой хвои.

— Вас беспокоит то, что вы увидели? — очень мягко спросил он.

Беспокоит — это еще слабо сказано. Но она ни за что в этом не признается.

— Кажется, вы учили Саймона не поднимать такие темы в присутствии дам. — Она пожала плечами, будто наблюдение за любовными играми не произвело на нее никакого впечатления. — Просто мне думается, что Джекин и Джиллиан излишне наслаждались друг другом.

— Излишне? — Он едва сдержался, чтобы не улыбнуться.

— Чрезмерные плотские услады есть грех.

— А вы умеете определять, когда они чрезмерные, а когда не очень? — В его голосе притаился смех.

Щеки ее запылали. Естественно, она этого не умела. Но они натолкнули ее на пугающую мысль. Что, если тот экстаз, свидетельницей которого она стала, не был чем-то из ряда вон выходящим? Вдруг его испытывают все люди, когда занимаются любовью?

— Блаженный Августин достаточно ясно выразился по этому поводу.

У него отвисла челюсть.

— А что вы знаете о Блаженном Августине?

Она знала, что однажды истратила шестьдесят два пера, пока кропотливо переписывала главу из его труда «О граде Божьем», но этим секретом еще не решалась с ним поделиться.

— Я же говорила вам, что хочу принять постриг. А монахиням, даже будущим, следует знать постулаты всех великих отцов Церкви.

— Которые осуждают удовольствие от соития, да?

— Разумеется, они это осуждают. — Только еретик мог ставить под сомнение постулаты Блаженного Августина. Но Господь не доверил бы перья Ларины еретику. Быть может, он не тот, за кого ты его принимаешь. Внезапно Доминику осенило. — Я все поняла. Через вас Господь проверяет мои знания. Он хочет убедиться, что я достойна принять вечный обет. И как я сразу не догадалась! — Она расправила плечи под тяжелым балахоном и, подражая матушке Юлиане, сцепила пальцы на животе. — Я готова. Можете испытать меня.

Веселье сошло с его лица. Около рта залегли резкие складки.

— Хорошо, — сказал он. — Объясните мне вот что. Что плохого в том, чтобы дарить друг другу наслаждение?

Его дыхание стало слегка неровным — наверное от обиды на то, что она его раскусила. Господь, верно, не подозревал, что ей хватит сообразительности раскрыть Его план.

Ветерок щекотал ее уши, играя прядками волос.

— Сейчас объясню, — сказала она.

Она сделала глубокий вдох и представила себя в черной монашеской рясе вместо душного, промокшего подмышками балахона. Обсуждать такие темы с мужчиной было ужасно неловко, даже ради того, чтобы доказать свое знание доктрины.

— Вот вам аргумент. Блаженный Августин говорил: «Превыше всего сторонитесь плотского вожделения». — Она жалела, что нельзя достать перо и пергамент. На письме ей было бы легче подобрать правильные слова. — Господь наделил мужчину и женщину пригодными для соития органами только затем, чтобы женщина могла зачать дитя.

Он вперил в нее неумолимый взгляд.

— И с чего вы это решили?

— Но это же очевидно. Единственная причина, которая оправдывает желание мужчины и женщины разделить ложе — это продолжение рода.

— Единственная? — Все остальные причины веселыми искорками плясали в его зеленых глазах. Те самые причины, которые вознесли Джекина и Джиллиан на вершину блаженства.

— Да, единственная, — твердо ответила Доминика, пытаясь сосредоточиться. — Делить ложе ради эгоистичного наслаждения, ради одного удовольствия… В общем, это грешно. — Она совсем запуталась и замолчала. В голове это соображение звучало куда стройнее.

— Но зачем Всевышнему нужно, чтобы мы лишали себя радости?

— Затем, что радость надобно искать в отказе от всего плотского. Господь хочет, чтобы люди были вечно счастливы на небесах, а не во время своего недолгого существования на земле.

— Но разве это грех — вкушать земные радости, которые Господь сам же для нас и создал? — бросил он новый вызов.

Подсознательно Доминика знала, что он не прав, но никак не могла сформулировать, почему. Она оглянулась, высматривая сзади сестру, чтобы подпитаться от нее уверенностью, но горка, за которую они зашли, закрывала от них остальных паломников.

— Вы нарочно пытаетесь меня запутать.

— Скажите, вам нравится смотреть, как восходит солнце?

— Да, ибо это прекрасно.

— Как и любое Его земное творение. Ну, а что вы скажете о цветах? — Вместо того, чтобы сорвать бело-желтую ромашку, он опустился на землю и увлек Доминику за собой. — Вам нравится их аромат?

Присев, она закрыла глаза и дышала напоенным цветочным благоуханием воздухом, пока не закружилась голова.

— А когда я делаю вот так, разве вам не приятно? — Он провел кончиками пальцев от голубоватых прожилок на ее запястье к сгибу локтя.

Ее сердце почему-то забилось быстрее.

— Да, но…

— Разве это ощущение не один из даров Божьих? — Он перевернул ее руку и поглаживал обнаженную кожу, покуда под нею не распространилось приятное покалывание. Потом отпустил. Стало холодно, будто погас огонь в очаге.

Она потрогала свою руку. Провела пальцами вверх, вниз. Легонько, как он.

Гаррен покачал головой.

— Это не то же самое.

— Нет. Не то же самое, — вынужденно признала она.

Закатав рукав, он оголил до локтя свою правую руку, на тыльной стороне которой густо курчавились темные волоски, и сжал кулак, как перед кровопусканием у брадобрея.

— Прикоснитесь ко мне. Ощущение будет совсем другое.

Ее пальцы, подрагивая, зависли в воздухе, как недавно над священными перьями. Она провела кончиками пальцев по мягким волоскам, не смея задеть кожу.

У него вырвался вздох. Кулак его разжался. Она обвела линии на его ладони, и на мгновение сильные пальцы сжались, крепко, как вчера, пленив ее маленькую кисть.

Когда он отпустил ее, она выдохнула — облегченно. И разочарованно. Дыхание ее стало быстрым, прерывистым, жарким.

Он цепко смотрел на нее.

— Ника, теперь вы поняли, какую радость люди могут дарить друг другу?

Из-за пригорка показались паломники, и она услышала привычную болтовню Вдовы.

— И калека бросил костыли и побежал, не пошел, а прямо-таки побежал! Господь мне свидетель, все было именно так. Я своими глазами видела, как он поцеловал кость от мизинца апостола Иакова и моментально исцелился.

Мир полон чудес, напомнила она себе. А чудеса стоят выше богословских дискуссий. Она отошла от него.

— Вам не провести меня, коверкая логику. Fides quaerens intellectum. — Ее голос дрогнул.

— Опять латынь?

— Похоже, вы невнимательно изучали труды Блаженного Августина, когда были в монастыре. Это означает «Будем же верить, если не можем уразуметь».

— Мне с лихвой хватает одной фразы на латыни. Carpe diem.

— Живи настоящим?

— Настоящее — это единственное, чего не может отнять Господь. — Его пальцы скользнули по ее щеке. — Живите настоящим, Ника. Завтра может не наступить.

Она задрожала от его ласки и не посмела спросить, выдержала ли испытание.


Глава 9 

Для Гаррена никакого «завтра» не существовало. Когда Господь отнял его близких, он будто завис между горестным прошлым и пустым будущим. Завис в бесконечном «сегодня».

Он подставил лицо солнцу.

Девушка начала его избегать. Он не собирался пугать ее и жалел, что так вышло. Он всего лишь хотел, чтобы она прозрела и увидела, чем на самом деле является мир. Но она, хоть и почитала его как посланца небес, воспротивилась и зацепилась за слова Блаженного Августина, этого раскаявшегося сластолюбца. Гаррен не был книжником, но историю Августина знал хорошо. Каким только искушениям не поддавался этот старик, прежде чем стать богобоязненным праведником.

Сегодня она тоже испытала искушение. Он услышал, как у нее перехватило дух, когда он ее коснулся. Почувствовал, как на нежном запястье забилась жилка, обгоняя его пульс. О, да, он ввел ее во искушение, и оно испугало ее. В стене ее невинности появилась первая трещинка.