Но и в стене ее доверия тоже. А он зачем-то дорожил ее доверием — не как посланец Божий, но как человек. Лучше не давить на нее, решил Гаррен и оглянулся, высматривая девушку среди пилигримов.

Она покорно шагала рядом с Рукко, который вез на себе сестру Марию. Следом шли, переругиваясь, братья Миллеры. Гаррен вздохнул. Согласившись возглавить их, он думал, что заботиться придется только о безопасных местах для ночевки. Для солдат этого было достаточно, но не для пилигримов, которые, несмотря на суровые церковные предписания касательно отказа от мирских благ во время паломничества, успели за три дня истосковаться по теплым постелям и нормальной еде. Скоро Эксетер. Возможно, там у них получится отдохнуть. Братья прекратят ссориться, монахиня восстановит силы, а похотливые супруги наконец-то смогут уединиться.

Но если в местном монастыре для паломников не окажется места, придется устраивать и кормить их на постоялом дворе, что значительно облегчит его кошелек. И расходов ему, разумеется, никто не возместит. Деньги у него были, но не сказать, чтобы очень много.

Неважно. Каким бы обременительным не вышло это паломничество, оно лишь отчасти возместит то, что сделал для него Уильям. Все потраченное как-нибудь да вернется. Хотя бы с помощью Доминики.

Мысль о ней опалила его чресла. Глупая, отважная девочка. Когда он увидел, как она стоит между серпом и полуголыми любовниками, то овладеть ею захотелось едва ли не сильнее, чем спасти. Он изначально знал, что его миссия будет приятной. Как и о том, что после будет тяжело.

Стоп. Он напомнил себе не торопить события. Впереди достаточно времени. Пусть она подойдет к нему первой. А она подойдет. Надо только запастись терпением.

Когда они добрались до Эксетера, солнце висело еще высоко. Сегодня был праздник Тела и Крови Христовых, и повсюду на пыльных улочках стояли сколоченные из досок помосты, вокруг которых толпились зеваки. В праздник никто не работал. Люди со счастливыми лицами ходили от помоста к помосту и смотрели сценки по мотивам библейских историй.

Царившее вокруг радостное волнение заразило паломников и придало им сил. Им не терпелось разбрестись по городу, но прежде Гаррен строго наказал им до вечерни вернуться к городскому кафедральному собору.

Джекин и Джиллиан исчезли первыми. За ними ушли братья Миллеры — искать вывеску с изображением винной бочки. Ральф, погруженный в свои думы, растворился в переулке. Вдова и Лекарь отправились смотреть уличные представления. Саймон попросил разрешения прокатиться верхом, и Гаррен не стал возражать. Рукко не помешает хорошая разминка.

Остались сестра Мария и Доминика.

«Жди, пока она подойдет первая», — напомнил он себе и с напускным интересом принялся разглядывать импровизированную сцену, задрапированную тканью с изображением большого кита. Вокруг в ожидании нового представления собралась толпа.

Сестра и Доминика, то и дело посматривая на него, о чем-то посовещались. Когда девушка пробралась к нему, Гаррен сделал удивленное лицо и улыбнулся.

— Сестра сказала, что мне можно остаться с вами и посмотреть представление, пока она договаривается в монастыре о ночлеге. Если вы, конечно, не против. И не заняты ничем другим.

— Не против. Наоборот, мне будет очень приятно. — Его накрыла волна облегчения. Он сам не ожидал, насколько острым оно окажется.

Сестра Мария, завидев, что он кивнул, поманила за собой пса и после некоторого колебания тяжелой поступью направилась в сторону монастыря Святого Николая.

А они остались смотреть, как огромный кит, внутри которого прятались трое актеров, заглатывает беспомощного Иону. Доминика хохотала вместе со всеми, взирая на действо округлившимися глазами и внимая каждому жесту и каждому слову с поистине детским восторгом.

— Вы раньше никогда не видели мистерию? — спросил Гаррен в попытке хоть ненадолго отвлечь ее и обратить внимание на себя.

На ее щеках образовались ямочки.

— В монастыре мы отмечаем праздники немного иначе.

Он представил поющих гимны монахинь — нетронутых, надежно спрятанных за стенами монастыря, и его плечи невольно вздрогнули, словно стряхивая приставшую мирскую грязь, которой предстояло запятнать ее чистую, целомудренную душу.

— Как вы попали в монастырь? — спросил он. Ее версия, несомненно, будет отличаться от версии настоятельницы.

— Господь оставил меня у порога.

— Прямо-таки сам? — усомнился Гаррен. Он знал, что она засыпает и просыпается с именем Всевышнего на устах, но ее наивная уверенность в том, что Бог лично занимался устройством ее судьбы, поразила его.

Синие глаза лучились счастьем, и это резало его без ножа.

— Господь может все. Он оставил меня у дверей как подношение. Как корзинку с яблоками. — Она надула щеки. — Разве я не похожа на яблочко?

Наверное, он заметно оторопел, потому что при взгляде на его лицо Доминика зашлась смехом, таким заразительным, счастливым и беспечным, что ему захотелось прижать ее к себе и долго-долго не отпускать, и кружить в объятьях, и целовать ее смешной нос — но вовсе не по сговору с настоятельницей, а из-за нее самой.

С трудом удержав руки на месте, он призвал себя не спешить.

— На яблочко? — Он наморщил лоб и притворился, что всерьез размышляет над ее вопросом. — Нет. Скорее, на сливу.

Она засияла пуще прежнего и рассмеялась. Ее смех потонул в шуме аплодисментов, которыми зрители наградили кланяющихся актеров. А он все смотрел на ее нежные, немного несимметричные губы, так долго и неотрывно, что почти ощутил их вкус.

Позволив ладони зависнуть над ее талией, Гаррен повел Доминику сквозь праздничную толчею улиц. У лотка булочника он купил два пирожка с мясом и, отмахнувшись от нахального гусака, который выпрашивал угощение, в один присест проглотил свою порцию.

Доминика ела пирожок осторожно, откусывая по чуть-чуть.

— Вам не нравится?

— Уж очень вкус непривычный. В монастыре мы редко едим мясо.

Гусак пронзительно заверещал. Не обращая внимания на попытки Гаррена отогнать его, он дернул Доминику за подол балахона. Поперхнувшись от испуга, она взвизгнула и выронила пирожок. Птица молниеносно ринулась к добыче, взметнув ворох белоснежных перьев, и, оставив на земле только крошки, триумфально заковыляла прочь.

Доминика нагнулась и подобрала одно перышко.

— Так похоже на перья Блаженной Ларины, правда?

Он кивнул, надеясь, что она никогда не узнает об истинном происхождении перьев из реликвария, обременявшего его шею и его совесть.

— Удивительно, как мала разница между обычными перьями и перьями из крыла святой.

— Столь же невелика порою и грань между грехом и праведной жизнью, и поэтому грешники достойны нашего сострадания.

«Грешники вроде меня», — подумал он, зная, что за свой будущий грех не дождется прощения.

К вечеру они добрели до Эксетерского кафедрального собора. Высокое, позолоченное солнечным светом строение было полностью забрано лесами. На время праздника работы были приостановлены, и вдоль стен горками лежали инструменты каменщиков. Над арочным входом выстроились в ряд изваяния святых, одни завершенные, другие едва намеченные в камне. Выше зияла огромная круглая брешь, приготовленная для будущих витражей.

Напротив собора началось очередное представление. Увидев наряженного Богом актера, Доминика изумленно распахнула глаза. На голове его болтался грязновато-белый парик, а лицо было закрыто позолоченной маской. Актер шатко покачивался на высоких ходулях, скрытых за подолом длинного белого одеяния, а у его ног корчился грешник, за душу которого с энтузиазмом сражался рогатый Сатана.

Она потянула Гаррена за рукав.

— Этого нет в Библии.

— Разумеется, есть. — Зачем он спорит? Он, который отринул Церковь, потому что Бог, которому они поклонялись, стал казаться менее правдоподобным, чем этот актер на ходулях.

Бог взялся за весло и начал дубасить Сатану по пышному заду. Толпа взвыла от смеха.

— Два пенса на сатану! — крикнул какой-то пьяный лучник.

— Нет, — продолжала упорствовать Доминика. — Такого сюжета там нет.

Гаррен быстро огляделся по сторонам, надеясь, что никто не услышал, как она богохульничает.

— Что значит — нет? Вы-то откуда знаете?

Она смерила его долгим, осторожным взглядом, потом привстала на цыпочки и прошептала, задевая губами его висок:

— Я прочла ее.

Три коротких слова на секунду заглушили гомон толпы. Ошеломленный, Гаррен онемел. Он знал, что она умеет читать и писать. Об этом свидетельствовало чернильное пятнышко на ее пальце. Но Библия была написана на латыни. Читать и толковать ее могли только церковники. Да, она выросла в монастыре, но зачем монахиням понадобилось учить нищую сироту латыни?

— Вы читаете на латыни?

— Да. — Она кивнула и, вся преобразившись, расправила плечи. — И пишу тоже.

Можно было представить, чего ей стоило сделать это признание.

Придерживая Доминику за спину, Гаррен завел ее в прохладную тишину недостроенного собора, где никто, кроме Господа, не мог услышать ее кощунственные слова. Западному нефу предстояло вырасти вдвое выше центрального. В отсутствие свода лес огромных колонн подпирал далекое небо, где за облаками прятался Господь, который, казалось, готовился сразить Гаррена за то, что он выдавал себя за святого.

Гулкое эхо ее шагов затихло. Доминика запрокинула голову, глядя ввысь, и коса свободно повисла у нее за спиной.

— В этом храме Господнем может, наверное, целиком поместиться наш монастырь вместе с замком со всеми его деревнями.

По мнению самого Гаррена собор прославлял не бессмертного Господа, а усопшего епископа, надгробие которого возвышалось справа от алтаря. Какими же дураками были те, кто пожертвовал последнее на строительство этой громоздкой усыпальницы. Такую же глупость совершил в свое время и он сам.