Сзади повеяло холодом. Гаррен ушел.


*** 

Гаррен долго шел вдоль извилистой каменной стены, пока мерцание костра не осталось далеко позади. Потом опустился на землю и, привалившись к стене, спрятал лицо в ладонях. Коробочка реликвария и свинцовая ракушка холодили кожу. Смазанное пятнышко луны смотрело на него сквозь туман, круглое и насмешливое, как и предавшее их солнце.

Господь был безжалостен к нему — сегодня и всегда.

На одно безумное мгновение он вновь обрел веру. Поверил, что, если вознести молитву в святом месте, то Господь смягчится, и его друг останется жить. Ради того, чтобы выгадать день и успеть спасти Уильяма, он выбрал путь через болота. И чем все обернулось? Один из них безвозвратно сгинул, а остальные заблудились.

Давно он не ощущал такую всепоглощающую безысходность.

Как теперь сдержать данное Уильяму обещание? Монахиня сказала, что на остров можно попасть только во время отлива. Он тронул висящий на груди реликварий. Допустим, они каким-то неведомым образом доберутся до усыпальницы, но как незаметно туда проникнуть?

Доминика назвала его Спасителем. Но кого он спас? Да никого.

Будто в ответ на его мысли Доминика появилась рядом, высокая и бледная, словно ожившая из камня дева. Полная луна, засияв сквозь тонкую вуаль тумана, озарила ее так ярко, что он ясно увидел ее глаза. В них уже не было осуждения, только боль.

— Извините, — проговорила она. — Я не хотела мешать вам молиться.

Молиться… Смешно. Когда он в последний раз молился?

После того боя во Франции. За жизнь Уильяма.

— Что вам угодно? — Одним своим присутствием она бередила его совесть. Только этого ему не хватало сегодняшним вечером — напоминаний о том, что ему предстояло сделать.

Она встала перед ним на колени, опустив глаза на свои сцепленные в замок пальцы, по-детски гладкие и припухлые. Жизнь еще не отняла у нее невинную прелесть девичества.

— Я хочу попросить у вас прощения за то, что предложила пойти через болота. Из-за меня мы не выгадаем время, а наоборот, потеряем день или даже больше.

— Вы не при чем. Решение принимал я.

— На мне лежит грех гордыни. — Она взглянула на него глазами, полными отчаяния. — Я привыкла думать, что Господь исполнит любое мое желание, стоит только его чуть-чуть подтолкнуть.

Так истово верить могли только те, кто совсем не знал жизни, но высмеять ее наивность у Гаррена не повернулся язык. Уж слишком она напоминала ему о тех временах, когда в его сердце горела такая же безоглядная вера.

— Выходит, Господь разочаровал нас обоих, — сказал он.

— Нет, это я разочаровала Его. Я одна во всем виновата. Помимо гордыни я согрешила еще и тем, что малодушно утратила веру, тогда как не должна была ни на миг сомневаться в том, что вы нас спасете.

— О каком спасении вы говорите? — вырвалось у него. — Я завел вас в туман, но вместо того, чтобы выждать, пока погода наладится, вслепую потащил по болотам.

— Зато теперь мы в безопасности, а значит вы поступили правильно.

— Скажите это Ральфу.

— Он сам не пошел за вами. Это был его выбор.

Он покачал головой.

— Никому из вас не стоило идти за мной с самого начала.

Свинцовая ракушка тяжелым ярмом давила на шею. Доминика с благоговением дотронулась до нее, слегка вжимая ее в грудину.

— Почему вы утратили веру? Вы, у кого есть все основания верить сильнее многих.

— Эта бляха не свидетельство веры, а напоминание о ее бессмысленности.

— Но вы ходили в паломничество в Компостелу.

— Не я, а мой дед. — Он накрыл ее руку своей и ощутил холод свинца за теплом ее пальцев.

— Апостол Иаков не помог ему?

— Мы с вами уже выяснили, что пилигримов на свете больше, чем исцеленных.

Она отпустила ракушку и села, подвернув под себя ноги. Ее коленка прижалась к его бедру.

— Расскажите о нем?

Что ж, пусть узнает. Пусть поимеет представление о том, какое горькое разочарование будет ждать ее в конце путешествия.

— Это было во времена правления Эдуарда I, — начал он. — Задолго до моего рождения. Дед ушел воевать с шотландцами, а когда вернулся, его жена тяжело заболела. — Он называл ее не иначе как «моя возлюбленная супруга», с печалью вспомнил Гаррен. — Священник посоветовал ему совершить паломничество. Поклонись, мол, святыне, и она поправится. Дед облачился в балахон, взял посох и отправился в путь. Шесть месяцев он шел до Испании. Шесть месяцев обратно. А она тем временем умерла. Он потратил на бесцельные блуждания год, вместо того, чтобы провести это время с любимой. — Он поднес к лицу Доминики гребешок ракушки. — На память о том времени у него осталось только вот это. Бесполезный осколок свинца.

— Зато теперь они вместе. Они обрели счастье в раю, — возразила она, однако голос ее звучал уже не так уверенно, как раньше.

— В раю? — с горечью переспросил Гаррен. — Никакие обещания мнимого рая не возместят потерь на земле.

Он подумал об Уильяме, о своих родителях, о дедах и прадедах, о рыцарях, которые полегли во Франции. Какое невыразимое наслаждение — просто дышать. Быть живым. Смотреть на безукоризненно круглую бледно-кремовую луну на черном бархате неба. Каждая секунда, выигранная у смерти — бесценна. Каждый прожитый день — это дар.

Она смотрела на него, а он любовался разлетом ее бровей, похожих на птичьи крылья, лбом — высоким и чистым, еще не затянутым морщинками неизбежных жизненных тягот, — широко расставленными, синими как полночь глазами. Он хотел, чтобы она успела познать радости жизни до того, как завистливый Господь умыкнет у нее эту возможность.

Он взял ее за запястья, притянул к себе и обнял, вслушиваясь в ее дыхание.

— Ника, чтобы обрести счастье, необязательно дожидаться смерти.

Она прильнула к нему. Задышала глубоко и часто, откликаясь на близость его тела.

— Знаете, я много думала о том, что вы тогда сказали. О том, чтобы спасти меня от моих желаний. — Она говорила, уткнувшись лицом в его грудь, но сердцем он слышал каждое слово. — Господь поступил совершенно верно, поставив вас на моем пути. Точно так же он испытывал Иисуса, который провел сорок дней в пустыне, искушаемый Дьяволом.

— Вы хотите, чтобы я сорок дней водил вас по болотам и искушал? — В ее горле забился пульс. Он баюкал ее в своих объятиях, защищая от призраков, которые блуждали в лунной тени.

Она таяла в его руках. Теплая, живая. Гаррен чувствовал, как вздымается и опадает ее грудь. Как неровно колотится ее сердце. Как ленивый ночной ветерок вьется вокруг, но не может остудить жар между ними.

Внезапно он отчетливо ощутил рядом чье-то присутствие. Какая-то неведомая природная сила, поднявшись из земли, пронеслась сквозь них, и его ладони на ее спине вспотели. Может, почудилось? Но нет, Доминика тоже встрепенулась.

— Что это было?

Он обратил ее лицо к лунному свету. Отвел со щеки пушистую прядь и заправил за раковину ушка, а потом наклонился вплотную и прошептал:

— Болотный дух.

Она испуганно обернулась, и он нашел ее губы. Какие бы духи не витали на этих болотах, вклиниваясь между ними, но они, горячие и живые, казались более реальными, чем твердые камни за его спиной.

Ее губы были мягкими, сладкими и податливыми. От нее пахло фиалками и дымом костра. Гаррен подтянул ее вверх с холодной земли и привлек к себе на колени.

Он покажет ей, что такое счастье. Не какое-то призрачное и недостижимое счастье в раю, а настоящее, земное. Он научит ее радоваться луне и солнцу, щебету птиц и журчанию весенних ручьев, близости, какая бывает между мужчиной и женщиной. И с этими мыслями он обнял ее еще крепче.

Растворившись в ней как в молоке тумана, он целовал ее, не отнимая губ и не разжимая объятий.

Она отстранилась сама, медленно и неохотно, продолжая цепляться за его плечи, словно вместо губ теперь целовала его пальцами.

— Теперь мне по меньшей мере три дня придется поститься.

На него накатила внезапная злоба.

— Мы с вами не в церкви. И эти камни — не изваяния святых, — резким как ветер голосом сказал он. — Вашего Бога нет на этих болотах.

Помогая себе коленками и локтями, она поднялась на ноги и попятилась назад, а когда заговорила, в ее голосе впервые послышалась горечь.

— Я ошибалась. Не Бог испытывает меня через вас. Нет. Вас прислал Дьявол, чтобы вы разрушили мою жизнь.

Так и есть, подумал он, вставая.

— Почему мне обязательно нужно быть или святым, или дьяволом? Почему я не могу быть просто человеком?

Она перекрестилась.

— У вас ничего не получится. Моя вера крепка.

— В самом деле? — Он отбросил чувство вины. — Вы по-прежнему хотите заточить себя в монастырь после того, как увидели мир? — Он прошелся ладонями вверх по ее рукам и погрузился пальцами в медовые волосы. — После того, как испытали вот это?

Она передернула плечами, словно пытаясь стряхнуть все испытанные его усилиями ощущения.

— Я верила вам. Я верила в вас.

Гаррен отпустил ее, пронзенный раскаянием и ненавистью к себе. А внутри, распирая его плоть, притягивая его к ней, выплескиваясь в холодный ночной воздух, продолжала бурлить та природная сила, что окутала их минутами раньше.

— Верьте в себя, Доминика, ибо в конце ничего и никого рядом не останется.

— Бог. — Ее голос неистово взвился. — Вот кто останется со мной до конца.

— Напротив. Он покинет вас первым.

— Он был с нами и вел нас, даже когда я в Нем усомнилась. Это Он привел нас сюда. — Она отмахивалась от сомнений так яростно, словно любое из них, даже самое маленькое, грозило ее уничтожить.

— Не Он, а ваша собака, — фыркнул Гаррен.

Доминика застыла на месте, будто его слова распахнули окно, через которое ее вновь заполонила несокрушимая уверенность, и, качая головой, с жалостью его оглядела.