Выдавая ее присутствие, в комнату ворвался Иннокентий и запрыгнул на кровать, отчего сестра снова закашлялась. Дрожащими руками она обняла его лохматое черное тельце и слабым жестом позвала Доминику в комнату.

Когда Гаррен обернулся, глаза его были печальны. В них не было и тени той наигранной веселости, которая звучала в голосе.

Он тоже уверен, что она скоро умрет.

— Спасибо вам, — только и смогла промолвить она.

— Она заслуживает большего.

Она кивнула и уткнулась лицом в подаренное Джиллиан покрывало, чтобы сестра не видела, как она плачет. Большая и теплая ладонь Гаррена гладила ее по голове. Когда он дотронулся до нее, ее заполонило глубокое, всеобъемлющее чувство покоя — покоя, которого она ждала с тех самых пор, как вечность назад встала перед ним на колени на пыльном дворе замка и попросила благословить.

Потом он убрал руку, и это чувство ушло.

Доминика подняла голову. Он сразу потянулся к ее котомке, и она спрятала ее за спину.

— Все в порядке. Оно у меня, — шепнула она и переложила послание за вырез платья, поближе к сердцу. — Просто не подпускайте его к нам, вот и все.

Гаррен насупился, приготовившись спорить, но она покачала головой и взглядом указала на сестру.

— Мне нужно сходить к остальным. — Он говорил достаточно громко, чтобы слышала сестра, а сам неотрывно смотрел Доминике в глаза. — Управляющий скоро принесет вам поесть и разожжет огонь, а я позабочусь, чтобы никто — ни один человек — вас не тревожил. Если что, зовите. Я буду рядом.

Позвать его захотелось в ту же секунду, как он вышел из комнаты.


***

Примостившись на тюфяке у кровати сестры, Доминика всю ночь спала урывками, в промежутках, когда ее кашель, затихая, сменялся хриплым молчанием. На заре сестра наконец-то заснула, и вскоре в комнату заглянула Вдова.

— Джеймс готовит новый отвар, — прошептала она.

Зевая, Доминика улыбнулась. И когда Лекарь успел стать для Вдовы Джеймсом?

— Она только что заснула.

— А ночью, верно, не спала ни минуты. Иди, — сказала она, махнув за дверь. — Возьми собаку и прогуляйся. Вам обоим нужно побыть на свежем воздухе. Я посижу с нею. Все-таки я вырастила пятерых детей и ни одного не потеряла.

Шагая по мосту, перекинутому через крепостной ров, Доминика честно пыталась дышать этим самым свежим воздухом, но тяжесть, которая давила на грудь, мешала вздохнуть в полную силу. Послание жгло ее кожу. Солнце насмешничало в вышине, распуская лучи сквозь листву деревьев, которые отбрасывали на траву длинные ползучие тени. Господь хранил и оберегал каждую изумрудно-зеленую травинку, которая цеплялась к земле. Но почему не сестру?

Упав на колени, она начала выдергивать с корнем пучки травы и швырять их, не глядя, в равнодушное дерево. Иннокентий подпрыгивал за каждым распадающимся в воздухе комом земли. Грудь ее разрывали хриплые, как кашель сестры, рыдания, и когда ярость иссякла, она сгорбилась и уткнулась лицом в перепачканные землей ладони.

Боже, прошу тебя, не дай ей умереть.

— Это что, какой-то новый способ молиться?

Отряхнув руки о юбку, она подняла глаза и увидела, что под деревом стоит, прислонившись к стволу, Гаррен. Укрытый рваными пятнами тени, он сливался с лесом, пестревшим красными, зелеными и бурыми красками, и казался таким же темным, таинственным, полным секретов.

— Он не заберет ее, — сказала она упрямо. — Он просто не должен.

— Бог впервые задумал отнять у вас близкого человека. — Это был не вопрос.

— Я умоляла Его пощадить ее.

— Умоляли? Или требовали?

Кое-как справившись с подступившими слезами, она покачала головой. Иногда Бога нужно чуть-чуть подтолкнуть. Какими самонадеянными казались теперь эти слова. Какой далекой стала та спокойная жизнь в монастыре, когда она пребывала в полной уверенности, что Господь сделает именно так, как она попросит. Ее никчемные руки безвольно лежали на коленях. Услышит ли Господь, если сложить их ладонями вместе и поднять к небесам?

— Я готова умолять, если это заставит Его передумать.

Он сел на траву рядом с нею.

— А если ваши молитвы останутся без ответа? Что тогда?

Она опустила голову.

— Не знаю. — За всю свою жизнь Доминика не разлучалась с сестрой ни на день. Она представила, как возвращается без нее в монастырь, как принимает постриг, как трудится в одиночестве в скриптории… Одна только мысль об этом была невыносима. — Он еще никогда не подводил меня.

Он сплел руки на груди и сказал, скрывая за горечью тона свои секреты:

— Ничего. Когда подведет, вы научитесь с этим жить.

Доминика просунула ладонь ему под локоть. Просто из сострадания — оправдалась она перед собой.

— Отчего вы так на Него обижены? Что Он вам сделал?

Он долго смотрел на нее, потом расправил руки и отрывисто заговорил:

— Когда мне было семнадцать лет, — в его речи появился легкий северный акцент, — я жил в монастыре. Все мои мысли в ту пору были сосредоточены только на Боге и на предстоящих вечных обетах.

Она улыбнулась, представив его в возрасте Саймона — плечи еще не развернулись во всю ширь, губы еще не привыкли сжиматься в узкую линию, лицо светится верой. Сердцу стало горько при мысли о том безвозвратно потерянном мальчике.

— Где был ваш дом?

— Неподалеку от Бервика. На чьей территории — англичан или шотландцев — зависело от того, кому сегодня в набеге сопутствовала удача. Мой отец был предан только себе и своей земле и хотел одного: чтобы его оставили в покое. Этим он восстановил против себя и тех, и других.

— Вы второй сын? — Юноше разрешалось посвятить свою жизнь Богу только в том случае, если в семье имелся наследник фамильных земель.

Он кивнул.

— У меня был старший брат. Его звали Джеймс.

Повисло молчание. Каждое слово из его уст было для нее подарком.

— Сколько ему было лет?

— Он был ровесник Уильяму. — Он опустил взгляд на ее кисть, лежавшую на его колене. — Когда мы боролись на руках, он всегда меня побеждал.

— Вы были в монастыре, — напомнила она. — А что случилось потом?

— Потом пришла Смерть. — Воспоминания, судя по голосу, причиняли ему сильную боль. — Переживая за своих, я поехал домой, но Смерть оказалась быстрее. Пока я пересекал мост, чума успела подкосить Джеймса. Потом заболела его жена. Потом их ребенок.

Она содрогнулась, вспомнив как девочкой слышала доносившиеся из-за монастырских стен страшные предсмертные стоны.

— Я отправил своему аббату записку с просьбой помолиться за нашу семью. Приехать и поддержать нас лично он бы не смог или не захотел. — Под тяжестью воспоминаний он заговорил сквозь зубы. — Время как будто остановилось. В любой момент их могла забрать смерть. Внезапно, как в бою. Но я знал, что монахи молятся за нас по восемь раз в день. Я был уверен, что Бог услышит их молитвы. — Он перевел взгляд на деревья. — На следующий день заболела моя мать. Отец не отходил от ее кровати.

И дед его, и отец оба молились у смертного одра своих жен. Неудивительно, что Гаррен предпочел одиночество. Она задумалась, каково это — когда тебя так любят.

— К тому времени, когда слег отец, пришел, наконец, ответ от аббата. Там говорилось, что отец должен отписать свои владения Церкви, и тогда Бог якобы спасет нашу семью.

Ее плечи придавил ужас. Даже аббаты были не вправе раздавать обещания от Его имени.

— И как поступил ваш отец?

— Подписал дарственную. Я сам помог ему поставить крестик. Потом я отвез дарственную в монастырь, а перед тем надел на шею дедову ракушку и поклялся сходить по его пути в Компостелу — если Господь сжалится над нами. Не знаю, сколько часов я пролежал на полу перед алтарем, умоляя: «Забери вместо них меня». — Он тихо пробормотал, будто вновь обращаясь к небу: — Забери вместо них меня.

Господь не всегда отвечает на наши молитвы так, как нам хочется. Эти пустые слова костью застряли у нее поперек горла, и она не смогла заставить себя произнести их.

Вернувшись из мира воспоминаний, он посмотрел на нее гнетущим, как лик смерти, взглядом.

— Господь убил всю мою семью. Моего брата, его жену и сына, наших отца и мать. Но оставил в живых меня.

Она накрыла его руки своими ладонями, порываясь обнять его и прижать к себе, но понимала, что такую боль успокоить невозможно. Ни оправдать Бога, ни объяснить, в чем состоял Его план, она не могла. Праведники умирали вслед за грешниками, а Церковь отговаривалась тем, что человеческий род должен платить за грехи сообща.

— Что сталось с вашим домом?

— Лживый аббат, развалившись в кресле отца, сообщил, что смерть нашла их по воле Всевышнего, но — вот радость-то — наш щедрый дар сократит их пребывание в чистилище. — В его смехе она услышала пронесенное через годы страдание. — Теперь на наших землях пасутся жирные овцы монахов.

— Но почему не вмешался король? Как он позволил?

Гаррен пожал плечами.

— Быть может, решил, что Бог защитит границу лучше меня. — Его руки под ее ладонями свернулись в кулаки. — А аббат предложил мне подкопить денег и выкупить дом обратно.

— А если бы вы привезли с войны заложников вместо… — Уместно ли задавать такие вопросы? — … вместо графа, то выкупа за них было бы достаточно?

— Чтобы вернуть дом? — Перед нею снова предстал Гаррен, которого знала. Тот, который вечно враждовал с Богом. — Ну нет, я бы не позволил Богу забрать еще и Уильяма.

Он принял удар на себя вместо друга. Обменял свое будущее на жизнь графа, пытаясь в очередной раз исправить допущенную Богом ошибку. Она понимала его. Лорд Уильям и ей самой почему-то казался родным. Она часто задумывалась, почему.