У Лекс нет рядом такой заботливой женщины, как Ким, чтобы она оказала помощь или просто поговорила с ней. Это заставляет меня испытать неподдельную грусть. Этот парень, кем бы он ни был, ненормальный, если он думает, что я собираюсь отдать ему просто так без объяснений Кэрри. Начисто лишен мозгов, бл*дь, да он просто ненормальный.

— Знаешь, Ким, я действительно понятия не имею, когда закончится действие ее снотворного, но на данный момент, моя работа полностью закончена. И знаешь, если не случится чего-то сверхсрочного, то я с удовольствием посижу с ней, а потом, когда она придет в себя, я позову тебя. А ты пока можешь подняться к себе в отделение.

Ким улыбается мне, будто я самый внимательный и заботливый челок в этом гребаном мире.

— Спасибо, чикита. У меня гора бумажной работы, что как заноза в заднице, и она не уменьшится, если я не начну разгребать ее. У тебя есть мой пейджер?

Я говорю ей, что есть и она уходит, благодарно сжимая мою руку, когда проходит мимо.

Я уже знаю, что девчонка пришла в сознание. Она всего лишь притворяется, причем неумело, что она все еще без сознания, оценивая окружающую обстановку, прежде чем придет к выводу, что быть в сознании безопасно. Ким толком не контактирует с пациентами, которые отходят от обезболивающего и снотворного, как я. В данный момент дыхание Кэрри поверхностное, тихое, вместо равномерного, как должно быть, когда ты без сознания. Я беру больничное удобное кресло, которое стоит возле окна, и ставлю его около ее кровати. Присаживаюсь, и просто наблюдаю за ней, пытаясь решить, как мне разговорить ее.

— Знаешь... Я ходила этим утром выпить чашечку кофе с моей подругой, — говорю я ей. — Временами она очень строгая и правильная, но что бы ни произошло, она всегда рядом, я могу положиться на нее, опереться на ее плечо. Этим утром я рассказала ей одну мою тайну. Этот откровенный разговор я не решалась начать в течение долгого времени. Я постоянно откладывала его, словно поджидала подходящего момента, чтобы в итоге свалить это на нее. Как всегда убеждаюсь, что я хороша в оправдании себя, даже сейчас я оправдываю себя, перед тем как начать рассказ. Но она всегда была здесь для меня. Я всегда могу положиться на нее, если это необходимо.

— Ну и вот, я откладывала разговор и дотянула до того момента, когда уже не куда отступать. После нашего разговора, она дала мне пару ценных советов. И знаешь, когда я после встречи шла обратно на работу, в моей голове крутилась одна и та же мысль: «Почему я не смогла, прийти к такому выводу самостоятельно?!»

Я замечаю, как подрагивают веки Кэрри, это говорит о том, что она внимательно слушает.

— И знаешь, мне кажется, я, наконец, знаю ответ на этот вопрос. Мы настолько погрязли в наших проблемах, что просто не видим выхода из лабиринта сложившихся проблем. Или мы настолько напуганны, чтобы встретиться лицом к лицу с нашими проблемами, что закрываем глаза, проваливаясь в свою собственную тьму, и нам ошибочно кажется, что наша тьма безопасней той, что настигнет нас тогда, когда мы откроем глаза. Мы не даем возможности оказать нам помощь, прячась и увязая в своих проблемах, ошибочно полагая, что мы можем контролировать, что нам подвластны наши внутренние демоны и тьма. Но, к сожалению, это не верно, собственная тьма поглощает сильнее.

Она не отвечает. Но я и не психиатр. У меня нет надлежащих знаний и умений, чтобы попытаться оказать ей помощь, и немного исправить все, что произошло в жизни этой малышки. Но мне безумно любопытно узнать и понять — почему он заботится о ней, кем она ему приходится? Как так произошло, что он оказался единственным человеком, кто отважился принести ее безжизненное тело в больницу? Да, за этими вопросами кроется не просто любопытство, толика ревности тоже присутствует.

Ресницы Кэрри трепещут еще один раз, и на этот раз она приоткрывает глаза. Ее глаза бледно-голубые, цвет непроницаемого льда, словно поверхность айсберга. Они наполнены слезами. Большинство людей повернулись бы посмотреть на меня, но она так не делает. Она сосредотачивает взгляд на потолке, ее грудь вздымается и опадает, когда она борется со своими эмоциями.

— Мне не нужна твоя помощь. Мне не нужно никуда идти.

Слезы собираются в уголках ее глаз, скатываются дорожками по вискам, касаются ушей, впитываясь в подушку.

— Мне нужен только Зет.


***


— Я не могу ждать завтра. Он не оставит меня здесь, если узнает, что я очнулась.

Кэрри едва сдерживается. Она выглядит такой встревоженной, что я подумываю дать ей еще успокоительного, только чтобы она немного пришла в себя.

— Тогда дай мне его номер. Я наберу его.

Зет. Его имя Зет. Это довольно странно соотносить его имя к его лицу, но когда я соотносила только голос и лицо — это тоже было странно.

Кэрри бросает на меня взгляд «хорошая попытка, сучка».

— Как насчет того, чтобы тебе выкатить меня из этой комнаты к таксофону, так что я смогу сама позвонить ему?

— Ты еще не готова для этого, Кэрри. Ты слишком слаба.

Она выглядит растерянной.

— Кэрри?

— Да, Зет сказал, тебя зовут…

Я замолкаю, когда понимаю, какой глупой была. Конечно же, он не дал мне ее настоящее имя. Почему бы он это сделал? Он заплатил наличкой за ее лечение (семнадцать тысяч долларов) и подписал все ее бумаги, как К. Воннегут, черт возьми.

— Какое твое настоящее имя? — я вздыхаю.

— Если Зет сказал, что Кэрри, значит это так.

Она складывает руки на груди, мрачно глядя на свои перевязанные запястья.

— Что ж, ладно, Кэрри, если ты не хочешь сказать мне, то ладно, но ты не покинешь эту комнату. И они будут задавать тебе много вопросов, когда доктор Перез придет сюда позже.

— Она психиатр?

— Ага. Она хочет узнать, почему ты сделала это с собой.

— Кто сказал, что я сделала это с собой?

Она надувает губы, как разгневанный ребенок, но мое сердце все еще шумно стучит в груди.

— Почему, это… Зет сделал это?

— Нет. Конечно, это был не он.

Девушка играет со мной. У меня нет желания иметь с ней дело сегодня, даже если у меня есть на это время. Я лучше буду помогать медсестрам менять постельное белье, чем мириться с таким неблагодарным отношением.

— Так, хорошо, мне без разницы. Ты можешь рассказать об этом доктору Перез, когда она придет сюда.

Кэрри хмурится и присаживается на кровати, наконец, реальные эмоции начинают проявляться на ее лице — страх.

— Нет! Пожалуйста. Я-я не могу иметь дело с психиатром. Не оставляй меня. Пожалуйста.

Она тянется к моей руке, сжимая другой рукой ручку кровати, и испуганно удерживая мое запястье.

— Ты не понимаешь, — вздыхает она.

— Доктор Перез потрясающая, Кэрри. Тебе следует рассказать ей правду. Она сможет помочь тебе.

— Она не сможет! Пожалуйста. Зет единственный. Он единственный. Мне нужен он. Если ты оставишь меня с этим психиатром, я клянусь, я не буду терять время понапрасну. Я убью себя. Я сделаю это, и это будет твоей ошибкой.

Обычно я не веду переговоры с пациентами в таких ситуациях. Они редко когда бывают в состоянии здраво оценить ситуацию и принять решение, которое будет для них выгоднее всего. Но в данный момент, я явственно вижу, что она говорит чистую правду. Если я не свяжусь или не дам ей связаться с Зетом, то она действительно убьет себя.

— Дерьмо, — я вздыхаю, сжимая руку в кулак. — Я дала клятву, когда стала врачом, Кэрри. Я поклялась, что не причиню никому вреда, и мне кажется, что когда ты познакомишься с доктором Перез, ты поймешь, что она очень хороший человек.

— Как тебе кажется, если я лишу себя жизни, это будет считаться, как вред с твоей стороны? Если эта сучка придет и попытается анализировать или лезть в мою жизнь, то я покончу с собой.

Дерьмо в квадрате. Я пробегаюсь рукой по волосам, пытаясь придумать хоть что-то, чтобы убедить ее в том, что она ведет себя глупо. Хотя с ней аргументы бесполезны.

— Хорошо. Но я не говорю, что помогу тебе сбежать отсюда. Это идет вразрез с моими принципами, и статусом доктора. И плюс ко всему, тебе необходимо еще как минимум дня три, чтобы двигательная активность рук восстановилась, потом нам надо проверить, не повредила ли ты сухожилия. Но я пойду тебе навстречу, я оставлю тебе свой телефон, пока пойду на обход на следующие три часа, и я не заставлю тебя встречаться с доктором Перез, но потом, позже, ты должна будешь встретиться с моей подругой. Она просто поговорит с тобой, тебе не нужно будет все рассказывать о себе, просто расскажешь то, что тревожит тебя.

Но она уже качает головой, еще до того как я успеваю договорить.

— Все будет точно так же. Твоя подруга ничего не изменит, ясно?!

Все ясно. У меня не получится ее переубедить, и этот факт заставляет меня чувствовать грусть.

— Сколько тебе лет, Кэрри?

Она отвечает мне неохотно и только после того, как предварительно обдумывает мой вопрос, как будто убеждаясь, что ответив, она не причинит вреда себе.

— Двадцать шесть.

Я киваю, обдумывая это.

— Мы одного возраста. Скажи мне, Кэрри, как долго ты себя чувствовала… бесполезной? Готовой запросто распрощаться жизнью? Неспособной контролировать свою судьбу?

— Всегда.

Ее настороженная манера разговора немного меняется, видно, что она чувствует себя более комфортно в моем обществе. Смотря на нее, я вижу простую сломленную девушку, которая запуталась и боится того, что ей могут сказать врачи, что могут узнать о ней и написать в ее истории болезни. Она все еще крепко держится за мое запястье, будто нуждается больше всего в этом мире в физическом контакте, как будто он сможет вытянуть ее из всего того дерьма, в котором она утопает.

— Для девушки двадцати шести лет, ты слишком отягощена отчаянием, что толкает тебя покончить с жизнью. Когда я смотрю на тебя и слушаю, что ты говоришь, мне кажется это ужасно. Кэрри, ты хочешь чувствовать то же самое следующие двадцать шесть лет? Ты хочешь проходить через это снова и снова?!