Амина Асхадова - Девочка Эмина

Валера даже полотенце нашел. Я вытерлась им почти насухо.

— Молодец, — довольно заключил муж.

Как бы жестоко это ни звучало, но после воды я чувствовала себя лучше. Хотя внутри так и кровила рана, норовя затопить все измученное тело.

После мытья крепкая рука протянула мне платье. Я молча приняла его и кое-как надела на голое тело. Оно оказалось мне большим, как мешок. Но так даже лучше — не придется гореть под жадным и отнюдь не платоническим взглядом мужа.

Эмин приблизился — я это не сразу поняла. Поцелуй в висок стал откровением для меня. Мне показалось, что все его существо расслабилось и даже тело стало меньше — оно более не напоминало зверя.

Рядом с ним я почти поверила в трансформацию. Вот, что случается с Эмином, когда меня рядом нет. Тело и разум забывают о человеческой сущности. Это страшно. И опасно.

— Скоро будем на Батальонной, маленькая. Я скучал.

Он приблизился вплотную. Через тонкую материю я почти почувствовала, как он соскучился.

— Эмин…

Я шумно выдохнула и сумела поднять взгляд. Нужно просить, пока он добрый. Кажется, об этом говорила Полина. Жаль только, что блокнот с ее уроками потерялся в процессе моих перебежек. Но я все ее уроки и так запомнила.

— Я не смогу. Пожалуйста, не трогай меня. Дай мне время прийти в себя.

Одна Диана ожидала злости, вспышки, ярости. И даже оплеухи. Другая, которая говорила с Полиной, надеялась на чудо.

— Конечно.

— Конечно? — повторяю эхом.

Я не поверила своим глазам. Лицо Эмина не стало жестче, его поцелуи не превратились в грубость. И пощечины тоже не было.

А я ждала.

— Я не сделаю тебе больно, — пообещал он.

Эмин усадил меня в машину, вытянул мои ноги над землей и ополоснул их от песка. Шоком для меня стал ковер с мягким ворсом — Эмин вытянул его из пакета и положил мне под ноги. Мягкие ворсинки «облепили» стопы, согревая их.

— Валера догадался, чтобы путь прошел легче, — сказал Эмин, — тебе тепло?

— Да. Спасибо, — шепнула я, боясь сорваться на хрип.

Эмин выпрямился и взмахом руки дал знак машинам готовиться. В салоне он пристегнул меня и поставил на мои колени контейнеры с едой. В отсек для напитков он поставил горячий чай, на панели лежали булочки, купленные для меня.

Колонна тронулась, и, постепенно разгоняясь, мы за ними. В пути на мои колени легла пастилка в фольге.

— Что это?

— После еды пососи эту таблетку. Валера отыскал у себя. Вроде от кашля, она смягчит горло.

Все это — горячая еда, чай и теплые круассаны — было бы так романтично, не будь так жестоко.

— К вечеру будем на Батальонной. Позже съездим к отцу и маме. Хочешь?

В дороге голос мужа звучал буднично, словно это не он только что отмывал меня от пота и крови. И себя заодно. Я посмотрела на его разодранные в кровь костяшки и затем заглянула в его глаза.

— К маме? — повторила я заторможенно, — с ней все хорошо?

За этим всем я забыла о том, в чьих руках она находится.

Стало стыдно. И больно.

— Да, — спустя время выдавил Эмин, — я часто бывал у них. Я тебя отвезу.

Я тебя отвезу…

Будто бы у меня был другой способ передвижения, кроме как с тобой.

Странный ты, Эмин. Очень.

— Спасибо, — выдавила я.

В течение двух часов я запихивала в себя еду. Сначала салат, потом горячее второе, которое я разделила с Эмином, а в конце я с усердием выпила горячий чай с шоколадным круассаном. Валера явно переоценил мои возможности, а Эмин заставлял есть, чтобы появились силы.

Но при виде большой плитки молочного шоколада я вспомнила об Альберте и, чтобы случайно не сойти с ума, провалилась в сон.

Когда я проснулась, до Волгограда оставалось уже совсем немного.

Мы вернулись домой, когда Батальонная встречала закат. Уже не первый в моей жизни, но в августе, оказывается, темная гладь воды выглядела не так устрашающе.

— Мы всегда будем здесь жить?

Говоря всегда, я имею в виду то время, пока жив Анархист. Но об этом я умалчиваю во имя безопасности.

Влажных плеч коснулся холод — я почувствовала приближение Эмина. Я только вышла из ванны, а он приготовил ужин. Запек мясо и заварил напиток, тем самым напомнив мне о моих обязанностях. Больше месяца я не делала этих привычных действий.

Ужин был вкусный, но горький. Молчание Эмина, сопровождающееся тяжелым дыханием, служило предвестником беды. Не иначе.

— Тебе не нравится мой дом?

Вроде вопрос, вроде угроза.

С другой стороны, мне все равно где ждать смерти Анархиста и вызволения мамы из его плена. Так?

Тяжелые руки легли на шею. Крепкие длинные пальцы начали массировать кожу, отвыкшую от грубости. Влажные волосы колыхались от его дыхания.

Я зажмурилась, набираясь смелости.

И выпалила едва слышно:

— Эмин, я хочу в Сибирь.

Тело сзади резко напряглось. Большое тело, сильное. Я сжалась, в отражении стекла встречая его взгляд. На балконе становилось небезопасно.

— Зачем? Свободу почувствовала?

В голосе мужа не было злости. Лишь умиротворение. Эмину ведь главное, что я рядом. А чего хочу — это вторично, это никуда не денется. Это мои «хотелки» — именно так он говорил, продолжая задаривать свою девочку украшениями и дорогой одеждой, от которой уже ломился гардероб.

Но горечь его подарков была в том, что столько одежды мне и за всю жизнь не выносить, если Эмин не изменится. Куда мне ходить в этих дорогих нарядах? Разве что в спальню с кинотеатром, выдумывая себе настоящий поход в кино.

Ключевое здесь — выдумывая. Эмин не любил настоящие кинотеатры.

— Диана? — повторил муж.

— Извини, я задумалась.

Как учила Полина? Просить, пока он добр? А если вдруг от моей просьбы он разозлится? А если не пойдет навстречу — напирать?

Напирать с Эмином было страшно.

Но Полина советовала. А я обещала попробовать.

— Ее звали Кристина, если ты помнишь, — заговорила я.

Дыхание мое сбилось — мужские пальцы затормозили свои движения и теперь просто сжимали кожу. Пока не больно.

— Прошло полгода. Я хочу сходить к ней на могилу. Хочу навестить ее родителей.

— Слишком много слова «хочу». Тебе не кажется?

Я замерла, оглушенная его голосом.

Вот здесь уже подмораживает. Скользко становится. В таких моментах тормозят, пытаясь устоять на ногах.

А я дальше иду.

Полина ведь учила.

— Этого хочет мое сердце, — выдавливаю тяжело, — у меня никого ближе не было. Мама, папа и она.

Эмин молчал. Это хорошо или плохо? У него там оттаивает или все к чертям в ледник превращается?

Я не понимала. Я уже слишком отвыкла от Эмина, а это может быть чревато.

— Скоро зима, — осторожно продолжила я, — осень, а затем зима. Улететь будет сложно. Август — хорошее время для Сибири.

Его руки тотчас же покрутили меня. К себе резко повернули.

Я задержала дыхание, подняла взгляд и обомлела.

В серых глазах было очень жарко. У меня получилось? Он оттаял?

— Я подумаю.

Я шумно выдохнула и следом еще один урок Полины вспомнила. Поднялась на носочки и трепетно прикоснулась губами к шершавой щеке. Пальцами, правда, пришлось за его плечи уцепиться — чтобы не упасть. А в момент, когда я его целовала, мне показалось, что Эмин стал еще шире и больше.

Зато мои губы вспомнили его кожу и щетину грубую. В ноздри его запах попал, всю меня обуял. На миг задержавшись губами на его коже, я отпрянула, отступила на шаг. Лопатки уперлись в толстое панорамное стекло.

Он не держал. Но в его глазах больше не гулял огонь, там появилось наваждение.

Эмин сделал всего шаг, чтобы прижать меня к стеклу. Лопаткам стало больнее. Дыхание участилось. Его лицо приближалось к моему.

Нет, Эмин.

Нет, пожалуйста.

Если ты захочешь продолжения, то я упаду прямо в эту черную реку под нами.

— А к маме когда? Сегодня? — выпалила я, не дожидаясь голодного поцелуя.

Эмин отклонился, словно просыпаясь. Его глаза все еще были затуманены. Он собирался меня поцеловать, а там уже тормоза на нет сходили. Поцелуй — это опасно. Страшно. Я еще не готова.

— Что? — хрипло выдавил он.

— К маме, — повторила я, — поедем сегодня?

— Сегодня отец запретил приезжать.

Запретил?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Но ведь это моя мама. Я хочу ее увидеть.

Я открыла рот, но тут же пожалела о своем порыве. Хорошее настроение Эмина закончилось.

— К тебе кто-нибудь прикасался?

Возрождалась старая песня. Я устала от допросов, Эмин.

Но не ответить было нельзя.

— Почему ты не спросишь, не обижали ли меня?

— Это одно и то же, — припечатал он.

— Тогда я уже отвечала.

— Они трогали тебя?

Я опустила взгляд, не в силах больше выдерживать допрос. За что ты так со мной, Эмин?

— Почему для тебя это так важно? Ты и без того всем отомстил. Давид в тюрьме…

Эмин перебивает:

— Трогали?! На меня смотри.

Он велит смотреть на него, но его руки и без того заставляют меня это сделать.

В его глазах агония, ревность, желание. Но сперва ревность. Он хочет знать, посмела ли я раздвинуть ноги перед кем-то, кроме него.

Грубо, горько, но именно так.

Если солгу, ответив положительно — убьет. Если отрицательно качну головой — еще долго время не поверит. Сколько раз будет начинаться этот допрос — я не знала. Наверное, до тех пор, пока он вновь мной не овладеет. Пока не успокоится. Получается какой-то замкнутый круг, ведь я сама попросила его дать мне время после долгого разрыва. Сама обрекла себя на допросы.