Амина Асхадова - Девочка Эмина

Диана

— Что ты со мной делаешь? — зашептала я.

— Искушаю. Для себя.

Искушал, портил, соблазнял. Но только для себя. Ответ в стиле Эмина.

Я хотела пойти в душ, но он не пустил. Поцеловал снова. Я пришла в себя, он — нет.

— Эмин…

От его напора я задохнулась. Хотела сказать что-то еще, но сил не хватило. Было стыдно после всего, что мы сделали этой ночью. Он со мной, а я с ним.

Но Эмину все мало. Мало меня. Он захотел продолжить — схватил с полки фиолетовый квадрат и разорвал его на части.

В считанные секунды его руки крепко перехватили меня под коленями.

— Хочу тебя, маленькая, — не переставал шептать муж.

— Эмин, мне нужно в ванную… — попросилась я.

Эмин не послушал.

Не услышал.

Он рывком вошел в меня, заставив вскрикнуть и следом — затихнуть. Мое тело в один миг сделалось безвольным. Он замер, позволяя к себе привыкнуть.

— Эмин, Эмин… что ты с нами делаешь?

Я шептала наперебой, яростно вцепившись в его плечи. Я снова содрала ногтями едва зашившие раны на его спине. Эмин прикрыл глаза и подложил ладонь под мою макушку, лбом к моему лбу прислонился и сделал первый вдох.

— В тебе хорошо, — почти признание.

— Хорошо?

— В тебе не мучают боль, вина и совесть. С тобой можно горы свернуть, без тебя — в бездну провалиться.

— Хорошо, — выдохнула я, — это прекрасно.

От его шепота становилось жутко.

От его демонов внутри было страшно.

И мне почти не верилось, что с Эмином может быть иначе.

Он никогда не видел иную любовь. Он считал, что другой любви просто не существует, что есть только такая — безумная, одержимая, сладость с привкусом горечи. Остальное нелюбовь.

— Моя Диана. Моя девочка. Мое спасение.

Глаза в глаза, губы в губы. Он целует мои опухшие, алые, широко распахнутые. Недавно он был во мне, касался плотью губ, а все равно целует. Я думала, так не делают. Впрочем, я во многом ошибалась до тех пор, пока Эмин не сделал меня взрослой. Он меня для себя соблазнил, для себя научил, для себя к греху подвел.

Для себя.

Эмин сделал первый толчок. Я охнула и вошла ногтями в его кожу. Ведь он уже безраздельно вошел в меня. В первые минуты близости мне всегда было тяжело. Уже не больно, теперь скорее сладко. Он знал об этом и давал время привыкнуть. Я прочитала в интернете, что это называется несовместимостью, но была не глупой, и Эмину о таком никогда не говорила.

— Моя чувственная девочка.

Эмин толкнулся в меня глубже. Согнул мои колени и развел их шире. Он без смущения опустил взгляд ниже, наблюдая за тем, как мое тело принимает его в себе.

— Эмин, поцелуй меня, — прошептала я, смущаясь.

Не хочу так откровенно. Хочу нежно и обыденно, но Эмин решил научить меня всему. Хочет быть первым во всем. Я не была уверена, нормальное ли это желание. Я знала только Эмина, и сравнивать мне было не с кем.

Порой его накрывало до безумия, и он сжимал мое тело до боли.

Но он всегда отпускал.

Успокаивался.

Этой ночью он меня многому научил. Эту ночь я навсегда запомнила.

…За окном светало, когда я закрылась в ванной. Зашумела вода.

Многие бы сказали: все налаживается.

Но почему на душе так горько? Почему шею сводит в приступах удушья?

Такие ночи признаний, как сегодня на кухне, давали надежду, что все может быть иначе. В такие минуты будто невидимый карандаш рисовал наше будущее. Яркое, достойное. Будущее, где мы были обычными людьми.

Где я хочу быть с Эмином даже после смерти Анархиста. Где меня не знают, как дочь монстра. И где Эмина не так уж и боятся за его характер.

Так ведь и жить можно, и любить можно, правда? И в бездну нас почти не затягивает. Почти.

Я включила воду погорячее и намазала себя различными кремами, помыла тело и выключила воду. Наступила тишина. Будто и не было безумной ночи, от которой теперь горят губы и бедра.

Только ощущение, что надвигалось что-то тяжелое, горестное, не покидало. Этой ночью Эмин сильнее хватал меня, крепче держал, поцелуи его были агрессивнее. Эмин менялся, и я пока не знала, в какую сторону.

Я закрыла глаза, пытаясь сдержать судорожный вздох. Сдержать не получилось. Зато не заплакала. Я подняла взгляд к потолку, не позволяя соленым каплям вырваться наружу.

Нельзя плакать, он слезы сразу увидит.

И тогда сдастся. Опустит руки. Вернется в былую ипостась, и мама навсегда останется под гнетом тирана, а я… одному богу известно, куда заведет кривая, если Эмин останется сыном своего отца.

Если смотреть только с его стороны, может показаться, что все налаживается. Если смотреть с моей, можно прочувствовать горечь в сладости его любви. И американские горки можно увидеть — где я то вверх взлетаю, то вниз падаю. В самую бездну.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Тяжело.

Мама, мне тяжело.

Ты слышишь?

Я научилась жить с Эмином. Мое сердце почти не бьется — оно смирилось. Мои губы редко говорят и лишь то, что безопасно. Я научилась склоняться, я всему научилась. Ты так не смогла, Мама.

Я присела на край ванной. Он не спит, я чувствую. Белоснежным полотенцем я вытерла шею, затем грудь. Последнюю душила тяжесть.

Под этой тяжестью я склонялась, горбилась. И кажется уже, что мы на финишной прямой, на взлетной полосе, но куда именно эта полоса направлена — в рай или ад — мы узнаем только в конце.

К концу не все доберутся. Не все выживут.

Эмин убрал Альберта. Он никогда не посмотрит в глаза своей матери. Его съедают страшные мысли. На очереди Булат. Эмин на краю пропасти, и я вместе с ним.

— Мама… — шепнула я тихо.

Почему ты ни о чем мне не рассказывала?

Почему не сказала, что ждет твою дочь?

Папа тоже… хотел выдать меня замуж за Альберта. Но ведь Эмин не из тех, кто не находит. Он бы все равно до меня добрался, только бы больнее было в разы — от того, что не первым моим стал.

А так спокойно.

И почти все хорошо.

Я сняла полотенце и надела сорочку для сна. Рядом с болью и горечью граничила надежда, и она заставила меня выйти из ванной. Эмину не нравилось, когда я слишком долго не с ним.

— Ты еще не спишь?

Эмин не ответил. Дождался, пока я лягу рядом, и положил руку на мой живот.

— Я дал свое согласие. Скоро Булат будет мертв.

Я постаралась дышать ровнее.

И почти не вздрогнула.

Новость была хорошая. Для меня. Эмину она приносила боль, и его можно было понять.

— Хорошо, — выдавила я.

— Мы обыграем беременность Анны. Все будут считать, что ты родила мне ребенка. Ни у кого не возникнет вопросов.

Я встревожилась и посмотрела в его глаза. В них не было жизни.

— Эмин, мама будет против. Она не отдаст ребенка… это же мама.

Он устал. Ребенок, наследник, невовремя взявшаяся беременность. Эмин устал. По его глазам безжизненным вижу.

— Я не допущу, чтобы кто-то узнал о наследнике Анархиста. Нужно избавиться от Булата, пока у Анны не появился живот. Срок приличный, месяца три… я должен успеть.

— А если Булат сам расскажет о наследнике?

— Он еще тот параноик. Не расскажет. А я не позволю, чтобы ребенок Анархиста занял мое место.

Мое место…

Чтобы не занял…

— Что с моим братом будет дальше? — тихо выдавила я, — ты оставишь его ни с чем только потому, что он зачат от Булата?

— У него будет все, Диана. Кроме власти. Будем надеяться, что родится девочка — так легче объяснить причину, почему наследником станет второй ребенок.

Эмин все спланировал. От и до.

Если на кухне во мраке и тоске он был слаб, то сейчас он силен как никогда. Он ведь говорил, что я — его сила.

— Значит, это все из-за власти, да? Личные интересы?

Я пожалела об этих словах почти сразу.

Эмин припечатал меня одним взглядом. Я затихла, тяжело дыша. Мне стало не по себе. Это был взгляд волка, готового бороться за право быть первым. За свою семью, а не за чужих детей.

— Это все ради нас с тобой. Ради наших с тобой детей. Как и любой мужчина, я хочу, чтобы мои дети ни в чем не нуждались. К тому же, Анна не сможет обеспечить своему ребенку безопасность и жизнь в достатке.

Я не знала, как мама отреагирует на это.

Эмин говорил страшные вещи. А еще страшнее было от того, что они были правдивыми.

— Я думала, ты вовсе откажешься от власти. Думала, у нас будет другая жизнь, — я тревожно зашевелилась рядом с мужчиной.

— Какая? — спросил Эмин.

Увидев его интерес, я отчаянно продолжила:

— Я думала, что мы уедем. Я всю жизнь мечтала осесть в одном месте и перестать бегать. Я думала, мы уедем втроем: ты, я и мама. Поближе к морю, к тишине. Я думала, что мы построим дом. Большой, уютный. И я думала…

Я затихла. Взгляд Эмина не выражал ничего.

— Продолжай, — сухой приказ.

— Я думала, что дети у нас будут не тогда, когда власть пора передавать, а по любви.

Я говорила и говорила.

А нужно было молчать — держать все глупости в себе. Эмин так и сказал, только другими словами:

— Жаль, что я не оправдал твоих надежд. Но так или иначе, у вас нет выбора. Женщинам всегда нужен тот, кто сделает этот выбор за них. И я его сделал.

Так закончился сентябрь. Прошла осень.

Тихая гавань сменилась декабрем. С Эмином я на всю жизнь уяснила: после затишья всегда следует буря.

Это была моя первая зима в Волгограде. Декабрь, преддверие Нового года — не время ли для чудес?