- Ну как же, как же. Девушка из Дубровника, - горько усмехнулась я. – Как ты там говорил? Слобода или смрт? Гордые свободолюбивые альбатросы версус жирные пингвины, продавшиеся за тухлую рыбу.

- Ник, зря смеешься. Это другой менталитет. И уж никак не в упрек тебе.

- Я не смеюсь, Глеб. На самом деле все грустно. Не все укладывается в стройную схему. Пингвины не летают не потому, что не хотят. Просто не могут. А альбатросы смотрят на них сверху с презрением: ни фига, вы просто жирные тупые ублюдки, захотели бы – полетели, но вы не хотите. Если ты позволяешь себя ломать через колено вместо того, чтобы дать сдачи и уйти, значит, у тебя рабская натура и ты сама виновата.

- Ника, прекрати! – разозлился Глеб. – Если ты не услышала, я повторю. Мой отец был таким человеком. Я жил в этом. И моя мать жила в этом. Так что не надо мне рассказывать про рабскую натуру. Мы будем с тобой письками мериться – кому тяжелее пришлось? Или ты просто постараешься понять, что я на твоей стороне? Знаешь, когда я это понял? Насчет отца и Зорицы? Когда ты мне рассказала о себе и о своем разводе. Вроде, знал, каким он был. Все помнил. Но как будто кусочка мозаики не хватало. И вдруг все встало на свои места. И тогда я понял, что ничего не хочу узнавать – и так все ясно.

- Тогда зачем?..

- Зачем все-таки поехал? Даже не знаю. Захотелось все-таки проверить, все ли так.

Я уткнулась носом ему в грудь, и он начал гладить мои волосы, осторожно перебирая влажные пряди.

- И что она все-таки тебе сказала? Майя? – спросила я.

- В основном это были какие-то невнятные истеричные вопли. Что отец испортил жизнь Зорице, испортил жизнь Даниэле и в итоге испортил жизнь ей самой. Потому что несчастная Зорица воспитала несчастную Даниэлу, а несчастная Даниэла воспитала несчастную Майю. Даниэла родила ее без мужа, спихнула какой-то родственнице и уехала в Канаду. Там ее бросил один мужик, второй, и сейчас она работает массажисткой в интим-салоне. А Майя не учится, не работает и вообще непонятно на что и как живет.


- И что она хочет от тебя? Денег? В качестве компенсации за три испорченных жизни?

- Я тоже так подумал, - поморщился Глеб. - И задал ей тот же вопрос: что она хочет от меня. Ответа не получил. Ты же не думаешь, что я ей пенсию назначу или удочерю? Я не настолько филантроп. Моя мать, Ника, из этого дерьма выбралась. С большим трудом. Потому что отец ее держал даже после смерти. И такое бывает. И ты тоже выберешься. Я не сомневаюсь. Рано или поздно, но выберешься.

- Спасибо… Хочется верить. И все-таки – если ей не нужны деньги, что ей от тебя надо? Ты-то лично перед ней ни в чем не виноват. Просто поистерить? Какой в этом смысл?

- Не скажи, Кит. Это очень удобно – иметь виновника всех своих бед. Настоящего или мнимого, неважно. На себя уже можно не смотреть. «Кошка бросила котят – это Путин виноват». А если этому виновнику можно высказать, что он козел, не рискуя получить люлей, - вообще ягодка.

- Интересно, а откуда она знала, что не получит люлей? Может, ты как раз послал бы ее в пеший эротический тур, да еще и ускорения придал бы.

- Не знаю. Видимо, у меня тоже вместо рожи дацзыбао.

- И чем все кончилось?

- Да ничем. Мы сидели в кафе, и на нас уже начали смотреть – что за цирк творится. Я попросил ее сбавить тон, она психанула и убежала. Надеюсь, этим все и закончилось. Только настроение испортила.

«Еще больше», - добавила про себя я.

- Извини, Ника, мне еще поработать надо, - сказал Глеб. – У нас там проблемы, надо разрулить.

Казалось бы, ничего в этом не было такого, не впервые, и каждый раз я спокойно относилась к тому, что ему надо заняться рабочими делами. Но сейчас стало как-то не по себе. Я приняла душ, забралась в постель, открыла книгу. Прошел час, второй. Глеб зашел в комнату сделать себе кофе и снова вернулся на балкон, не сказав ни слова. Так и не дождавшись его, я уснула.

Глава 39

7 сентября

Проснулась я задолго до первого самолета в 5.55. Солнце уже встало, но свет, сочившийся сквозь решетку, был каким-то тусклым. Или пасмурно, или еще рано. Тянуться за телефоном не хотелось. Глеб, как ни странно, не храпел, только посапывал тихонько. Он спал на боку, подложив руку под щеку, и лицо его было таким беззащитным, трогательным, что у меня защипало в носу. Захотелось погладить по щеке, по волосам. Вот так, наверно, и он меня разглядывал, когда я спала.

Глеб, видимо, почувствовал мой взгляд и пошевелился. Я закрыла глаза, стараясь дышать медленно и спокойно, хотя пульс сразу выдал зарю. Теперь уже он смотрел на меня – я не сомневалась, хотя всегда удивлялась, как это можно чувствовать.

- Ника, маленькая моя, - он сказал это тихо, почти шепотом, таким голосом, от которого у меня все внутри задрожало. – Милая… Китеныш…

Я не выдержала и открыла глаза. Лицо Глеба на секунду стало растерянным. Похоже, сказанное ни в коем случае не предназначалось для меня. Он был уверен, что я сплю, да еще и с заткнутыми ушами. Но я вчера просто забыла вставить беруши – уснула, и даже самолеты не помешали.

- Привет, - сказал он. – Я тебя разбудил?

Я покачала головой, и Глеб, похоже, растерялся еще больше, сообразив, что я действительно его слышала. Он смотрел на меня так, как будто не знал, что делать. А еще – как будто хотел меня, очень сильно, но не решался даже прикоснуться.

Господи, да что же такое тогда случилось?!

Я уже готова была плюнуть на все и задать вопрос в лоб, но тут он с досадой дернул головой, как будто отгонял какую-то мысль. Я узнала это движение, потому что сама нередко делала так: вытряхнуть из головы глупости, которые жрут мозг. Привести в чувство всех тараканов и заставить их разбежаться по своим закоулкам.

- Да к черту все! – пробормотал Глеб и притянул меня к себе, так сильно, что я даже пискнула.

Куда-то вдруг улетели простыни. Он прижимал меня к себе так, словно боялся, что я исчезну, и целовал как никогда раньше – совершенно дико, необузданно. Наверно, если б я увидела что-то подобное в кино, только посмеялась бы: надо же, какие африканские страсти, смотри не проглоти ее, чувак, ненароком. Но сейчас эта безумная горячка передалась и мне. Как будто мы надолго расстались и снова встретились. А впрочем… если не брать в расчет те страсти-мордасти в бессознательном состоянии, выходит больше двух суток. По нашим масштабам – как два года.

Какие там изысканные нежности, какие предварительные ласки! Все было так же грубо и жестко, как тогда в тупике – и мне это нравилось. Именно этого я хотела сейчас и отвечала тем же, с трудом удерживаясь, чтобы не располосовать ему спину ногтями. Все словно пеленой заволокло, и я слышала только гул крови в ушах, как будто мы оказались под водой. По правде, до сих пор, что бы ни происходило между нами, я все-таки больше брала, чем отдавала, но сейчас…

Пожалуй, впервые мы были полностью на равных. Как волк с волчицей, подумала я, покосившись на семаргла. Хотя кто знает, как там у волка с волчицей. Но мне хотелось так думать – и плевать, если я ошибалась.

Как бы ни были мы близки, мне хотелось большего – быть еще ближе, полностью слиться, раствориться друг в друге. Закинув ноги Глебу на плечи, я просила, задыхаясь:

- Еще, сильнее!

Он, как и раньше, смотрел на меня, не отрываясь, не позволяя отвести глаза, но было в его взгляде что-то новое, незнакомое, то, чего я не могла понять, расшифровать. Впрочем, до того ли мне было? Я чувствовала, что он сдерживается из последних сил, дожидаясь меня, но что-то не давало мне сделать последний шаг. Я шла по пылающим углям босиком, пламя обжигало, и в этом было мучительное удовольствие, которое хотелось продлить – прежде чем сгореть и воскреснуть, как птица Феникс. Я балансировала над бездной перед тем, как отпустить опору и раствориться в пустоте, на другом краю которой меня ждали надежные руки.

Каждый раз мне казалось, что такого сильного, яркого оргазма у меня еще никогда еще не было – и, наверно, это было правдой, потому что с каждым разом становилось лучше и лучше. Но то, что произошло сейчас…

Время остановилось. Случилось то, чего я так хотела и что казалось невозможным. Я замерла на вершине самого острого наслаждения, похожего на напряженный аккорд, жаждущий разрешения. На горном пике над пропастью, сияющем ослепительным снегом. А потом сошла лавина, меня закружило и унесло…

Глеб лежал на спине, закинув руку за голову, я на нем – положив подбородок ему на грудь и мягко поглаживая пальцем сосок. Я еще чувствовала его в себе и слегка напрягала мышцы, как будто поддразнивая лениво.

- Что ты делаешь со мной, Ника? – со вздохом, больше похожим на стон, спросил Глеб, и по его телу пробежала крупная дрожь, эхом отзываясь во мне.

Я не отвечала, только смотрела прямо в глаза, слегка прищурив нижние веки. Это было волшебное, совершенно мне не знакомое ощущение полной власти над мужчиной. И в то же время я чувствовала его власть над собой – и была этому рада.

Потом мы снова принимали вместе душ, но теперь все было иначе. Только сейчас я поняла, что имел в виду Глеб, когда сказал, что я боюсь своего тела, своих ощущений. Тогда я обиделась, пыталась возражать – но он был прав. Я подчинялась ему, признавала его ведущим, продираясь при этом сквозь смущение, стеснение. И так же мне приходилось преодолевать неловкость, когда я говорила о том, что происходило между нами в постели, о том, что хочу его.


И вдруг это стеснение исчезло – как будто выбило какие-то предохранители. И я не знала, произошло ли это сейчас или в ту ночь, когда из моего подсознания выбралась совсем другая Ника – дикая, дерзкая, неуправляемая. Та, которая делала стойку на перилах и смеялась над бездной. Та, которая дарила мне свой кураж.