Около семи я пошла в туалет, решив, что как раз это мне нужно, хотя в туалет мне на самом деле не хотелось. У меня болело плечо, и, пока я шла, ощущение было странное, голова кружилась, как будто я вот-вот упаду в обморок. Я держалась за стену и крепко ухватилась за дверной косяк, когда включила свет в ванной. На мне были хлопчатые бикини и футболка Джонатана, которую я экспроприировала. Стоило мне выпрямиться, как сила тяжести взяла свое, и, пропитав мои трусы, кровь потекла по внутренней стороне моих ног. Может быть, у меня снова начались месячные и боль вызвана спазмами? В глазах у меня потемнело, помню, как мне удалось выкрикнуть имя Джонатана, а потом я рухнула на пол.

Сомневаюсь, что я пробыла без сознания больше нескольких секунд, а когда пришла в себя, Джонатан уже лежал на полу рядом со мной.

– В чем дело? Что случилось?

Он пытался помочь мне сесть ровно.

– О господи, Анника, скажи мне, что случилось?

Я не могла ответить, потому что боль, пронзившая мой живот, лишила меня дара речи. Вместо этого я закричала.

Джонатан положил меня обратно на пол и куда-то побежал.

Я пришла в себя, когда санитары надевали на меня кислородную маску.

– Анника, я здесь. Все будет хорошо, – сказал Джонатан где-то вдалеке.

Я услышала голос Джонатана. Он стоял рядом с дверью, руки у него были перемазаны кровью. На нем были шорты, и ноги у него тоже были в крови. Я была уверена, что меня уронят, пока меня несли на носилках вниз по лестнице, а потом ощутила стук, с которым разложилась каталка и колеса ударились о тротуар. Затем меня покатили к машине «Скорой помощи», ожидавшей с открытыми задними дверями. Волна боли накрыла меня с такой силой, что я начала истерически рыдать. Пока меня грузили в машину, я пыталась сказать кому-нибудь, что, кажется, умираю. Я попыталась объяснить санитарам, как мне холодно, потому что мне казалось, что вместо крови у меня ледяная вода, которая почему-то бежит по моим венам, но я, должно быть, только поду-мала, что все это сказала, потому что никто не ответил. Как только каталка до конца заехала внутрь, санитары захлопнули двери и машина сорвалась с места, завывая сиреной.


В больнице медсестра все время спрашивала, знаю ли я, какой у меня срок. Мне было трудно сосредоточиться, и вокруг было множество людей, которые снимали с меня футболку и трусы, измеряли давление. Я попыталась сказать, что нет, я не беременна, потому что принимаю таблетки и недавно у меня случились месячные, но меня то и дело перекладывали и теребили, привезли какой-то аппарат и водили палочкой по моему животу. Позже я узнала, что УЗИ не дало однозначного результата, потому что в брюшной полости у меня было так много крови, что врачи ничего не смогли увидеть.

Казалось, все вокруг кричат. Медсестры давали какие-то указания, а Джонатан пытался сообщить им нужную информацию. Я то приходила в себя, то снова проваливалась в черноту, когда мой пульс и кровяное давление падали опасно низко. Потом Джонатана заставили уйти, и я попыталась крикнуть им, что хочу, чтобы он остался, но я слишком замерзла и слишком устала.

Меня отвезли в операционную, где провели срочную операцию, чтобы остановить кровотечение. Я определенно была беременна, и то, что я приняла за месячные, на самом деле было первым признаком того, что все пошло не так. Эмбрион начал развиваться в фаллопиевой трубе, и когда он стал слишком большим, труба лопнула. Скорее всего, прямо перед тем, как меня погрузили в машину «Скорой помощи».

Врачи не смогли его спасти.

30. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1992


Когда я очнулась, у моей постели стояли родители и Джонатан. Ситуация была очень серьезной, и я нуждалась в переливании крови, но к тому времени, когда мои родители прибыли в больницу, мое состояние стабилизировалось. Из-за того, что у меня разорвалась фаллопиева труба, врачам пришлось прибегнуть к более инвазивной процедуре, чем потребовалась бы, если о внематочной беременности узнали бы раньше. Им пришлось оперировать меня, вместо того чтобы делать лапароскопию, и из-за этого, по их словам, мне придется провести в больнице несколько дней, а полное выздоровление займет до шести недель.

Дженис тоже пришла. Подруга обняла меня и заплакала так сильно, что я спросила, все ли с ней в порядке.

– Я так волновалась, когда мне позвонил Джонатан. Мне очень жаль. – Она повторяла это снова и снова.

Я не знала, о чем Дженис могла сожалеть, потому что это ведь все моя вина. Джонатан предусмотрительно прихватил мою сумочку, прежде чем последовать за санитарами вниз по лестнице. Он счел, что в моем бумажнике будет лежать страховая карточка, и так оно и было. Но там были и мои противозачаточные таблетки, и персоналу больницы не потребовалось много времени, чтобы прийти к выводу, что я довольно часто пропускала прием. Я была почти уверена, что принимаю их каждый день, потому что намеревалась четко следовать инструкции. Я не забывала нарочно и не хотела ребенка, потому что едва могла позаботиться о себе. Я просто забыла, как иногда забывала причесаться, позавтракать или вынести мусор. А в случае с таблетками я забывала столько раз, что забеременела.


Мои родители находились в больнице круглые сутки, а затем уехали в отель, который сняли неподалеку, чтобы не совершать каждый день четырехчасовые поездки домой и обратно. Джонатан оставался рядом со мной и уходил лишь ненадолго, только чтобы сходить дома в душ и переодеться. По ночам он спал в кресле у моей кровати, а я то погружалась в туман от болеутоляющих, то выныривала из него. В первую же ночь, когда мои родители наконец-то уехали, получив от доктора достаточно заверений, что мне больше ничего не грозит, он крепко сжал мою руку в своей, и в его глазах стояли слезы.

– Я так испугался, Анника.

– Я тоже.

Но я не сказала ему, что мое горе от того, что случилось, перевешивало страх перед тем, чего не случилось. В моменты просветления я думала о ребенке, растущем в моей фаллопиевой трубе. Врач сказал мне, что при внематочной беременности нет никакого способа спасти ребенка, но правда заключалась в том, что я никоим образом не была готова к такому.

Но это не помешало моему сердцу разбиться из-за крошечного живого существа, у которого не было ни единого шанса.


Дженис принесла мне пижаму и помогла переодеться в ванной, оставив родителей и Джонатана болтать в моей палате.

– Я знаю, что ты, наверное, его ненавидишь, – сказала Дженис, снимая с меня больничный халат и помогая мне надеть верх от пижамы с длинным рукавом. Она растянула пояс штанов, и я шагнула в них – очень осторожно, потому что даже легкое движение вызывало болезненное, тянущее ощущение в моем шраме.

Вообще-то я ничего не имела против больничных халатов. Они были свободными и довольно мягкими, вероятно, от многократных стирок. Больше всего в больнице я ненавидела звуки и запахи. Резкий запах антисептика и повторяющиеся объявления по громкоговорителю нарушали то подобие спокойствия, которого мне удавалось достичь. Я хотела только одного – заснуть. Сон был единственным известным мне способом сбежать от этого кошмара. Но это не мешало медсестрам каждый час приходить и тормошить меня, измерять температуру и кровяное давление. Мой шрам тоже нуждался в специальном уходе, чтобы избежать инфекции. После того как удалили катетер, медсестра помогла мне в первый раз пойти в туалет. Тогда я мельком заметила линию воспаленных красных швов и решила, что никогда больше не буду смотреть вниз.

Дженис открыла дверь и обняла меня за плечи, помогая выйти из ванной. У меня все еще кружилась голова, и медсестры предупредили, что я могу вставать с постели, только если кто-нибудь будет рядом.

– Я сказала твоей маме, что поговорю со всеми твоими преподавателями и узнаю, чем они могут помочь, чтобы ты не слишком отстала за эти последние недели семестра, – сказала она. – Уверена, тебе позволят сдать работы попозже и сделают еще какие-нибудь поблажки перед выпускными экзаменами.

Я промолчала, потому что могла сосредоточиться только на чем-то одном, и в тот момент я хотела только, чтобы Дженис усадила меня на кровать.


– Я приеду, как только закончатся занятия в пятницу, – сказал Джонатан в тот день, когда меня выписали.

– Куда приедешь?

– К тебе домой. Я хочу быть рядом.

– О’кей, – сказала я.

Я все еще чувствовала себя слабой и хотела только попасть домой и заснуть, но было бы хорошо, если бы Джонатан был рядом.

Приехали мои родители, и пока мы ждали выписки, Джонатан сказал:

– Можно мне навестить Аннику в эти выходные?

– Конечно, – ответила мама.

Когда медсестра сказала, что я могу идти, отец пошел, чтобы подогнать машину.

– Я выйду на минутку в коридор, – сказала мама.

Джонатан притянул меня к себе и крепко обнял. Впрочем, я не возражала. Когда он отпустил меня, то поцеловал в лоб.

– Я люблю тебя. Все будет хорошо.

– Я тоже тебя люблю, – сказала я, но промолчала относительно второй его фразы, потому что не верила, будто когда-нибудь все снова будет хорошо.

Я забралась на заднее сиденье родительской машины, легла поперек и заснула.

– Что тебе принести? – спросила мама, уложив меня в постель, как ребенка.

Духи, которые Джонатан подарил мне на Рождество и которые я так бессердечно оставила дома, стояли прямо передо мной, и я попросила маму передать их мне.

Я сжала флакон духов в руке и плакала до тех пор, пока не заснула от горя из-за случившегося и из-за ребенка, которого мы с Джонатаном создали и потеряли.


Джонатан приехал в пятницу, как и обещал, и сидел у моей постели, когда я очнулась от очередного забытья. Он откинул волосы с моего лица.

– Как поживает моя Спящая красавица?

Я улыбнулась, потому что его лицо было немногим, что все еще доставляло мне радость. Он откинул одеяло и забрался ко мне в постель, а я уткнулась головой в небольшую ямку между его шеей и плечом.