Перекинул сумку через руку, вынес футляр с гитарой, но вдруг резко остановился. Чет перегородил коридор. Его щеки под многодневной щетиной побледнели, и от него воняло несвежим пивом и сигаретами.

– Думаешь, твое маленькое путешествие что-нибудь изменит? – произнес он, окидывая меня взглядом с ног до головы. – Они тебя сразу раскусят. Замызганный панк, распевающий свои тупые песенки.

Кровь застучала в ушах, и в горле пересохло.

– Отвали, придурок.

Чет выглядел готовым к драке, но открылась дверь спальни, и оттуда вышла мама.

– Что здесь происходит?

– Ничего, – ответил он и отпустил меня, сильно толкнув в плечо, когда я проходил мимо. Чет последовал за мной в гостиную. – Ничего не происходит, – повторил он громче, когда я подошел к потрепанной вешалке у двери, чтобы взять куртку. – Ты меня слышишь? Ты гребаный шут, притворяющийся кем-то большим, чем есть на самом деле. Но грош тебе цена.

Я набычился, защищаясь от его слов, но они все равно меня задели.

– Спасибо за ободряющую речь, – пробормотал я и потянулся к ручке двери. За моей спиной раздался мамин вскрик, а потом гитарный футляр вырвали у меня из рук. Я обернулся и увидел, как Чет швырнул его в стену за диваном. От удара футляр оставил на стене царапину, а затем повалился на подушки.

– Какого?..

Голос оборвался вместе с доступом кислорода. Чет схватил меня за горло и толкнул к двери. Он придвинулся ближе, кипя от ярости и брызжа слюной.

– Ты слишком долго строил из себя умника. Я все время повторяю твоей матери, чтобы она вышвырнула тебя на улицу. Тебе уже восемнадцать. Думаю, пора.

Перед глазами вспыхивали черные точки. Мама кричала, чтобы он отпустил меня, дергала его за руку, умоляла. Я обхватил его запястья и отпихнул от себя.

– Пошел ты, – хрипло выкрикнул я и поспешил к своей гитаре.

Чет кинулся следом и схватил меня за рубашку между лопатками. Дернул на себя, лишая равновесия, а затем толкнул вперед. Я споткнулся и ударился голенью о кофейный столик, а затем рухнул головой на диван. Правая сторона лица оцарапалась о край футляра с гитарой. Вспыхнула жгучая боль.

– Прекрати! – кричала мама. – Оставь его!

Я вскочил на ноги и схватил футляр. Повинуясь инстинкту, не глядя, кинул его назад и услышал, как он врезался Чету в живот. Чет охнул и отшатнулся. Я бросился к двери, по пути схватил маму за руку и потащил ее за собой.

Она вырвалась.

– Миллер, нет.

Я остановился и уставился на нее, ловя ртом воздух и слыша грохот пульса в ушах.

– Мама… Пойдем. Ты не можешь здесь оставаться.

Чет пыхтел у нее за спиной, его толстые губы расплылись в торжествующей улыбке.

– Она не хочет с тобой идти. Знает, где ее место.

Я ткнул пальцем в его сторону.

– Иди к черту, придурок, я звоню в полицию.

Он усмехнулся.

– И что скажешь? Думаешь, она выдвинет против меня обвинения? Ты собираешься на меня заявить, Линн?

Я уставился на нее, ожидая ответа. Она опустила глаза в пол, и я почувствовал, как во мне что-то оборвалось.

– То-то же, – протянул Чет. – Это не твой дом. А ее. Это ее дом. Но ты большой мальчик, сынок. Я бы сказал, что тебе пора убираться отсюда.

– Мам?

Она медленно подняла полный боли, тяжелый, усталый взгляд. Поцеловала в пылавшую от удара щеку.

– Просто уходи, – прошептала она. – Лети в Лос-Анджелес. И порази их всех.

Я посмотрел сначала на нее, потом на Чета, с ленивой улыбкой прислонившегося к кухонному столу как к своему. Потому что теперь так и было. Я оглянулся на маму, чтобы сказать ей, что ее безопасность для меня важнее. Ее счастье. Но она уже повернулась и шаркая поплелась обратно в свою комнату.

Я встретился взглядом с глазками-бусинками Чета.

– Ты слышал свою мать. Уходи.

И я ушел.

Трясущимися руками открыл дверь и на дрожащих ногах вышел на улицу. Я услышал за спиной щелчок замка.

Адреналин схлынул, и я в полубессознательном состоянии, как зомби, поплелся к хижине. Лицо горело в месте удара о гитару, а в горле было такое чувство, будто я наглотался камней.

Я зашел в старый, потрепанный жизнью домик. Холден прибил к задней стене маленькое зеркальце. Или, может, это сделала Шайло. Она проводила здесь все больше времени, добавляя этому месту уюта всякими красивыми мелочами. Хижина для меня стала домом больше, чем собственная квартира.

Я внимательно осмотрел в зеркале свои ссадины. На шее темнели отпечатки пальцев, а кожа вокруг глаза покраснела. На скуле виднелись маленькие кровавые царапины. Паника, словно током, пронзила внутренности.

Я не могу ехать в Лос-Анджелес в таком виде. Не могу играть для них вот так…

Но тут меня прошибло потом от еще большего страха. Я быстро опустился на колени перед футляром с гитарой и открыл защелки. Двумя руками осторожно вытащил гитару и принялся осматривать ее со всех сторон. Я издал шумный вздох облегчения, когда положил ее обратно, целую и невредимую.

Чего нельзя было сказать обо мне. Я выглядел в точности так, как говорил Чет. Грязный голодранец, который не смог удержаться от неприятностей даже перед важной встречей.

Силы оставили меня, и я тяжело опустился на деревянную скамью, устремив взгляд на океан через единственное окно хижины. Меня пробирала дрожь от мелькавших перед глазами сцен драки с Четом. Но смирившееся лицо мамы пугало еще больше.

Есть не хотелось вовсе, но я вколол инсулин и запихнул в себя немного еды, каждый кусочек в сдавленном горле казался камнем. Меня снова охватила паника.

Господи, а что, если я не смогу петь?

Я тихонько попробовал спеть несколько строк, морщась от боли. Вышло хрипло. Я прокашлялся и попробовал снова, громче. Мне пришлось понервничать несколько минут, пока голос не разогрелся и не стал похож на прежний, пусть и сквозь боль.

– Проклятье! – пробормотал я. Чет чуть все не испортил.

«А может, и испортил. Все равно они не захотят со мной работать».

Последние остатки адреналина выветрились, и я положил голову на стол. Запахи соли и старого дерева, шум накатывающих волн океана успокаивали, как аромат маминых духов и ее колыбельные в детстве. Целую вечность назад.

Такая красивая…