Надо было мне тогда, во время нашего с Джеком медового месяца, принять меры, упрекала себя Миррен. Но теперь уже было поздно жалеть об этом.

Да еще эти рождественские дни, когда почта забита письмами, посылками и открытками от друзей и родных… Джек прислал письмо с фотографией. Она по сто раз перечитывала каждое слово и положила конверт на почетное место – на каминную полку. Вот если бы она могла поведать ему о том, что чувствует, но к тому времени, когда он получит ее письмо, ребенок уже родится.

– Я надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, отправляясь незнамо куда в такой вечер, – отчаявшись, проговорил Бен, глядя, как она надела пальто, которое давно уже не застегивалось на ее животе. – Сейчас подморозило, на дороге скользко. Я не хочу, чтобы ты поскользнулась в темноте на льду. Я подвезу тебя. Если тебе так надо идти туда, тогда переночуй в деревне у Пегги. Она позаботится о тебе. Вот только зачем тебе понадобилось шляться непонятно куда зимним вечером?.. Чего тебе не хватает дома? – спросил он, и его голубые глаза впились в нее. – Посидела бы у камина.

Почему он так сердится? Ведь это не его дело, куда она идет. Они всегда были друзьями, но теперь все время грызлись между собой, и она не понимала почему. Иногда она просто не могла посмотреть ему в лицо – боялась, что он заметит, что она обижается и сердится на него, на то, как он ведет себя с ней. Все это было как-то связано с Джеком. Бен ясно давал ей понять, что он невысокого мнения о нем как о супруге, и это ее раздражало.

– Я еще насижусь у камина, когда зима установится, а я буду кормить ребенка. Хочу побегать по лугам, пока могу. Ведь я ухожу всего на один вечер, – проворчала она.

– Мы будем волноваться, – добавил дядя Том, пивший чай за кухонным столом, и она мысленно поблагодарила его за эти слова. – Послушайся Бена и останься в деревне на ночь.

– Я возьму с собой голубя в корзинке и утром выпущу его с запиской, чтобы тебя успокоить, – сказала она, похлопав себя по животу. – Уверяю тебя, этот малец не торопится появиться на свет. Он ленивый, даже не слишком часто брыкается.

Том ничего не ответил. На ферме жили без телефона, и это был их привычный способ общения, когда кто-то надолго куда-нибудь уходил, – «голубиная почта».

Перед репетицией «Мессии» она могла немного побыть в женской компании, немного поболтать с подругами. Там будут и Хилда Терсби, и Лорна. Это был сводный хор всех деревенских капелл округи, прославившийся своим исполнением «Аллилуйя».

Почему «Мессию» никогда не поют целиком, размышляла она, а всегда фрагментами? Каждый год ораторию Генделя исполняли в первые недели декабря по всему Йоркширу. Почти все певцы знали текст наизусть, потому что ездили ради поддержки из капеллы в капеллу.

Когда она сидела на церковной скамье, слушала, как распевались солисты, и ждала, когда регент взмахнет дирижерской палочкой, она почувствовала, что деревянное сиденье впилось ей в ягодицы. Она подложила подушку – не помогло. Потом все встали, готовясь петь, – какое облегчение! По дороге в Уиндебанк ее сильно растрясло, и теперь она расплачивалась за это.

Репетиция шла вяло, все время что-то не ладилось: то басы опаздывали, то сопрано сбились с мелодии. Впрочем, что там удивляться, если посмотреть на почтенный возраст некоторых исполнителей. Они впечатляюще завершали свою «певческую карьеру».

– Сейчас работаем над строкой «Все мы блуждали как овцы». Леди, пожалуйста, следите за моим ритмом, – кричал хормейстер; вены на его висках надулись от напряжения. Ничего не получалось, но ведь это и не Хаддерсфилдское хоровое общество, а горстка рабочих, фермерских жен, учителей да несколько солдат и девушек из Земледельческой армии. Все кутались из-за сквозняков; а почтенные деревенские старики приносили с собой бутылочки с горячей водой, чтобы греть ноги.

Они жались друг к другу, хрипло пели, и сила музыки поднимала их скудные голоса на головокружительную высоту. Си бемоли трещали, кто-то из певцов пронзительно фальшивил… Но Миррен вкладывала в пение всю душу.

В такие мгновения, при такой музыке она обычно забывала про все свои тревоги, но боль в спине на этот раз не проходила. На середине репетиции она почувствовала себя так плохо, что решила немного размяться на улице. Пожалуй, ей следовало бы все-таки остаться дома и прилечь, положив ноги на валик, как предлагал Бен, но ей отчаянно хотелось сменить обстановку хотя бы на несколько часов.

Внезапно ей вспомнилось то воскресенье, что было год назад, и пляшущий гусь, и рождественский обед, и улыбка на лице дедушки Джо. Слезы навернулись ей на глаза при сладких воспоминаниях о поцелуях Джека, но она проглотила ностальгическую тоску и вернулась на свое место в хоре, стараясь не морщиться от боли, когда хор загремел «Амен». Тут сильнейшая судорога схватила ее живот и заставила сесть.

Это уже было что-то серьезное. Она несколько раз глубоко вздохнула, подумала о последней причуде судьбы и решила во что бы то ни стало спеть «Агнцу слава», чтобы поддержать хор.

К концу репетиции она обессилела от эмоций и пота, а еще от пугающего понимания того, что этот ребенок не намерен ждать дольше и вот-вот появится на свет. Вообще-то роды – дело долгое. Неужели он бешено протестует против ее пения и предпочитает сбежать, выбраться наружу, лишь бы не слышать ее верещания?

Она шепнула об этом Хилде, и они, натыкаясь на стулья, заторопились в соседнее помещение. За ними последовали многие замужние женщины, услыхав, что происходит нечто интересное. Все были готовы давать советы, но акушерки среди них не нашлось.

Кто-то поспешил к телефонной будке звонить доктору, какая-то женщина побежала за жившей неподалеку Нелли Фотергилл, у которой было тринадцать детей.

– Едва ли мистер Гендель рассчитывал на такой впечатляющий эффект от своей оратории, – пошутила она, прерывисто дыша между схватками и понимая, что в любую секунду на полированный церковный пол выпадет нечто окровавленное и непонятное.

На стене висела бронзовая табличка; приглядевшись, Миррен увидела имя старого Иосии Йевелла, одного из попечителей и основателей капеллы. Никуда не денешься от этих энергичных Йевеллов! Ох, эти мужчины, что они знают?

Кто же этот Иосия? Тот самый гуляка-двоеженец, сделавшийся на старости лет таким набожным, что его женушка как-то ночью швырнула подушку с крыльца фермы и велела ему идти и спать в его драгоценной капелле, раз она ему дороже? Или кто-то другой? Она слишком устала, мысли ее от боли путались.

Из ее горла теперь вырывались протяжные стоны и странные звуки, похожие на хрюканье и уж никак не музыкальные. Она лежала на полу на газетах, армейских одеялах и подушках, а нетерпеливый ребенок уже высунул наружу свою мокрую головку, уже дышал воздухом. Это была девочка, маленькая темноволосая красавица.

Нелли убедилась, что ребенок дышит. Ошеломленный хор возликовал, захлопал в ладоши и грянул трогательную версию «Ибо младенец родился нам».

Давно капелла в Уиндебанке не видела такой драмы. В последний раз такие страсти кипели много лет назад рождественским утром, когда викарий англиканского храма Св. Петра бросил из своего окна ночной горшок на процессию из методисткой капеллы, которая распевала гимны под его окном и мешала спать его благородной супруге.

Акушерка-ирландка прибежала, когда все было позади. Она обтерла младенца и вложила его в руки Миррен. Молодая мать взглянула на сморщенное личико, пытаясь разглядеть в своей дочке черты Джека. Но девочка выглядела как все новорожденные. И Миррен онемела и почувствовала страшное изнеможение.

– Как ты назовешь эту маленькую принцессу? – спросила акушерка. – Гендель?

– Джорджина Фредерика? – засмеялась музыкальная Лорна.

Миррен так устала и пережила такой шок, что с трудом что-то соображала.

– Насколько я помню, шестого декабря день святого Николая. Так, значит, Никола или Кэрол? – не унималась акушерка.

– Это будет еще одна Мириам, правда? Ваша прапрабабка, спасшая детей из долины? – предложила Лиззи Поттс, жена служителя капеллы.

Миррен взглянула на маленькие личико, и ей вспомнилось, что Джек хотел что-нибудь новое. Имя для девочки было у нее приготовлено.

– Я назову ее Сильвия… Сильвия Аделина. – Она решила дать ребенку хотя бы одно семейное имя.

Какой шок, но в то же время какая радость эти скоропалительные роды! Родился их рождественский ребенок, символ надежды в мрачном мире. Теперь Миррен больше никогда не будет одинокой, у нее появилась эта маленькая подружка.

Ее захлестнула волна любви к этой крошечной мышке, рожденной в капелле. Словно во сне она ждала, когда машина «Скорой» отвезет ее через всю деревню в дом акушерки, где она проведет ночь. Рисковать сейчас нельзя. Крэгсайд подождет. Она вспомнила о голубе в корзинке и вздохнула.

Бедные дядя Том и Бен! Как они удивятся, когда завтра утром к ним прилетит этот голубь.


Крэгсайд бурлил от восторга. Бен не мог оторвать глаз от крошечной девочки в колыбельке, задрапированной сеткой. Ее фланелевая рубашечка и вязаные кофточки пахли тальком и лавандовой водой. Он считал Сильвию самым красивым ребенком, каких он видел в своей жизни. Вылитая Миррен, только с темными волосиками и смуглой кожей, а ее глаза были как черные пуговки.

Тетя Флорри не могла остаться в стороне и решила перебраться на время в Крэгсайд, чтобы помогать молодой матери. Это всех устроило. На Скар-Хед остался молодой итальянский военнопленный по имени Умберто, который обожал ребенка и пел громким тенором арии «бамбине Сильвии».

Новорожденные всегда давали фермеру надежду на будущее – новорожденные ягнята и телята. Но с Сильвией все было не так. Бен никогда прежде не видел вблизи младенцев и поначалу с опаской, волнуясь, брал ее на руки, но потом привык к ее крошечности. Ее пальчики шевелились словно бахрома, ресницы быстро опушили глазки, а когда она одарила его своей первой улыбкой, он сделался ее рабом.

Он радовался, что был не дома, а на Скар-Хед, когда она всю ночь кричала из-за колик, и женщины таскали ее на руках. Но гордо стоял в роли одного из крестных, когда ее, наряженную в старинные кружева, служившие Йевеллам больше сотни лет, крестили в капелле.