Не бойся, Мелани. Я здесь.

Сглотнув комок, я толкнула дверь и вошла в кухню. Стоя спиной к двери, я нащупала выключатель и включила свет. Точечные светильники под потолком тускло вспыхнули, а затем один за другим погасли, словно нечто в комнате украло себе всю их энергию.

Я вновь ощутила его запах. Значит, он все еще здесь.

– Что тебе нужно? – спросила я.

Подойди сюда.

Я обвела взглядом полумрак кухни; на темных шкафах и столешницах лежали тусклые пятна света от уличных фонарей. Встав у настенной росписи с изображением коровы-лонгхорна, я увидела, что мой солдат прислонился к камину работы Адамса, правда, теперь там был лишь пустой воздух. Сделав глубокий вдох, я направилась к нему, стараясь не задеть при этом кухонный стол. Встав перед ним, но не глядя ему в лицо, я вместо этого сосредоточила взгляд на его руке, лежавшей на невидимой каминной полке. Свет уличного фонаря освещал тонкие светлые волоски на его пальцах.

– В чем дело? – прошептала я, не совсем понимая, почему. Мать не могла слышать нас из своей спальни. Зато мне не давала покоя темная дверь на противоположной стороне кухни, которая вела к черной лестнице.

Это там.

– Что именно?

То, что ты ищешь.

Я на миг растерянно посмотрела на сплошную стену.

– Не понимаю, о чем ты.

Волны скрывают всю нашу вину.

Я напрягла глаза, чтобы разглядеть в темноте его лицо, но оно было в тени.

– Это строчка с плиты на могиле моей бабушки. Что она значит?

Мой солдат вздохнул, а затем я ощутила нежное прикосновение пальцев к моему подбородку – такое легкое, что его можно было принять за дуновение воздуха, одновременно горячего и ледяного.

У меня тотчас перехватило дыхание. Я хотела отпрянуть и в то же время остаться на месте. За все эти годы, с того момента, когда я ребенком познакомилась с ним, он ни разу не прикоснулся ко мне. Что же изменилось, отчего, когда я вернулась в этот дом, он так осмелел?

Ты такая красивая, Мелани.

Месяцы борьбы с ухаживаниями Джека научили меня не терять головы.

– Кто ты? Как тебя зовут? Что за вина скрыта под волнами?

Он вновь прикоснулся ко мне. Не иначе как для того, чтобы я прекратила задавать вопросы. Теперь он стоял передо мной, обеими руками поглаживая мне шею. Я продолжала смотреть в пол, борясь с искушением отдаться во власть льду и жару, что дразнили мою кожу.

– Кого ты оберегал? – спросила я. Мой голос дрожал, но я была исполнена решимости узнать ответы.

Его пальцы замерли, и мне показалось, что я слышу, как он дышит, или же – кто знает? – это было дыхание дома, тихий мерный ритм неизвестного происхождения.

– Кого ты оберегал? – повторила я свой вопрос, но не успела договорить, как почувствовала, что он покидает меня.

Лампочки над моей головой вспыхнули снова, двери у меня за спиной со стуком распахнулись. Я обернулась. В дверном проеме стояла моя мать, на мое счастье, в коротком халатике, закрывавшем боˆльшую часть ее тела.

– Он был здесь, не так ли?

Я не стала притворяться, будто не знаю, кого она имеет в виду.

– Да. Он меня разбудил и привел сюда. – Я указала на стену позади себя. – Он сказал, мол, то, что я ищу, находится здесь. И даже процитировал последнюю строчку с могильного камня бабушки: «И волны прячут нашу вину».

Мать нахмурилась и шагнула ближе.

– Твои щеки пылают, а глаза блестят. – Она пристально посмотрела на меня. – Он прикасался к тебе?

Я кивнула и, вспомнив, как мне было приятно, покраснела еще больше.

– Да. Он делал это и раньше, несколько дней назад. Но он не делал мне больно.

Она покачала головой и села за стол:

– Разумеется. Он бы не посмел.

Я села напротив:

– Что ты имеешь в виду?

На ее губах играла легкая улыбка:

– Он джентльмен.

Я прикусила губу, с удивлением – и с облегчением – осознав, что мать единственная, с кем я могу говорить о таких вещах.

– Софи нашла в бабушкином столе дневник. Но я не думаю, что это ее. Софи считает, что ему, по крайней мере, лет сто, если не больше.

Мать выгнула бровь, ожидая, что я добавлю что-то еще.

– У меня пока не было возможности его прочитать, но когда я листала страницы, то наткнулась на запись про солдата-гессенца. И как, по мнению той, что вела дневник, он ее защищал. – Я в упор посмотрела на мать. – Похоже, он здесь давно защищает обитателей дома.

Она покачала головой.

– Не просто обитателей. Женщин. – Она снова нахмурилась. – Но то, что он сейчас прикасался к тебе… – Она прикусила нижнюю губу, как будто заставляя себя умолкнуть.

– Говори. – Мой голос прозвучал гораздо резче, чем я хотела. Увы, я слишком долго жила, мучаясь вопросами без ответов, и вряд смогу жить дальше, мучаясь еще одним.

– Это означает, что ты стала сильнее. Ты всегда была маяком, но теперь ты светишь еще ярче. – Ее пальцы беспокойно побарабанили по столу. – Этим потерянным душам, ищущим свет, найти тебя гораздо легче. Ты всегда должна быть начеку.

– Но какое это имеет отношение к тому, что он прикасался ко мне? – Взглянув на мои обнаженные руки, я увидела, что они покрыты гусиной кожей.

Мать подалась вперед:

– То, что они захотят питаться твоей силой, чтобы самим стать сильнее. И не только те, которые не причиняют нам никакого вреда.

Я вздрогнула, вспомнив, что случилось, когда я была одна в кухне.

– Когда ты была в Нью-Йорке, произошел один случай. Девушка с корабля… она была здесь. Она поцарапала меня. Но пришел солдат и прогнал ее.

Мать потрогала мою щеку. Ее большой палец нежно поглаживал мне кожу, лоб собрался тревожными складками. Я не стала отстраняться.

– Но почему сейчас? Что изменилось?

Она опустила руку, затем подвинула к себе сахарницу и, сосредоточив на ней взгляд, принялась двигать ее кругами по столу.

– Ты стала старше, твои способности сделались сильнее независимо от того, хочется тебе этого или нет, независимо от того, пользуешься ты ими или нет.

Я знала: она еще не закончила, и потому молчала, ожидая, что она скажет дальше.

– И потому, что я здесь. Мы вдвоем похожи на костер в темноте. Вещи не будут долго молчать. Спокойствие продлится недолго.

– Это то, чего нам хочется, я правильно поняла? Потому что тогда мы вынудим их уйти.

Сглотнув комок в горле, она кивнула и продолжила кругами водить по столу сахарницей.

– Обычно так оно и бывает. – Я накрыла ладонью ее руку, чтобы она прекратила.

– Ты что-то от меня скрываешь?

Она посмотрела на меня. В ее глазах застыла такая печаль, что я не сразу убрала руку.

– Почему ты думаешь, что я от тебя что-то скрываю?

Глядя ей прямо в глаза, я откинулась на спинку стула и сложила руки на коленях.

– Потому что я помню еще с детства, еще до того, как ты ушла. То, как ты смотрела на меня. Как вопросами отвечала на мои вопросы или же спешила сменить тему. Это было сродни тому, как на Рождество вы прятали подарки по всему дому, чтобы мне было труднее их найти. Только это ведь было не Рождество, не так ли?

Мать на мгновение опустила взгляд.

– Я рассказала тебе все, что мне известно, Мелли. Я не знаю, кто эта девушка, но подозреваю, что она здесь уже давно, еще до моего рождения. И я знаю твоего гессенского солдата. Он был здесь, когда я была ребенком, но я также не знаю, кто он такой. Только то, что он, похоже, кого-то здесь оберегает. Это все, что мне известно. – Она улыбнулась печальной, слабой улыбкой. – И он ни разу не прикоснулся ко мне.

Мы пристально посмотрели друг на друга. Мать отвела глаза первой. Ее взгляд упал на стопку фотографий, которые я оставила на столе. Она начала неторопливо перебирать их, пока не остановилась на фото моей бабушки у окна.

– Посмотри, каким манящим маяком ты была еще в детстве.

Длинным красным ногтем она постучала по фотографии, указывая на скопление белых точек, которые, по мнению моего отца, означали неисправную камеру.

– Возможно, свою роль сыграло присутствие твоей бабушки, но они все сгрудились вокруг тебя. – Она оперлась локтями на стол. – Это дар, Мелли. Дар, с помощью которого ты можешь помогать другим, если захочешь. Но это не должно быть бременем или чем-то таким, чего ты стесняешься.

Я скрестила на груди руки.

– Может, для кого-то вроде тебя это так. Ты оперная певица, творческая личность. В глазах людей ты имеешь право быть эксцентричной. Я же риелтор. Клиенты, как правило, не хотят покупать дома у кого-то, кто видит мертвецов и беседует с ними. Я согласилась помочь тебе избавиться от этого призрака, но, как только мы закончим, я вновь буду делать вид, что не вижу их и не слышу.

Мать мягко улыбнулась. Ее улыбка мгновенно напомнила мне мое детство. Мне даже стало больно смотреть на нее, и я сосредоточила взгляд на сахарнице.

– Я рада, что мы делаем это вместе, Мелли, – между тем продолжила она. – Более того, я ждала этого момента в надежде, что, возможно, это как-то объединит нас. И ты поймешь, что наш с тобой дар связывает нас крепкими узами.

Я хотела было возразить, но мой гнев уже стал глуше, словно кулак, обмотанный мягким бархатом.

– Когда-то давно я была бы только рада этим узам. Увы, я провела боˆльшую часть своей жизни, пытаясь отдалить нас друг от друга, а теперь я слишком взрослая и я слишком устала, чтобы вернуться в другое место и время. – Я покачала головой. – Не знаю, почему ты ушла, или даже значат ли эти причины хоть что-нибудь для меня сейчас. Но я горжусь тем, кем я стала, сама, без твоей помощи и вопреки тому, как ты поступила со мной. Так что нет, мама. Основная причина, почему я отказываюсь принимать то, что ты называешь «даром», состоит в том, что это единственное, что есть у нас общего. Я же, поверь мне, не желаю иметь с тобой ничего общего.

Я поспешила отвернуться – не хотела, чтобы она поняла, что я солгала. А я действительно солгала. И все равно я успела заметить, как скривились в усмешке ее губы, как будто она все равно все отлично поняла.