Чтобы добраться до него, нам пришлось пройти на другой конец городка, к лесу, мимо древнего заброшенного кладбища на вершине холма. Некоторые надгробия давно упали и едва угадывались в густой траве. Надписи на плитах, сделанные сотни лет назад, поросли серым лишайником и ярко-зеленым мхом и казались каким-то причудливым орнаментом. Мы сели на невысокую каменную ограду и посмотрели на городок. Вся долина раскинулась перед нами, как на ладони, и словно горела в лучах кроваво-красного солнца, опускающегося за холм на горизонте. Эта картина напомнила нам цветастую целлофановую бумагу, в которую заворачивают рождественские подарки.

Тогда я повернулась к Марку. Вот оно!

Он понимающе кивнул. Я видела, что Марк чувствовал то же самое — нас двоих охватила успокаивающая магия этого городка, мы оказались во власти его чар.

Хотя, несомненно, добрые чары существуют наравне со злыми. И иногда, когда очень долго и упорно пытаешься обрести то, чего когда-то лишился, можно не заметить разницы.

Но я забегаю вперед. Я должна объяснить, как случилось, что мы оказались здесь, в Лерма, в этой богом забытой дыре.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Я не знала своего отца. Он умер еще до того, как я появилась на свет. Моя мать так никогда и не смогла до конца оправиться от этой потери. Боль утраты сделала ее грубее, изменила ее отношение к жизни и ко мне.

— Бессмысленно рассуждать о судьбе или невезении, — твердила она. — Ты сама отвечаешь за свою жизнь, Энни Макинтайр!

С годами я узнала, что в жизни есть некоторые вещи, над которыми ты не властен. Иногда они просто случаются, вне зависимости от того, сделал ты что-нибудь или нет. Наглядным примером может служить тот случай, когда Марк потерял работу.

Вот тогда все и началось. Мы жили в Австралии. Марка уволили. Я хорошо помню, как все было, потому что это произошло ровно за два года до того дня, когда мы вечером возвращались на машине из Тулузы.

— S'il vous plaît (Пожалуйста), Энни, я не потерял работу, — любит утверждать Марк. — Компания «Алстел» сделала мне предложение. Она сделала нам всем предложение, и я согласился принять его. C'est tout (Всего-то).

Чарли сказал бы: «Человек не желает признаваться, мам».

Как бы Марк ни называл это, но он оказался лишним. Ему трудно было признать это. И все же первые несколько недель, последовавших за этой новостью, мы очень радовались. Марк проработал в компании «Алстел» десять лет, устроившись туда в первый же год, когда я привезла его в Австралию, поэтому выходное пособие оказалось довольно внушительным. Тогда-то мы и сказали друг другу, что у нас появился шанс; это было нашим билетом обратно во Францию, где мы впервые встретились. Где были счастливы.

Мы начали строить планы и размечтались, как дети о большой коробке с конфетами. Будущее уже давно не сулило нам столько радостей, как в тот момент. Это казалось началом новой замечательной жизни. Мы бы купили дом во Франции, где-нибудь за городом, на юго-западе страны. Там, где река Лот течет мимо маленьких городков и деревень, извиваясь, словно серебристый хвост сказочного дракона. Жизнь во французской провинции — в другом мире, подальше от всей этой суеты. Это наш второй шанс.

Итак, каждую ночь я лежала, не смыкая глаз, и думала о том, что нам предпринять. Мы должны были бы продать наши апартаменты в Сиднее, машину и гараж. Я наконец-то отделалась бы от этого старого дурацкого дивана, отправила на помойку весь хлам из гаража; может быть, даже разобрала старую одежду Марка, пока его не будет дома. Пришло время ему надевать свои ковбойские сапоги, чтобы отправляться в путь, а мне пора было увольняться со своей работы. Да, я даже уволюсь с работы! Сейчас это решение совсем не казалось мне таким тяжелым. Мне никогда не нравилось работать в сфере права, приходить в суд, притаскивая с собой тяжеленные папки или прикатывая тележку с различными бумагами, стоять перед судьей с выскакивающим из груди от волнения сердцем и кивать, отвечая на вопросы: «Да, ваша честь, три полные коробки, ваша честь».

Я помню, как однажды ночью, когда мы легли в постель, я не давала Марку заснуть; я хотела не переставая говорить о будущем переезде.

— Tu es comme Perrette, et le pot au lait (Ты как Перетта, с кувшином молока), — простонал он, зарываясь головой в подушку. — Дай мне поспать!

Марк часто сравнивает меня с Переттой, с девицей из известной французской нравоучительной истории. Однажды Перетта якобы пошла на рынок, чтобы продать кувшин молока. По дороге она стала мечтать о том, что сможет купить на вырученные деньги. И в результате, замечтавшись, уронила кувшин. Бедная девочка! По крайней мере, ей никто не мешал мечтать.

Марк считает, что я не поняла смысла этой истории. Но разве не интересно мечтать и строить планы?

И вот на следующий год мы переехали в этот старый каменный дом в Лерма, в глухую провинцию на юго-западе Франции. Действительно, прочь от всех! Этот дом обошелся нам почти даром, чему мы очень радовались. Само собой, здание требовало немалых вложений. Нужно было провести воду, электричество, залатать крышу. Но это все обещало стать таким занимательным занятием! Я устроилась бы работать преподавателем, а Марк полностью занялся бы домом. По сравнению с работой в суде преподавание просто отдых. Я смогу делать это даже стоя на голове, смеялась я. Конечно, все это далось бы нам не так легко, но все же сулило интересную жизнь.

Увы, тогда у нас не было магического шара, чтобы увидеть будущее, и мы не знали, чем все обернется.

* * *

Да, в наше первое лето в Лерма мы были счастливы. Мы катались на велосипедах вниз, к реке, в деревню Кастельфрейн, которая располагалась примерно в десяти километрах от нас, туда, где встречаются реки Верт и Лот. Хрустально чистая вода шуршала и пенилась у наших босых ног, когда мы шли по гладким плоским камешкам на берегу.

Мы ездили по старому каменному мосту через реку Верт, на каменных перилах которого сидели местные рыбаки, словно чайки на пристани в ожидании рыбы, чтобы поприветствовать и поговорить с нами. Они кричали: «Étrangers (иностранцы)». Мы проезжали мимо старой водяной мельницы с давно заколоченными ставнями, мимо маленького железнодорожного полотна местного значения, теперь заросшего лавандой и кустами розмарина, жгучий аромат которого преследовал нас до самой реки.

Оставшись только в купальных костюмах, мы шли босиком по травянистому берегу, под тенью плакучих ив, вверх по течению к плотине, где бешено бурлил поток. А там, смеясь и крича от радости, мы ныряли в воду.

Лежа на спине и раскинув руки, словно Христос на распятии, мы смотрели на небо и полностью отдавались во власть быстрого течения, которое несло нас к новому, большому и современному железному мосту через реку Лот. Мы втроем проплывали в его тени, словно дети: Марк, Чарли и я. И никого, кроме нас, будто не существовало, хотя по берегам отдыхали и загорали группы людей, чьи французские собаки с остервенением лаяли на нас. Мы были австралийцами, отважными австралийцами, смело бросавшимися в эти жемчужные воды, словно в кипяток, в который страшно сунуть даже палец.

Вот так мне нравится рассказывать об этом — эта река была нашей, потому что мы были большими, крепкими австралийцами, плавающими как сам Ян Торп [2], который смог бы проплыть против течения.

— Как лосось, — смеялся Чарли. — Розовый лосось.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Мы отправили Чарли учиться в маленькую местную школу, примерно в десяти километрах от города. Снаружи школа выглядела довольно сурово: уродливое здание из серого кирпича, построенное в семидесятых годах двадцатого века, с заасфальтированным школьным двором, Я представляла себе что-то более романтичное, возможно бывший монастырь, где в классах были бы высокие сводчатые потолки, с окнами, выходящими на бескрайние пастбища с сочной травой, и огромными фиговыми деревьями вдалеке. Я представляла себе пару гнедых лошадей у школьного забора, Дети каждый день кормили бы их яблоками и катались без седла после уроков…

Но лошадей здесь не было и в помине.

Я знала, что это будет самой сложной частью нашего переезда. Да, Чарли говорит по-французски, но не может читать и писать. Да и потом, он вообще другой. Он — австралиец, то есть иностранец, несмотря на то, что его отец — француз.

Начало учебного года здесь совпадает с тем сумасшедшим периодом, когда все французы возвращаются из летних отпусков. В это время интенсивность дорожного движения по всем дорогам определена красным цветом, а все трассы и прилегающие к ним дороги забиты мини-вэнами, легковушками с багажниками на крыше и с прицепами. В общем, наступил тот день сентября, когда начинается новый учебный год. Когда я села за стол, наблюдая, как Марк макает свой рогалик в кофе, а Чарли уплетает хлопья, мне в голову вдруг пришла мысль о том, что с этого дня мой сын будет питаться в школьной столовой, причем каждый день. А ведь я забыла предупредить его о коровьем бешенстве.

— Чарли, не важно, насколько ты голоден, но не ешь говядину, du bœuf, ты понял? Или телятину, которая называется du veau, хорошо? Или макароны по-флотски. И мясо по-татарски тоже, потому что оно, как правило, сырое…

— Но я люблю макароны по-флотски!

Марк посмотрел на меня так, словно я сама была коровой, страдающей от бешенства:

— Энни, s'il vous piaît! La vache folle, c'est fini! (Пожалуйста! Коровье бешенство закончилось!)

— А вот и нет, Марк, эпидемия совсем не закончилась! Просто французское правительство и производители мяса хотят, чтобы все в это поверили. Они как охотники!

Рогалик Марка с плеском шлепнулся в его кружку, разбрызгав кофе по столу.

— Охотники?..

Я потянулась за багетом и «Веджемайтом». На всякий случай я сделаю Чарли наш бутерброд.