Сюзан Фрейзер - Дежавю

— J'étais fâche. J'étais bête, Энни.

Я не понимаю, о чем он говорит. Он злился на себя. Я поступил глупо, говорит Марк. Я не попрощался с ним!

— С Чарли?

— Non, — тихо говорит Марк. — Mon père. Я не попрощался с Морисом.

От неожиданности я поперхнулась. Кофе обжег мне горло, сердце учащенно забилось, и я машу рукой перед открытым ртом, чтобы не было так горячо.

— Я был так зол! — Он тянется ко мне и крепко сжимает в руке мою ладонь. — Я винил себя.

Я смотрю в иллюминатор, на белые гребешки волн, которые разбегаются в стороны от железной громадины парома.

— Я знаю, Марк. Ты мог бы мне об этом и не говорить.

Он наклоняется вперед:

— Mais si, Энни, это правда… Je veux que tu saches. Я был зол, я злился на себя… потому что знал, Энни, я уже все знал! — Марк тяжело выдохнул сквозь зубы и вытер лоб рукой.

Я провела ладонью по его щеке.

— Что ты уже знал?

Он посмотрел мне в глаза:

— Я знал, что он болен. Я знал еще до того, как мы уехали. Я видел это, tu sais? Я видел, как он уставал…

Я задумчиво улыбаюсь, качая головой. Потому что помню первый звонок Розы, когда она все рассказала. Я помню шок, я помню боль в его глазах.

— Нет, Марк, ты не знал. Мы не…

— Si, Энни, я знал! У нас с отцом были такие отношения, что нам иногда не надо было даже ничего говорить друг другу.

Тогда я поняла, что он действительно прав. Я вспомнила их разговоры с отцом, их понимающее молчание… Как же я завидовала им, их родственному взаимопониманию, их взаимной привязанности!

— Eh plus… Он даже пытался поговорить со мной об этом, Энни. — Марк поморщился. Его рана действительно все еще кровоточила. — Однажды, когда мы были у реки.

— Он знал? — Я хватаю Марка за колено.

— Oui. — Марк трет лоб и прижимает руки к вискам, тяжело дыша. — И я не позволил ему заговорить об этом. Я видел, что он взволнован. Я видел это в его глазах. Но я не позволил ему сказать мне об этом. Я не хотел слышать ничего неприятного! Merde, Энни! Quand j'y pense!

Сейчас я вижу в глазах Марка стыд и тяжесть вины.

— Oui, je sais… Я не хотел признавать это, Энни!

Я снова слышу слова Чарли и вижу перед собой его лицо.

— Почему, Марк?

— Ты хотела домой. И я хотел отвезти тебя. Я думал, что тебе это действительно нужно, я думал, что ты наконец готова увидеться со своей матерью…

— О Марк!

— Je sais. — Грустная улыбка тронула его губы. — Я не так тебя понял. Я все неправильно понял.

Нет, думаю я, ты не все неправильно понял. Марк. Он знал кое-что обо мне, в чем даже я сама не могла себе признаться… Марк знал то, что я прятала сама от себя в самом дальнем углу своего сердца, как прячут пару старых ботинок в самом дальнем углу шкафа. Не он один отказывался признавать очевидное.

— Et puis… (А затем…) Когда позвонила моя мать, я испугался, Энни. И я почувствовал себя виноватым, очень виноватым. Я запаниковал. Я подумал: как я могу быть отцом, мужем? Я ведь просто мальчишка, глупый мальчишка.

— Не ты один, — вздохнула я.

* * *

Я помню, как мы летели в Австралию. Я помню это радостное возбуждение, трепет в сердце, когда самолет, словно огромный орел, высматривающий добычу, завис над берегом океана, над Сиднеем. Когда наконец самолет замер на бетонной полосе аэропорта Кингсфорд Смит, я, держа руку Марка в своей руке, выглянула из иллюминатора и увидела марево, струящееся над землей. Вот я и дома, подумала я тогда.

У меня было столько планов! Я свожу его на пляж Бонди, мы пойдем на пикник в Сентенниал парк; выпьем по паре пива в баре в Паддингтоне; отведаем рыбу с картошкой на верфи Манли. Мы можем прокатиться по всему побережью… Я была взволнована, мне так хотелось показать Марку места, где я выросла. Мне просто не терпелось показать этому французу из Озер мой мир.

Но как только мы вышли из ворот зала прилетов, толкая перед собой тележку с багажом вниз по спуску, следуя за вереницей других усталых путешественников, я увидела перед собой море радостных лиц. Это были встречающие — родственники, друзья и знакомые прилетевших пассажиров. Именно тогда я почувствовала едва различимую боль в глубине моего сердца.

Я ощутила пустоту.

Тогда я захотела, чтобы сейчас в толпе появилось и ее лицо, лицо моей мамы, похожей на Норму Джин. «Это Марк, мам!» — произнесла бы с гордостью я и посмеялась над ее неловкостью, когда он будет целовать ее в обе щеки.

Но откуда ей было здесь взяться? Ведь я даже ни разу не позвонила своей матери, не сообщила ей, что приезжаю.

Я не сделала первый шаг.

* * *

Мы сидим вместе и смотрим на чаек, которые провожают нас к заливу. Но когда пассажиры начинают собирать свои вещи и направляются к выходу, Марк поворачивается ко мне:

— Je veux que tu saches… C'était un désastre. Это была просто катастрофа. Ты должна это знать.

Я смотрю на него — мое сердце бешено стучит, замерзшие пальцы вцепляются слишком сильно в край сиденья, потому что я знаю, о чем он говорит.

— Je tais tellement perdu (Я потерял голову). Меня просто переполнял гнев. Мы провели ночь вместе. Но это все, Энни.

Я замерла на сиденье, боясь пошевелиться, боясь подумать — почувствовать.

— Мы не… — Но я поднимаю руку. — Она сказала, что это знамение…

Бесполезно, я ощущаю, как во мне снова закипает злость.

— Что?

— Она сказала, что это знамение, что это неправильно и этого никогда не должно было случиться… что ты слишком хороша для нас обоих.

Я вытягиваю руку перед собой. Я не хочу снова возвращаться туда.

— Пожалуйста, Марк, не надо…

Но он берет меня за руку, глядя мне прямо в глаза.

— Это правда, Энни. Jе ne suis pas rendu compte de ce que j'avais. Она пыталась сказать мне это. Я был глупцом.

Но то, что он сейчас произнес, эта фраза, показалась мне очень знакомой. Я замерла. Где же я ее слышала? «Я не знал, что имею…»

Да, то же самое сказала мне бабушка про моего деда. «Почему ты ушла от него?» — спросила я ее. «Потому что он не знал, чем владеет».

* * *

Когда паром доставил нас к берегу, я почувствовала, что у меня поднимается температура. Паром подошел к старому каменному причалу. Чайки, мирно сидевшие на краю, взмыли в небо. Я увидела белые домики по берегу залива, лодки, качающиеся на волнах, и маяк на небольшом выступе, с краю бухты. Калейдоскоп цветов, калейдоскоп воспоминаний…

Наконец, ступив на каменный причал с раскачивающегося парома, я решаюсь сказать Марку.

— Я беременна.

Он обнимает меня, целует в щеку и шепчет на ухо:

— Tu vois, Энни! Это наш второй шанс!

Волна разбивается о причал, и ветер бросает мне на лицо соленые брызги. И я говорю ему:

— Нет, Марк.

Раз мы вернулись, то все теперь по-другому. Все должно быть по-другому.

Тяжело простить — но еще труднее признать то, что, может, и прощать-то нечего. В любом случае тянуть не стоит.

Моя мать наконец-то рассказала мне всю историю до конца.

Когда мой отец сказал ей: «Это не то, что ты думаешь, Элзи», он не лукавил. Он говорил правду.

Это был деловой обед, объяснил он, который запланировал его начальник, а девушка в кафе была их новым клиентом. Когда его босс не появился, она сама села к нему за столик, сказала, что он ей понравился, и предложила выпить кофе.

— Я не хочу этого слышать! — вскричала моя мать.

— Пожалуйста, Элзи, ты должна мне поверить… обязательно должна…

Он отказал девушке, сказав, что женат и что его жена беременна.

— Я не хочу ничего слышать! Я не хочу слышать твои жалкие оправдания!

Он сказал, что любит свою жену.

— Пожалуйста, просто уходи!

Та девушка пришла на похороны. Когда она попыталась подойти к моей матери, то мама отвернулась от нее.

— Пожалуйста, оставьте меня в покое, — проговорила она.

Но девушка настойчиво последовала за ней до машины.

— Простите! — прокричала она в окно ее авто. — Он сказал мне, что женат, что вы беременны и что он любит вас. Я просто хотела, чтобы вы знали…

Последнее, что видела мама, прежде чем отправилась домой, — это отпечаток руки на стекле той девушки. У мамы перед глазами была только пелена слез.

* * *

Бабушку я видела в последний раз, когда она сидела за кухонным столом и перебирала фотографии из старого пыльного чемоданчика. Она вытаскивала снимок за снимком и складывала их в отдельные стопки, а потом на обратной стороне надписывала каждый своим красивым старинным почерком, тщательно выводя каждую букву, кто запечатлен на них. Это было за неделю до того, как она умерла. Наверное, она знала.

— Это должно быть у твоей матери. Но она не возьмет их, пока нет. Поэтому я отдаю их тебе, Энни.

— А почему ты просто не оставишь их для нее?

— Она еще не готова. Ты же знаешь, как она относится к фотографиям — ко всей этой сентиментальной ерунде. Мы должны дать ей время.

— А сколько ей нужно времени?

Бабушка внимательно посмотрела на меня. Она услышала горечь в моем голосе.

— Больше, чем есть у меня. В любом случае тебе решать, Энни.

Тогда я задумалась, что это значит.

— Вот фотография твоего дедушки.

В руках бабушка держала снимок. Он был перевернут вверх ногами. На снимке стоял торжественный мужчина с темными волосами, в белой рубашке и галстуке. Я хотела взять снимок. Но бабушка продолжала держать его в руке, задумчиво проводя пальцем по лицу мужчины.

— Бабушка?

— Он пришел ко мне через некоторое время после того, как я оставила его и уехала с ребенком, с Элзи…