— Это был тяжкий труд, — сказала мать. — Когда она отдохнет, все будет в порядке.

* * *

В течение следующих нескольких дней все переживали за здоровье Кристабель: ее охватила лихорадка. Отец послал к ней нашего доктора, еще он привез в Грассленд Мэйнор одного из королевских врачей. Я была рада, что он так поступил: это доказывало, что он испытывает к своей дочери какие-то чувства.

Моя мать и я больше времени проводили у Кристабель, чем в Эверсли-корте. Вместе мы ухаживали за ней и обрадовались, когда увидели, что постепенно дело идет на поправку.

— Скоро она выздоровеет, — сообщила я Томасу.

Он схватил меня и крепко прижал к себе. Я была очень тронута и одновременно с тем удивлена, что Кристабель может пробудить в человеке подобную привязанность.

Что касается ребенка — его окрестили тоже Томасом, — то он благополучно рос, даже не подозревая о той трагедии, которая чуть было не разыгралась после его родов. Доктора сказали, что Кристабель должна быть очень осторожной и ни в коем случае в течение нескольких лет не рожать детей.

Рождество пролетело незаметно, и приближался Новый год. Маленькому Томасу мы подыскали хорошую кормилицу, и неприятностей он пока что никаких не доставлял. Он был хорошеньким и очень сильным малышом, к великой радости его родителей.

Больше всего в жизни Кристабель не хватало того, что сейчас она в полной мере обрела, — любви. Теперь она и сама научилась любить других, и я никогда не встречала женщины, которая была бы больше счастлива своей судьбой, чем Кристабель.

Отец признался матери, что Кристабель — его дочь, на что она ответила, что уже давно об этом догадывалась и теперь хочет сделать для нее как можно больше, чтобы заставить ее забыть о годах, проведенных ею в доме викария.

Однажды в холодный январский полдень, когда северный ветер с яростью штурмовал стены замка и так приятно было сидеть перед камином, Кристабель пришла ко мне.

— Как все-таки странна эта жизнь, Присцилла! — обратилась она ко мне. Всего год назад у меня не было ничего, будущее казалось мрачным, я страшилась его. А потом вдруг все изменилось: ко мне пришло счастье, о котором я даже никогда не мечтала!

— Такова жизнь, Кристабель. Думаю, это был хороший урок: никогда не следует терять надежду!

— Но и обольщаться, наверное, тоже не стоит.

— Я согласна. Когда мы счастливы, мы должны жить полной жизнью и не задумываться о будущем!

— Ты так думала, когда была на том острове с Джоселином?

— Я тогда об этом не думала: просто я была счастлива любить и быть любимой! Я приняла тот миг без малейших раздумий!

— Но каковы были последствия!

— Я ни на что на свете не променяла бы Карлотту! — ответила я.

— Присцилла, боюсь, я так испорчена…

— О чем ты говоришь?

— Я не заслуживаю всего этого!

— Конечно, заслуживаешь, иначе бы это тебе не принадлежало. Неужели ты думаешь, что Томас полюбил бы такую женщину, которой ты себя считаешь?

— С ним я совсем другая! Я полюбила его сразу, когда столкнулась с ним на льду! У нас есть маленький Томас, муж так счастлив! Он всегда хотел иметь детей, а теперь у него есть сын! Он говорит, что не может поверить, что все это досталось ему из-за какого-то скользкого льда!

— Ну, все так и получилось! И теперь все, что тебе надо, — это принять свое счастье!

— Что я и собираюсь сделать! Я постараюсь ни в коем случае не испортить его!

— Тогда не говори ничего, даже не думай.

— Но я не могу наслаждаться счастьем в полной мере, пока ты не простишь меня!

— Простить тебя? За что?

— Я завидовала тебе, думаю, иногда даже ненавидела тебя! Ты была так добра ко мне, но я ничего с собой не могла поделать! Ты мне нравилась, но во мне был какой-то барьер. Это было ужасно! Это заставляло меня желать тебе вреда!

— Что ты говоришь?!

— Я чувствовала себя изгоем, никому не нужным ребенком, чье существование доставляет одни лишь неприятности… Быть оторванной от своих родителей, Присцилла, — это разбивает сердце малыша! Я никогда не ощущала на себе родительской любви: у Конналтов ее просто не было! Они были худшими приемными родителями, которых только можно пожелать ребенку.

— Все позади, Кристабель, все закончилось! Теперь у тебя есть сын, муж, который боготворит тебя, и этот чудесный дом! Забудь о том, что ты перенесла, чтобы достичь этого… Теперь ты здесь, и все будет иначе!

— Ты поймешь меня, Присцилла, я знаю, но дай мне исповедаться! Это облегчит мне душу! Во мне сидело страстное желание унизить тебя так, как унижали меня: ты была законной дочерью, я же — незаконнорожденной! Видишь, у меня очень неприятный характер! Я знала, что происходит между тобой и Джоселином, я знала, как вы невинны, я знала, что чувствуют люди в отчаянии! Мы собирались на остров, помнишь?.. И тогда я притворилась, будто у меня страшно болит голова, и не поехала! Я знала, что под вечер выпадет туман: один из садовников сказал мне об этом. Я специально все подстроила так, что вы поехали одни…

— Но зачем?

— Про себя я сочла, что все случится именно так, как случилось. Я тогда будто сошла с ума, злоба перевернула все мои мысли. Злоба и зависть — самые страшные из всех чувств! Вы находились в отчаянном положении, и было совершенно очевидно, что вы ухватитесь за возможность провести несколько часов вместе. Я не думала, что может родиться ребенок, но, конечно, это было возможно. Теперь ты понимаешь, что я тогда замыслила? Я — очень злобное создание, и я подстроила это тебе, которая всегда была так добра ко мне!

— Это вся твоя исповедь? — спросила я.

— А этого недостаточно? Я поцеловала ее.

— Пожалуйста, Кристабель, забудь об этом! Карлотта столько значит для меня, что я не могу думать о том, как все это произошло!

— Если бы ты вышла замуж за Ли: он любит тебя! Тогда бы ты имела детей, которые были бы с тобой всегда, и не понадобилось бы всех этих тайн!

— Кристабель, ты везде ищешь беду. Я заметила это с самого начала. Эдвин разочаровал тебя?

— Я никогда не любила Эдвина, теперь я это понимаю! Я просто искала путь, которым могла бы выбраться из нищеты. Эдвин слаб, а мне нравятся сильные мужчины!

— И теперь у тебя есть муж и ребенок! Будь счастлива, Кристабель, ты должна радоваться жизни и принимать ее дары! Если ты не научишься этому, ты можешь все потерять!

Она содрогнулась, и я обняла ее за плечи.

— Я ужасная женщина, Присцилла! — сказала она. — Если бы ты только знала… Я поцеловала ее.

— Хватит об этом! Могу я попросить, чтобы принесли маленького Томаса?

Она, в свою очередь, обняла меня и кивнула.

* * *

Когда мы вернулись в Эверсли, нас ждало огромное потрясение. Отец мерял шагами зал, находясь, по-видимому, в сильном волнении.

— Что случилось? — воскликнула мать.

— Король умер! — ответил он.

Мать прижала руку к сердцу и побледнела.

— Карлтон, что же теперь будет? — прошептала она. — О, Боже, не дай разразиться несчастью! Но он был не так уж стар, пятьдесят пять — это не возраст для мужчины!

— Да, — добавил отец. — Правда, последние два года он не очень хорошо себя чувствовал и был уже не тем, что раньше, когда был полон здоровья. Но в последнее время он стал раздражителен, что совсем не свойственно ему. Я предвидел, что так случится, но не думал, что все произойдет так внезапно! Может, он слишком хорошо жил? Его жизнь подходила к концу, хотя он смог уложиться в меньшее количество лет, нежели остальные!

И они заговорили о том, что волновало сейчас всех, — что предпримет теперь Монмут и как поступит мой отец.

Отец продолжал свой рассказ о смерти короля. Вечером, перед тем, как он почувствовал себя неважно, король был среди своих друзей и выглядел вполне здоровым. Он ужинал с любовницами — герцогинями Портлендской и Кливлендской и герцогиней Мазарини — и выказывал им много знаков своей привязанности. В тот вечер, как обычно, были игры и музыка, и всех очаровал своим пением маленький французский мальчик, которого любезно прислал король Франции.

Затем король посетил покои герцогини Портленд, после чего вернулся и шутил в своей обычной благожелательной манере. Камергеры, в чью обязанность входило спать в его комнате вместе с собаками — постоянными спутницами короля, говорили, что король стонал во сне, а когда проснулся, то почувствовал себя плохо. Он принял несколько капель лекарства, которое изобрел сам, «Королевские капли». Пятнадцать капель этого снадобья на бокал вина считались верным средством от всех болезней. Но, к сожалению, королю это не помогло, и во время бритья слуги с ужасом увидали, что лицо его вдруг покраснело, глаза выкатились и уставились в потолок, а тело грузно осело в кресле. Он попытался подняться и упал им на руки. Все поняли, что смерть близка.

Герцог Йорк — наследник трона — сразу прибежал к постели брата. Никто не понял, узнал его Карл или нет.

— Йорк! — сердито вскричал отец. — Какое печальное время наступит для нашей страны при таком короле! Карл знал, что народ не хочет видеть на троне Якова. Разве он сам не сказал как-то: «От меня никогда не избавятся, Яков, потому что иначе они получат тебя! Таким образом, корона твердо сидит у меня на голове!» Ну почему он не признал Монмута?

— Все равно бы нашлись те, кто выступил за Якова!

— Да, католики! — сердито ответил отец. Затем он продолжил свой рассказ о том, как пытались спасти жизнь короля. Были перепробованы все известные средства: горячее железо прикладывали ко лбу, в рот вливали снадобье из черепов. Короля терзали ужасные боли, однако он сохранял контроль над речью и даже пытался шутить.

— Нам показалось, что он еще будет жить, — сказал отец. — Вы бы видели радость, отразившуюся на лицах людей: хотели даже разжечь костры повсюду! Однако радоваться было рано: вскоре случился еще один приступ, и уже ни у кого не было сомнений в том, что король умирает. Перед смертью он продиктовал нам свою волю относительно любовниц и незаконнорожденных детей: он позаботился о них.