— На подоконнике.

— Что?

— У тебя кинза растет на подоконнике.

Я посмотрела на окно, выходящее на Бликер-стрит. На подоконнике действительно стояли три терракотовых цветочных горшка с зелеными лиственными растениями.

— Ух ты, а я думала, это сорняки!

— Нет. Петрушка, базилик и кинза.

Новое открытие. Никогда не замечала в себе садово-огородных талантов. Выращивание зелени всегда казалось мне тайной за семью печатями, уделом немногих истинных энтузиастов вроде моей мамы. Интересный и достойный внимания факт. Когда, безработная, я истрачу скромные сбережения и, не найдя новой работы, начну медленно скатываться к нищете, смогу какое-то время продержаться на подножном корме. Разведу огород победы, с капустой свободы и маленькими храбрыми листиками мини-шпината.

— В любом случае, — продолжала Ханна, не подозревая о моей неожиданно открывшейся сельскохозяйственной жилке, — первый и второй этапы плана по Адаму Уэллеру, если хочешь так это называть, уже выполнены. И вовсе план не дьявольский, а честный и в высшей степени эффективный. Сейчас я всего лишь рассылаю резюме нью-йоркским агентам и ассистентам режиссеров, отвечающим за кинопробы.

— Первый и второй этапы? — переспросила я, отправляя в рот очередную ложку вкуснейшего гаспаччо. Все-таки здорово иметь личного повара.

— Я познакомилась с временной служащей офиса Уэллера и узнала, что в пятницу «Сахарный горошек» устраивает небольшую вечеринку для своих инвесторов.

— «Сахарный горошек»?

— Кинокомпания Уэллера, — объяснила Ханна. — Не знаю, почему он выбрал такое ужасное название. Когда я получу роль, первым делом изменю название на что-нибудь менее аграрное.

— Что-нибудь придумала?

Ханна пожала плечами.

— Не знаю, что-нибудь пафосное, вроде «Ханна Сильвер продакшн», — сказала она с улыбкой. Однако правды в этой шутке было куда больше, чем иронии.

— А, ну естественно…

— В общем, я узнала о вечеринке, обратилась в компанию, обслуживающую банкеты, и попросилась к ним на работу официанткой. Начинаю в пятницу.

— Справишься?

Ханна покачала головой:

— Раньше не пробовала, но ведь я подаю себе завтрак, обед и ужин почти тридцать лет! Значит, основные навыки у меня есть.

— Подавать с левой стороны, убирать — с правой?

Ханна уставилась на меня, словно я заговорила на другом языке.

— Принести еду и убрать со стола!

Хотя мне тоже не доводилось работать в ресторанном бизнесе, я знала: высокий уровень обслуживания гостей отнюдь не только умение приносить и уносить тарелки. Однако я промолчала. Ханна свято верила, что у нее все схвачено, и не расположена слушать возражения. У подруги замечательно избирательное внимание — она слышит лишь то, с чем готова согласиться.

— Ну ладно, — сказала я, подходя к холодильнику за добавкой. — А дальше?

— Как представитель обслуживающего персонала, прохожу мимо охраны. Оказавшись в клубе, спускаюсь в туалет, снимаю парик, лицевой эндо-протез, переодеваюсь в потрясающее алое платье и иду общаться с гостями.

Я уставилась на Ханну. На девяносто семь процентов я была уверена, что правильно расслышала «лицевой эндопротез», но мне требовалось подтверждение. Порой чужие перлы столь диковинны, что ими хочется любоваться снова и снова.

— У тебя есть лицевой протез?!

— Да, такая штука из пластика или латекса — в прошлом году я снималась в короткометражке о растолстевшей синхронной пловчихе, которая пытается вернуться в большой спорт. Маска не лучшего качества — двойной подбородок то и дело отклеивается, но на пленке выглядит как настоящая, — как всегда непринужденно объяснила Ханна. Она не видела в ситуации ничего необычного. По ее мнению, каждая актриса надевает толщинки по особым случаям. — Нет, это же не на всю фигуру! — поспешила заверить Ханна, когда я высказалась. — Бюджет не выдержал бы целого костюма. Меня снимали выше плеч.

— Но если бюджет был скромный, почему просто не пригласить толстую актрису?

Ханна засмеялась и попросила не задавать детских вопросов. Проигнорировав снисходительность, я сменила тему. Лицевыми протезами я была сыта по горло.

— Как это поможет тебе получить роль?

— А с кем, по-твоему, я собираюсь общаться?

Вопрос явно риторический, и я промолчала, но Ханна замерла в ожидании ответа. Она даже перестала укладывать фотографии в конверты и нетерпеливо ела меня глазами. Пришлось спрашивать:

— С Адамом Уэллером?

— С Адамом Уэллером, — ответила сама Ханна, не дав мне договорить. — Случайно наткнусь на него в баре, изображу шок и изумление, узнав, что он тоже в киноиндустрии. Заведу разговор о старых добрых временах: «Чем ты занимался после окончания школы? Неужели режиссурой? Не разыгрывай бедную девушку! И как успехи? Студенческий «Оскар»?! Этот банкет — в твою честь? Tres magnifique[12]. Ты извини, я немного отдалилась от событий массовой культуры. Почему? О, меня не было в городе и даже в стране!» — говорила Ханна манерным тоном светской львицы. — Упомяну, что произвела фурор в Австралии и стала герцогиней, и у Уэллера не останется выбора, кроме как пригласить меня в свой фильм.

Я улыбнулась: план казался нелепым, наивным и напоминал бородатую шутку.

— Фурор в Австралии?

— Я — их национальное достояние. Сейчас, пока мы говорим, знакомый репортер составляет обо мне рецензии, — сообщила Ханна.

— Но для чего тебе герцогский титул?

Ханна пожала плечами:

— Ну, это уже к Уэллеру. Адам собирается снимать натуралистическую комедию о герцогине, решившей, что она лесбиянка, так как не может противиться страсти к одной из своих фрейлин. Позже выясняется, что эта фрейлина — переодетый мужчина, проникший в ее свиту, чтобы без помех украсть драгоценности. Нет нужды говорить, что он влюбляется в герцогиню и становится герцогом. Но до того в картине множество шуток по поводу неправильной половой самоидентификации, смешные осечки и забавные недоразумения, когда герцогине приходится сталкиваться с общепринятыми условностями, — закончила Ханна с ноткой презрения, прозрачно намекавшей, что сценарий — второе, что Ханна намерена изменить, оказавшись у кормила «Сахарного горошка».

— И ты считаешь, что герцогский титул обеспечит тебе роль герцогини в фильме? — Доев суп, я поставила тарелку в раковину, хотя еще не наелась. Теперь я безработная и должна была экономить. С запасами, прежде безрассудно расточаемыми или пренебрегаемыми, ныне надлежало обращаться бережливо.

— Конечно. Я научилась говорить, как великосветская дама, и стоит мне небрежно уронить, что очень фотогеничная фамильная усадьба в Дербишире как раз стоит в забросе и забвении, Адам на коленях станет умолять меня взяться за роль.

— А что будет, когда съемочная группа приедет в Дербишир и не увидит никакой усадьбы? Ханну пустяки не беспокоили.

— Вот когда приедут, тогда и буду думать. Я как-то не привыкла ставить телегу впереди лошади.

— Не пойми меня превратно, Ханна, но это безумный план.

— Отчаянное положение требует отчаянных мер, — сказала она, вытянув ноги и выпрямив спину. Ковра из фотографий уже не было, и Ханна с удовольствием улеглась на деревянный пол. — Я уже по-всякому пробовала.

— Что ты имеешь в виду?

— Последние полгода я чуть не ежедневно моталась из Нью-Йорка в Вашингтон, пробовалась буквально на каждый спектакль, разослала фотографии всем до единого ответственным за кинопробы, агентам, авторам сценариев и директорам агентств по поиску талантов на восточном побережье. Ставила собственные этюды, была эстрадным комиком, двенадцать часов простояла в бикини возле «Мэдисон-Сквер-Гарден» для рекламы водного шоу — продюсер «Спасателей Малибу» собирался покупать яхту. Нахлебалась вдоволь.

Рассказывая, Ханна все больше оживлялась и, не в силах спокойно лежать, села по-турецки. В принципе в позе лотоса не изливают сплин и не перечисляют неудачи; лотосом рекомендуется притворяться в состоянии спокойствия и сосредоточенности. Однако у Ханны было свое мнение на этот счет.

— Побыла бы ты в моей шкуре! — почти кричала подруга, побагровев от натуги и эмоций. — Ты хоть представление имеешь, что значит желать чего-нибудь так исступленно, что это причиняет почти физическую боль? Ожидать каждую минуту, не иметь возможности расслабиться даже на долю секунды? Не могу больше! Меня измотали напряженное ожидание и отчаянная надежда. При каждом телефонном звонке мелькает мысль: вот наконец звонят от Роберта Альтмана с приглашением на кинопробу. Вижу горящий индикатор сообщений на автоответчике — сердце замирает: вот наконец Ай-си-эм выбрали меня. Долю секунды перед тем, как поднять трубку или нажать кнопку прослушивания сообщений, я чувствую, как все вокруг наполняется потенциальными возможностями и открывшимися перспективами и готово взлететь, словно мыльный пузырь. Но это звонит мама с потрясающей новостью — в «Костко» распродажа жареных кур, и абсурдность моих ожиданий становится до боли очевидной! Секунды словно сделаны из свинца, они пробивают меня насквозь, это длится бесконечно, а я покорно стою под свинцовым градом, как глупое дитя под ливнем. Нет, будь оно все проклято, с меня достаточно! Я заслуживаю большего, нежели уцененная курятина!

Страстный монолог закончился. Я молча смотрела на тяжело дышавшую подругу. Видела, что Ханна расстроена, готова пасть духом, устала биться головой о стенку, на которой не появилось ни трещины. Я понимала, поезд ее карьеры должен быть уже на следующей станции, но все равно не могла сдержать растущего глухого раздражения. Тоже мне мученица… Это еще не страдания, не настоящая боль. Это не то, что ощущаешь, стоя возле матери в реанимационном отделении, когда медсестра требует немедленно принять решение, или когда слышишь, как испуганная мама зовет своих мертвых родителей, или когда просыпаешься посреди ночи с уверенностью, что она здорова, жива и счастлива с твоим отцом в доме на Лонг-Айленде.