В очередной раз прислушавшись и, слава богу, не услышав ничего тревожного, я успокоилась и поплыла на волнах своей памяти.


Нам открыла Маша и несколько опешила. Видимо, не ждала нас вместе.

— Нашелся. Ну теперь все будет в порядке, — пробурчала бывшая молочница.

— Милый, ласковый прием, — с иронией сказал Митя. — Недаром я не хотел возвращаться.

— Чтобы вернуться, надо было уйти. А тебя выгнали, — ледяным тоном охладила пыл младшего внука бабушка.

— Везет Даньке. Он человека убил, и ему все прощают. А я итальянцам не понравился, и меня сейчас казнят.

— Ты мне не нравишься.

Родственники метали друг в друга такие взгляды, что, если бы не встряла Маша со своим чаем, начали бы метать предметы.

— Лера, на даче все в порядке? — спросила Руфина Константиновна.

«Вот чутье», — удивилась я.

— Нет, там все разбросано и перевернуто…

— Понятно, — кивнула Руфа. — Я так и думала. Митя, ты что-нибудь понимаешь? Что происходит? Что они ищут?

Я опять почувствовала себя лишней, ничего не понимающей.

— Может, позже поговорим? Мне надо привести себя в порядок! — капризно воскликнул внук.

— У меня от Леры секретов нет. Ей тоже угрожает опасность. Так что твой туалет подождет.

— Я когда прилетел, то… около дома ко мне подошел мужчина и спросил, где марки Иллариона Валентиновича.

— Что? Боже! Прошло столько лет. Почему вдруг возник этот вопрос?

— Думаю, там были очень редкие экземпляры. С годами их цена увеличилась. Одна появилась внезапно среди филателистов, и кто-то решил, что где-то хранятся остальные. Мы идеальные кандидатуры для подозрений в том, что знаем, где они.

— Ты сам дошел до этих выводов или тебе объяснили?

— И то и другое. Руфочка, ты меня прости, — вдруг «сдулся» Митя, — помоги мне. Мамины истерики и папин печальный взгляд — вот и вся поддержка.

— Митя, певец, актер не может срывать выступлений. И пить не может. Ты не продержишься и недели.

— Сорваться может каждый. Я же потерял все контакты за два года…

— Я уже кое-кому позвонила. Но это последний раз. Иди, мойся.

— Бабуль, а письма от Дани есть?

— Я уж думала, что ты никогда не спросишь. Он и тебе пишет.

— Я сейчас, быстро. Лера, ты меня подожди, я тебя провожу. Маша, очень есть хочется.

Я смотрела во все глаза. У мальчика Кая вынули осколок, и он вернулся к себе… Я так и знала.

Пока я, мечтательно застыв, сидела в столовой, Руфа принесла чистое полотенце и, передавая его внуку, величественно сказала:

— Дмитрий, я на тебя очень рассчитываю.

— Ну конечно, Руфина Константиновна, — склонился в шутовском поклоне внук.

— Ты не понял. Ты должен стать знаменитым. Ты — Шабельский. Ты моя последняя надежда, — не приняла она шутку. — Ты должен прославиться и вытащить Даню из беды. Запомни — он ни в чем не виноват. Оставь свои дурацкие сомнения. Он, между прочим, не воровал марки у Ларика.

Желваки у Мити ходили ходуном, он с остервенением скручивал полотенце, глаза налились — нет, не ненавистью — слезами.

— Руфа, ты думаешь только о своем драгоценном Дане. А я? Я что, средство для достижения твоих и его целей? Я сам не личность? Я не кукла в твоих руках. И кто тебе сказал эту глупость насчет кражи марок?

Было видно, что он не столько возмущен черствостью бабушки, сколь напуган. Мне стало безмерно жаль моего принца, хотелось накричать на злую старуху.


Жалость — страшное чувство. Оно абсолютно застит глаза. Настоящего, реального ты не видишь. Не увидела я его и тогда. Я не могла простить Руфине несправедливое распределение ролей между внуками. И решила, что стану защищать Митю в любой ситуации. Ему нестерпимо трудно с истеричной матерью, слабым отцом и жестокой бабушкой.

Приняв тогда это жизненно важное решение, я осуществляла его все эти годы. Сейчас мне, честно говоря, жаль только себя. Я даже не способна злиться на тех, кто меня обманул, предал. Сама виновата. Намеков было предостаточно. Моя же размякшая, нетренированная душа и разжиженные первой любовью мозги были плохими советчиками.

В одном фильме я услышала фразу: «Нельзя выкинуть страницы из жизни, но можно выкинуть всю жизнь». Именно это и происходит сейчас со мной.

— Она наверняка здесь, — услышала я.

— Тогда пошли.

— Куда? И что я скажу?

— То, что должен.

— Нет. Не сейчас. Я пойду к себе. Зачем мы здесь? Смотри, темно.

Шаги стали удаляться.

По шороху шагов я поняла, что говорившие уходят.


— Я пойду, Руфочка, — тихонечко пискнула я и, словно боясь кого-то спугнуть или разбудить, прошелестела к выходу.

— Ты мне скоро понадобишься, — услышала я голос Мити. — Не теряйся.

— Подожди, — остановила меня хозяйка, — мы же не договорили, и, кроме того, мы собирались обедать.

— Но я же вижу, что вам нужно поговорить.

— Что? Ты думаешь, мы не можем ссориться при тебе? — удивилась Руфа.

— Нет, я лучше пойду, я уже два дня дома не была. Мама… — начала канючить я.

— Ну, как хочешь, — резко вздернув голову и обиженно выпятив губу, произнесла бывшая опереточная примадонна. — Опять бежишь! Ну-ну.

Я торопливо прошмыгнула мимо кухни и поймала понимающий взгляд Маши.

Дома я получила порцию молчаливого неодобрения, недовольства родительницы и так же, как и полчаса назад, сочла за благо спрятаться. Я очень устала, и на объяснения у меня сил не было. Все, сосредоточусь на обдумывании вариантов своей будущей работы. Выбор невелик. Но все-таки кое-что есть. Журнал, кафедра, театр. Я стала по полочкам раскладывать свои предпочтения. Не дойдя до преимуществ первого варианта, я услышала телефонный звонок.

— Лерик, я с приглашением, если ты еще помнишь, — смущенно хихикнул Сашечка.

— А, да, конечно, помню, — пробормотала я.

— Тогда завтра. На Пушкинской площади в семнадцать тридцать.

— Почему так рано?

— Хочу с тобой поболтать. Ты против?

— Нет, конечно.

Я все же надеялась, что эта встреча не поссорит нас снова. Более неудобного момента трудно найти, но отказываться было невежливо.

— Я рад, что слышу тебя, — потеплел голос друга.

— Я тоже. Давай постараемся завтра не испортить это ощущение.


Тот вечер прошел вкусно. Давно не было такого раскрепощения и легкости. Мы вспоминали наши юные проделки, страшно радуясь курьезности поступков и непритязательности молодых вкусов. Память — странная вещь. Я часто не помню событий, но замечательно ощущаю запахи, чувства, музыку и даже точно помню ауру того, что происходило. Сейчас я не помню ни предмета нашего разговора, не смогу повторить ни одного слова, произнесенного тогда, но приподнятость чувств и мыслей ощущаю полной грудью. Мне даже на какой-то момент показалось, что все можно вернуть, потому что внутри меня все это живо. И только скрипучее окно, постанывающее в глубине сада от сильного ветра, вернуло меня на мокрую скамейку. А, собственно, почему я не пошла в дом? Я прекрасно знаю, где находится ключ. Может, я боюсь теней прошлого, или из дома труднее выбраться? Нет, честно призналась я. Так просто драматичнее. И себя жальче, и впечатление ярче. Еще я могу не сразу услышать того, кто пришел, и не буду готова отразить удар. Все эти глупости лезли в мою голову от страха и одиночества. Лучше вернуться туда, где было понятно, покойно и радостно.


— Как тебе спектакль? — смущаясь, поинтересовался Саня после представления.

— Не знаю… Но декорации чудесные. Это ведь твои?

— Не совсем. Я в основном занимался костюмами и немного сценографией. Сама понимаешь, кто мне сразу даст в Москве целиком спектакль оформлять.

— Но все-таки это уже кое-что. В главном театре страны — костюмы. Об этом обязательно напишут.

— Вот тебе и карты в руки. Ты и накатай хвалебную статью о молодом художнике.

— Это что, социальный заказ?

— Нет, индивидуальный. Не только о Митьке писать, — обиделся Санька.

— Прекрати, мы же договорились. Кроме того, кто тебе сказал, что я что-то писала о Мите? К сожалению, пока нечего. Вот сейчас, когда он начнет выступать в театре…

— Ты написала диплом, на нем, пожалуй, можно было бы начертать посвящение, — язвил мой друг.

— И что? — еле сдерживалась я. — Мы же договорились не портить вечер.

— А это запретная тема?

— Тебе не надоело? Я действительно хотела бы написать об этом спектакле. Но не надо на меня давить.

— Ну хорошо. Скажи мне лучше, ты часто бываешь у Руфы?

— Не очень… А что?

— Я хотел бы тоже с ней повидаться как-нибудь. Скоро будут делать спектакль о начале века. А кто лучше нее знает всякие симпатичные детальки! И кроме того, насколько я помню, у старушки сохранилась масса прибамбасов от ее прошлой карьеры.

— По-моему, она рада всем, особенно дачным.

— Поинтересуйся, пожалуйста, когда мы можем к ней зайти.

Неторопливо дойдя до моего дома, мы долго молча стояли в арке двора. Вдруг Санька забеспокоился. Оглянувшись, я увидела две подозрительные личности.

— Тебе надо идти, неизвестно, кто так поздно бродит по переулкам, — сказал он.

— А как же ты пойдешь обратно? — испугалась я за друга.

— Ничего мне не будет. Они пристают в основном к девушкам. Так что беги скорей.

Я, заведенная Сашкиной тревогой, действительно припустилась. И, только домчавшись до квартиры, поняла, что его испуг вызван совсем не заботой о моей безопасности. Что же это? Может, он просто струсил? Но тогда бы он поднялся ко мне. Не найдя ответа, я просто выкинула свои вопросы из головы. В конце концов, мне не очень-то и хотелось продолжать общение. Но слово, данное приятелю, решила сдержать. Вернее оба. Я позвонила Руфе и после коротких «как вы себя чувствуете» и «не надо ли чего» напросилась в гости вместе с Санькой. Руфочка была рада и сказала, что соберет «общество». Не очень поняв, кого она так именует, я распрощалась и пошла писать статью, надеясь, что моя однокурсница, работающая в газете, сумеет ее тиснуть, если я опережу более именитых и пронырливых соперников.