— Я помочилась на него, — произнесла она после длительного молчания. — Можешь поверить, что я держу что-то, на что помочилась?

Я взяла у Марабель тест — хотя она была права: она действительно на него помочилась — и несколько раз встряхнула его, как будто от этого результат изенился бы, словно в магическом шаре.

— Может, это ошибка.

Марабель ничего не сказала. Это было очень странно. Почти смешно. Она не выглядела расстроенной. Более того, она не выглядела удивленной.

— Что будешь делать?

Я не хотела спрашивать, но не смогла удержаться.

Марабель посмотрела на меня:

— К чему ты клонишь?

— Ты... ну, я не знаю. Ты ставишь это?

— Его, а не это. — Марабель забрала у меня полоску и выкинула ее в мусорку, после чего принялась мыть руки. — Он ребенок, а я его мама, и не знаю, что еще ты собиралась мне предложить, кроме как родить его.

— Но тебе не обязательно оставлять его, — вырвалось у меня. Я не могла промолчать. Ей пятнадцать лет, и, ради всего святого, она носит розовые пластмассовые украшения. И она должна стать чьей-то мамой?

Марабель повернулась ко мне — с ее рук стекала вода — и посмотрела прямо в глаза. Я была выше, ей пришлось задрать голову, чтобы смотреть мне в лицо.

— Я скорее избавлюсь от тебя, — сказала она и вышла.

Никогда до этого, да и после тоже, я не слышала от Марабель такой убежденности. Я не понимала, как она может быть такой уверенной, без колебаний. Не думаю, что когда-либо была хоть в чем-то так уверена.

А теперь она стояла рядом со мной перед автоматом с соками в школе Темпл-Стерлинга и обеспокоенно переводила взгляд с кнопки «манго-папайя» на кнопку «клубника-киви».

Я вставила в автомат доллар.

— Просто выбери.

Она погладила живот и нажала «манго-папайя».

— Как ты оказалась здесь после уроков? — спросила Марабель, пока мы с соком в руках неторопливо шли по коридору.

— Я встречалась с миссис Уэнтворт.

— С той леди-консультантом?

— Ага.

— Она дала мне буклеты про специальные школы. Она добрая. Добрее, чем моя мама.

— Ты не захотела идти в одну из тех школ?

— Малыш никогда не будет нормальным без общества.

Я слабо улыбнулась.

— Почему ты тут так поздно? — спросила я, когда мы завернули в главный коридор.

— У меня нет водительских прав, — сказала Марабель. — Другим людям приходится возить нас.

— Хочешь я отвезу тебя домой?

На этой неделе моя машинка сотрудничала и сейчас счастливо стояла на боковой стоянке рядом с машиной Кэса.

— Нет, я не против подождать.

Я толкнула двери школы и вышла на сентябрьское солнце. Первая тренировка Фостера с командой девятиклассников вот-вот закончится.

А вот и он сам вприпрыжку вывернул из-за здания средней школы, закинув на плечо огромную спортивную сумку. Вчера вечером мой папа оторвался в спортивном магазине.

Заметив меня, Фостер помахал рукой и ускорился, перейдя на неровный бег.

Марабель присоединилась ко мне на крыльце школы и пошла следом за мной вниз по ступенькам.

— Я пробил, Дев! — сказал Фостер, почти задыхаясь. — Я бил, и бегал спринт, и ловил мяч... — Я еще никогда не видела его таким потным, раскрасневшимся и улыбающимся. — Это кто?

— Это Марабель. Марабель, это мой двоюродный брат Фостер.

Марабель слабо улыбнулась Фостеру. Его улыбка померкла, а взгляд опустился на ее живот.

— Нам нужно ехать, — сказала я. — До встречи, Марабель.

— Ага. — Она махнула рукой и опустилась на ступеньки.

Я начала спускаться, но Фостер не сдвинулся с места.

— Ты собираешься просто сидеть здесь? — спросил он.

— Нет. — Марабель подняла сок. — Еще я буду пить сок.

— Совсем одна? — Фостер выглядел обеспокоенным.

Она похлопала свой живот:

— Я никогда не бываю одна.

Фостер беспомощно обернулся ко мне, и я прочистила горло.

— Марабель, ты уверена, что не хочешь, чтобы мы тебя подвезли?

— Нет, я в порядке.

Я не стала настаивать. Во-первых, потому что она казалась вполне умиротворенной, а во-вторых, потому что не считала Марабель способной солгать. Но Фостер все еще выглядел взволнованным.

— Давай, — сказала я, потянув за ремень его сумки. — Идем же.

— Пока, — сказал Фостер, оглянувшись на Марабель, и тут же споткнулся.

Только когда мы дошли до машины, он снова заговорил.

— Как получилось, что у нее есть ребенок?

— Ну, пока его нет, верно?

— В смысле, как вышло, что она забеременела?

— Откуда я знаю? Есть много способов забеременеть.

— Как думаешь, она хотела?

— Фостер, никто не хочет забеременеть в старшей школе.

Пока мы выезжали на дорогу, Фостер, вывернув шею, смотрел назад, на крыльцо школы

— А где отец?

— Что?

— Отец ребенка.

Марабель никогда не говорила о нем, а я не решалась спрашивать.

— Не знаю.

— У нее есть парень?

Когда бы я ни увидела ее, она всегда была одна, не считая малыша.

— Не думаю.

— Она хорошенькая, — сказал Фостер, помолчав.

Я взглянула на него. Это правда, но тем не менее я меньше всего ожидала услышать подобное.

— Да, хорошенькая.

Фостер не ответил.

8

На следующее утро я проснулась от обычного бряканья в кухне. Сложно сказать, Фостер так гремел оттого, что не считался с остальными, или попытки делать все бесшумно превращали его в еще более неуклюжего, чем обычно. На самом деле я не думала, что Фостер нарочно был невнимателен к нам, просто он слишком давно привык делать то, что хочет. Например, есть кожуру запеченной картошки. Никто никогда не говорил ему этого не делать.

Я поворочалась в кровати и уставилась в окно через щель между шторами и стеной, слушая собственное дыхание. Я уже проснулась, но еще не была готова это признать, когда услышала, как хлопнула входная дверь. Это на самом деле узнаваемый звук — звук открывающейся и закрывающейся входной двери. Наша звучала как щелчок по дереву. И этот щелчок поднял меня с кровати.

Я накинула одеяло на плечи. Во рту стояло то вяжущее ощущение, которое бывает по утрам, когда ты только что проснулся и еще не разговаривал. Я вышла за дверь на свет раннего утра и увидела Фостера в полной спортивной форме Темпл-Стерлинга. Он нарезал большие петляющие круги на лужайке перед домом.

— Что ты делаешь?

Он не остановился. Повернувшись и побежав через двор, он сказал:

— Эзра пробежит мимо в любую минуту. Я хочу разогреться, но не хочу его пропустить.

— Откуда ты знаешь, что он пробежит мимо?

— Он пробегает мимо нашего дома каждый день в шесть пятнадцать.

— Не пробегает.

Это было по-детски. Но я не могла поверить, что кто-то еще нашего возраста добровольно просыпается так же рано, как Фостер.

— Пробегает. Я вижу его каждое утро. И он сказал, если я не сплю... — Фостер развернулся и побежал обратно. — ...то могу пробежать дистанцию вместе с ним.

— Дистанцию?

Я опустилась на ступеньку и плотнее завернулась в одеяло.

— Угу. Дистанцию четыре мили.

— Он каждый день пробегает четыре мили перед школой?

Фостер бросил на меня испепеляющий взгляд.

— Ничего не делая, не станешь отличным игроком.

Я не знала, что ответить на это, поэтому просто провела языком по внутренней стороне губ (вяжущее ощущение еще не ушло) и стала смотреть, как Фостер развернулся и начал еще один неровный круг по лужайке. Неожиданно меня осенило, что прошло ровно три месяца с его приезда. До этого лета я не видела Фостера пять лет. А теперь он уже три месяца, день в день, живет как... ну, почти как мой брат. Это слово вызвало странное чувство, как в тот раз, когда одна из девиц произнесла его в спортзале. «Это твой брат?» Я семнадцать лет была единственным ребенком.

Утреннюю тишину нарушил звук других шагов, и, как и предсказывал Фостер, показался бегущий Эзра Линли. Его шаги были длинными, размеренными и четкими. Он был похож на заводную игрушку или что-то такое, совершенно бесперебойный.

Приблизившись к дому, он не остановился. Даже не взглянул, когда Фостер начал махать рукой как сумасшедший. Он просто продолжал бежать.

Фостер мгновение смотрел на меня, потом пожал плечами и рванул за ним. Я слышала разносившееся по улице «Подожди, Эзра, подожди меня!» — пока Эзра не завернул за угол, и Фостер, немного отставший, тоже исчез из вида.

* * *

Настало время школы, и во время обеда я отправилась выяснить насчет того, что миссис Уэнтворт во время нашей вчерашней встречи назвала «внеурочной возможностью». Эта возможность приняла вид школьной газеты — они вроде искали фотографов, и миссис Уэнтворт ясно дала понять, что навыки не являлись обязательным требованием.

Я отыскала ученицу, отвечающую за выпуск «Темпл-Стерлинг Геральд», в редакции. Широкий стол перед Рэйчел Вудсон был завален бумагами, книгами, старыми выпусками «Геральд» и номерами ежемесячного литературного журнала Темпл-Стерлинга (в создании которого Рэйчел тоже принимала участие). Сидя среди всего этого, она выглядела немного затравленной и довольно сильно обеспокоенной, но Рэйчел всегда так выглядела.

Мы знали друг друга с детского сада. Не помню, когда именно она заявила о своем намерении поступить в каждый из десяти лучших университетов, но должно быть, она решила это довольно рано, потому что даже тогда очень следила за тем, чтобы цвет в раскраске не выходил за линии.

Она назвала свой план относительно колледжа «Беспроигрышная серия». Ей мало было просто хотеть попасть в Принстон, быть зачисленной в Принстон и учиться в Принстоне. Рэйчел хотела быть зачисленной всюду: Гарвард, Йель, Стэнфорд — во все лучшие школы. Полагаю, просто чтобы иметь роскошь отказаться от мест, ради которых дети по всей стране работают не покладая рук, только чтобы получить отказ.