Тамара Стоун - До последнего слова

Вновь скольжу пальцами по ключу. Честно сказать, мне совсем не хочется, чтобы Эй-Джей уходил, и в то же время не терпится остаться наедине со всеми этими стихами и найти текст его песни.

– Пойду я, ладно? – говорит он. А потом, к моему удивлению, шагает ко мне, а не отступает назад. Тут же вспоминаю, какой же он на самом деле высокий – мне даже приходится слегка приподнять голову, чтобы видеть его глаза. За последний месяц я очень много о нем думаю, но только сейчас у меня появилась возможность внимательно его рассмотреть.

Он вовсе не красавчик, в отличие от Брэндона и других парней, на которых я западала. Но никто из них не пробуждал во мне таких чувств, как Эй-Джей сейчас.

Меня привлекает в нем абсолютно все. Его поза, такая уверенная и спокойная. Непринужденность, с которой он сегодня со мной общается, – благодаря ей я начинаю чувствовать, что я тут и впрямь не чужая. То, с какой восхитительной искренностью он исполнял ту самую песню.

– Можешь оставаться здесь, сколько захочешь. Почитай стихи на стенах – эта коллекция набралась за целое десятилетие, и к ней приложила руку сотня авторов. Познакомься со всеми ними. А потом сочини что-нибудь свое.

– Хорошо, – шепотом отзываюсь я. Выражение лица у Эй-Джея ласковое и доброе, а когда он упоминает о комнате и рассказывает, как мне стать ее частью, его глаза сияют.

– Когда закончишь, запри дверь и погаси все лампы. Я буду тебя ждать у того столика, недалеко от твоего шкафчика.

– Ладно, – говорю я.

Он делает несколько шагов к двери, но потом останавливается.

– Ах да, если хочешь, потренируйся читать стихи вслух. Когда тут никого нет, сцена перестает быть страшной.

Он проходит мимо меня, и я вжимаюсь в стену, чтобы дать ему дорогу.

– Эй-Джей, – зову я, и он оборачивается. Мне вовсе не хочется это говорить, но я чувствую, что должна, иначе мне – и, самое главное, ему – может стать неловко и неуютно. К тому же, если члены «Уголка» собираются оценивать мою искренность, нужно, чтобы Эй-Джей понял, как для меня важно его прощение.

– Само собой, только тебе решать, как поступить. Если не хочешь быть моим другом – я пойму. Да, дело было очень давно, но мои детские слова и поступки… – Я замолкаю, вспоминая, как мы с Кейтлин целый день названивали Эй-Джею домой с дурацкими розыгрышами, пока наконец трубку не взяла его мама, которая очень громко и нервно стала умолять нас оставить их в покое. А еще тот случай, когда мы уселись в автобусе позади Эй-Джея и засыпали ему за ворот рубашки всякий мусор – обертки от жвачки, обрезки бумаги, какие-то катышки. Мотаю головой и до боли прикусываю нижнюю губу. – Ты и представить себе не можешь, как мне стыдно.

Он отвечает не сразу.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – наконец спрашивает он.

– Ну наверное… я… – запинаюсь, подбирая точные слова. – Мне важно убедиться, что ты об этом знаешь. На случай, если ты не поверил первому моему извинению.

Он снова мне улыбается. Уже в третий раз за сегодня. И эта улыбка кажется самой искренней из всех.

– Если бы я ему не поверил, мы бы с тобой не стали сюда спускаться.

Не знаю, что на это сказать, поэтому просто стою, перекатываясь с пяток на носки и спрятав большие пальцы в карманы.

– Но раз уж мы тут с тобой болтаем, – продолжает он, – буду честен. Мне было непросто пустить тебя сюда. Я принимаю твои извинения, потому что они кажутся мне искренними, а я человек незлопамятный, но давай лучше не будем пока говорить о «дружбе», хорошо?

Направляясь к двери, он поднимает указательный палец и чертит в воздухе круг.

– Прочти стихи на стенах, Сэм.

Остаток шестого урока и весь седьмой я провожу в «Уголке поэта» за чтением стихотворений. Стихи встречаются разные – глупые, разрывающие душу, смешные, грустные; многие из них поистине великолепны. Они повествуют о равнодушных и чересчур восприимчивых людях, о людях, которым хочется доверять, и о предателях, о ненависти к школе, о любви к друзьям, о красоте мира. Среди них встречаются по-настоящему мрачные стихи о депрессии, зависимости, желании напиться таблеток или порезать руки. Но большинство из них посвящены любви. Жажде любви. Тоске по ней. Погружению в нее. Некоторые стихи я перечитываю дважды.

Ни одно из стихотворений не подписано и никак не помечено, так что определить автора невозможно – не считая, разве что, стихов Сидни, которая явно сделала своей «фишкой» сочинительство на упаковках из-под фастфуда. Как бы я ни пыталась, у меня не получается отыскать стихи Кэролайн, но зато с Эй-Джеем все куда проще – после того как я нашла слова той его песни, я уже без труда отыскиваю его узкий почерк с сильным наклоном вправо.

К последнему звонку я успеваю прочесть сотни стихов. С гордостью могу сказать, что изучила каждый миллиметр стен. Но я тут уже дольше часа, Эй-Джей ждет меня за столиком, а мне еще надо написать свое стихотворение.

Рюкзак по-прежнему лежит у дивана. Беру его, сажусь поудобнее и достаю свои блокноты. Красный откладываю в сторону, потому что не испытываю злости, синий – тоже, потому что не думаю о бассейне. Стихотворению, которое рождается внутри меня и просится на бумагу, куда больше подойдет именно желтый блокнот. Откидываю голову на подушки, вновь обвожу взглядом стены и только потом подношу ручку к бумаге. Трижды стучу по ней. А потом даю себе волю.

Стою на трамплине в самом начале дорожки номер три. Поправляю шапочку, прижимаю очки к глазам поплотнее и принимаю исходное положение. Трижды царапаю бортик и ныряю.

По дороге в бассейн я все время думала о дне, проведенном в «Уголке поэта». Вспоминала, как сидела на сцене совсем одна. Как читала чужие стихи. Как писала свои. Думала об Эй-Джее, который пусть и не сделался моим другом, но, кажется, перестал меня ненавидеть.

Но сейчас и внутри меня, и вокруг царит полный покой. Я даже не чувствую потребности плыть под ритм какой-нибудь песни. Я совершенно опустошена. У меня нет слов. Нет мыслей. И это безумно приятная пустота. В ней столько умиротворения.

Неужели именно это и зовут нормальностью?

Следующие сорок минут исправно следую всем инструкциям от тренера Кевина, но жалею, что нельзя побыть одной, не слышать этих криков о том, что надо плыть быстрее, поднажать еще. Когда тренировка заканчивается и вся моя команда убегает в душ, я остаюсь в воде, чтобы медленно поплавать вольным стилем.

Через пятнадцать минут клуб пустеет. Ребята из моей команды, натянув спортивные штаны и куртки, спешат к воротам, а я вылезаю из бассейна и тянусь за полотенцем. Пока вытираюсь, думаю о том, что будет дальше. Если я и впрямь всерьез хочу присоединиться к «Уголку поэта», в следующий понедельник мне придется подняться на сцену и прочесть свои стихи. Если мне разрешат остаться, читать придется снова. И снова. Нужно будет придумать объяснение тому, что дважды в неделю я не смогу обедать с подругами.

Что же я скажу «Восьмерке»?

Сердце бешено колотится, пока я переодеваюсь, а по пути на парковку я чувствую покалывание в пальцах. Уже у самых ворот я вижу, что на траве у моей машины, скрестив ноги, сидит Кэролайн.

– Привет! Ты что тут делаешь?

Она выпрямляется, и я замечаю на ее футболке надпись «СРОЧНО ПРОКРАСТИНИРУЙ!»

– Надеюсь, ты не против, что я к тебе заскочила. Я подумала: в бассейне точно смогу тебя встретить. В конце концов, мы же так и не смогли увидеться после… после того, что случилось сегодня в обед.

– Что же случилось сегодня в обед? – шутливо уточняю я. А потом, драматично закрыв ладонью глаза, падаю на траву рядом с Кэролайн.

– Прости! – со смехом говорит она.

– Ты рассказала им о моем ОКР и панических атаках? Неужели из-за этого Эй-Джей передо мной извинился и позвал снова спуститься в «Уголок»?

– Нет, – серьезно говорит она. – Ни словом не обмолвилась.

– Клянешься?

Она быстро рисует пальцами крест у себя на груди.

И тут я вспоминаю, что` Сидни сказала мне в кабинете истории, когда приглашала спуститься вниз. Я ведь хотела поблагодарить Кэролайн, когда заметила ее в «Уголке поэта», но не нашла возможности.

– Послушай, а ведь мне разрешили вернуться благодаря стихотворению, написать которое помогла мне ты, – говорю я, приподнимаясь на локте.

– Нет, это ты его автор.

– Без тебя у меня ничего бы не вышло.

Кэролайн молчит, но явно понимает, что я права. Не помоги она мне подобрать правильные слова для извинения, Эй-Джей ни за что бы меня не простил.

– Спасибо.

– Обращайся, – с улыбкой говорит она.

– В понедельник придется снова подняться на сцену.

– Знаю. Но у тебя все получится. – В ее голосе слышится уверенность. Вот бы она передалась и мне.

– Хорошо, предположим, я справлюсь, – отвечаю я. – В таком случае мне придется читать новые стихи. А это чревато некоторыми сложностями, потому что, как ты помнишь, почти все мои стихотворения – о… – кручу пальцем у правого виска не в силах заставить себя произнести фразу «о безумии».

– Они спокойно примут это твое… – Она повторяет мой жест, тоже не произнося заветное слово.

Уверена, так и будет. Но ведь я целых пять лет никому, кроме родни, не рассказывала о своем расстройстве, и, хоть Кэролайн теперь известна моя тайна, я не готова делиться ею с остальными Поэтами. Да и потом, мне нужно их одобрение, а не сочувствие.

– Прошу, давай это останется только между нами. Во всяком случае, пока. Хорошо?

– Я тебя поняла. – Она крепко сжимает губы и поворачивает невидимый ключик, запирая мои тайны на замок.