– Что стряслось? – тревожно спрашивает он, сразу сняв трубку.

Ясно, что мое отсутствие на телешоу не осталось незамеченным.

– Я все просрала, – говорю сквозь слезы. – Просрала свой звездный шанс.

– Где ты?

– На Оксфорд-стрит. Сижу на скамейке перед большой витриной H&M. – Не сдержавшись, начинаю реветь. – Я не знаю, что мне теперь делать.

– Не двигайся с места, – велит он. – Я сейчас буду.

На этом Карл отключается, я же, не сходя со скамейки, плачу еще сильнее, уже не сдерживая огромные слезы жалости к себе. В итоге мне удается настолько разжалобить сидящего рядом бродяжку, что он, дабы хоть как-то меня взбодрить, предлагает глотнуть его сидра. Я принимаю предложение – это к тому, сколь низко я опустилась! – и на одном дыхании опорожняю полбутылки, отчего в глазах у него появляется тень тревоги. Возможно, он уже сожалеет, что так расчувствовался к какой-то ненормальной. Чтобы как-то компенсировать убыток, я отдаю бомжу ту мелочь, что мне дали в метро на сдачу с пятерки.

Спустя то ли несколько минут, то ли целую вечность Карл оказывается рядом со мной, подхватывает меня в объятия и пытается унять мои слезы, раскачивая меня туда-сюда и ласково гладя ладонью мою чудесную поп-звездную прическу. Я же все это время вою, как банши[50].

– Да что ж такое стряслось-то? – хочет он все-таки узнать, когда мне наконец удается немного взять себя в руки и хотя бы перестать рыдать.

– Я просто не смогла выйти и выступить, – бурчу я, всхлипывая, в ответ. – Увидела в самом первом ряду Эвана Дейвида собственной персоной – и струхнула.

По правде, я в тот момент припомнила все то вранье, что я ему наговорила, все мои уходы с работы по неотложным делам – и, если честно, я поняла тогда, что просто не смогу посмотреть ему в глаза. Решила, что, может, как-нибудь наедине выложу ему все как есть, начистоту.

– Ох, Ферн, – только и может мне ответить Карл.

– Мне надо напиться, – говорю я приятелю. – В полный хлам. Отведи меня в какой-нибудь ужасный паб и напои чем-нибудь покрепче до отключки.

– Могли бы двинуть в «Голову», – предлагает Карл. – Там все за тебя переживали.

– Мне хочется побыть среди незнакомых людей. Я не выдержу, если мне станут задавать какие-то бестактные вопросы.

Или вообще какие бы то ни было вопросы.

– Звякни Джо, – советует Карл. – Они там все уже переволновались.

– Позвони ему ты, – умоляю я друга. – Я не хочу ни с кем разговаривать.

– Даже со своим братом?

Я энергично киваю в ответ.

Вздохнув, Карл отыскивает на своем мобильнике номер Джо, дальше следует короткий разговор между моим родным и моим близким, где в двух словах объясняется, что я облажалась и что Карл собирается меня куда-то отвести, чтоб я могла напиться в дым.

– Ему ужасно жаль, – передает мне Карл, повесив трубку. – Никто тебя, Ферн, за это не казнит.

– Я сама себя казню.


Не имею понятия, куда Карл меня приводит, но это точно самый что ни на есть ужасный паб. Мы забиваемся в самый угол заведения, в котором тесно от шумной публики и дым стоит коромыслом. Всякий раз, как я несу стакан ко рту, я рискую, что мне поддадут под локоть, однако это не слишком сдерживает мое заметно прогрессирующее состояние. Не знаю, насколько сильно мне надобно набраться – знаю только, что принять надо много. Причем очень много.

Однако забытье все не приходит, а реальность между тем настойчиво стучится. Я снова и снова переживаю свое презренное бегство от славы и все никак не могу выкинуть из головы образ Эвана Дейвида. И всякий раз, как я все это представляю, мне делается только хуже и хуже.

– Хочу водки, – требую я. – Налей мне лучше водки.

– Да вроде как тебе уже достаточно, – говорит мне Карл, и печаль в его голосе даже горше моей.

– Не-е-ет, – возражаю я, уже еле ворочая языком. – Надо добавить.

– Да, кажется, не надо.

И, уже сползая вниз по стене, я успеваю подумать, что Карл, пожалуй, все же прав.

Крепко обхватив руками, он в очередной раз поднимает меня на ноги и ведет на выход. На улице, на свежем воздухе, в голове у меня малость проясняется. Рискованно держа меня одной рукой, Карл «голосует», ловя такси. Несколько машин нас объезжают на безопасном расстоянии – что со стороны водителей, на мой взгляд, вполне разумно, – однако находится один идиот, который все же возле нас останавливается. Приятель грузит меня в салон, на заднее сиденье, с которого я почти сразу скатываюсь на днище машины.

– Будем надеяться, ее не вырвет, – говорит Карлу таксист.

– Все будет отлично, – уверяет тот водителя, что, мне кажется, довольно опрометчиво, и называет адрес своего дома, который отсюда всего в нескольких минутах.

Мой милый, дорогой, любимый друг поднимает меня со дна – и в прямом, и в переносном смысле – и вновь усаживает на сиденье, затем устало плюхается со мной рядом.

Я опять начинаю лить слезы. Какая же бестолочь! Какая же я жалкая никчемная бестолочь! Я же всех подвела. И себя, и – что главное – Карла. А он этого совершенно не заслуживает, он же столько сделал для меня! Я чувствую себя ужасно. Так ужасно, что и представить невозможно. Глотая слезы, беру Карла за руку:

– Ты меня ненавидишь?

– Нет, Ферн. – Он испускает долгий прерывистый вздох, потом разворачивается ко мне, уставясь мне в глаза пристальным, немигающим взглядом: – Я люблю тебя.

Глава 45

Карл живет в квартире от жилищной ассоциации сразу за вокзалом Эустон, совсем недалеко от дома моих родителей. Это тесная берлога с одной маленькой спальней, куда более вопиюще нуждающаяся в ремонте, нежели мой дом. Входная дверь у него выглядит так, будто лишь за последнюю неделю как минимум десяток человек пытались ее выбить ногой. Обитает там Карл один – если не считать двух десятков гитар, электронных клавишных и целой кучи всевозможных усилителей разных размеров и невероятно оглушительной громкости.

Для старого бунтаря-рок-н-рольщика мой друг чрезвычайно чистоплотен. И если моя квартира вполне может сойти за студенческую общагу, у Карла всегда тарелки перемыты, а ванная сияет чистотой. Хотя и приходится постоянно спотыкаться о вышеупомянутое музыкальное хозяйство.

– Чаю хочешь? – спрашивает Карл.

Я киваю, тут же сожалея об этом резком движении. Приятель усаживает меня на диван и начинает домовито хлопотать. Я бы и рада сказать, что в такси мне удалось по дороге протрезветь – но это было бы враньем. Еще одним враньем. Стоит только начать обманывать, и вскоре ложь уже легко и естественно слетает с языка.

Я дрыгаю ногами, скидывая обувь, и распластываюсь на диванных подушках. Но даже к тому моменту, как Карл возвращается в комнату с двумя дымящимися кружками горячего чая и тарелкой тостов, мне почему-то не удается остановить бегущие вокруг головы стены.

– Небось за день еще и не поела, – говорит Карл, отчего я снова заливаюсь слезами.

Он садится рядом и, оторвав кусочек от чудесно пахнущего, намазанного маслом тоста, кладет мне в рот. Я машинально, как во сне, прожевываю и послушно глотаю – и так пока не кончается весь кусок. Затем дает глотнуть мне чай и держит у моего рта кружку, пока та не опустевает.

– Ну как, лучше? – спрашивает Карл.

Я, понятно, киваю, хотя мне ничуть не лучше. У меня по-прежнему кружится голова – равно как и его комната. Карл приваливается рядом со мной, запрокинув голову на спинку дивана.

– Так, и что мы будем с тобой делать?

– Позаботься обо мне, – слабым голосом прошу я, уютно примостившись на его плече.

– Да я вроде и так все время этим занимаюсь, – мягко пожимает он мне руку. – Надо бы отнести тебя в постельку, а то утром голова с похмелья будет раскалываться. Вот только не знаю, есть ли у меня чистое белье, – заметно беспокоится Карл, даже покусывая губу.

А что до меня – так чистая у него постель или нет, меня сейчас трогает меньше всего на свете.

– Себе я постелю здесь, – похлопывает он ладонью по дивану.

Я недоуменно взглядываю на него:

– Карл, мне совсем не хочется сегодня оставаться одной.

– Я буду здесь, рядом. Ты ж знаешь.

– Я хочу сказать… – Я не сразу решаюсь это произнести. – Останься со мной… на всю ночь[51].

– Слишком много водки, – усмехается Карл, легонько тыкая мне пальцем в кончик носа.

– Вовсе нет. – Я провожу руками по его куртке, расстегивая фирменные, со штампиком Levi пуговицы. – Это… это… Я хочу… Я просто хочу…

Просто мне хочется почувствовать что-то еще, кроме душевной боли и чувства вины, но мой одурманенный алкоголем мозг не в состоянии облечь это в слова.

– Если ты предлагаешь мне с тобою переспать, Ферн, то это замечательно. Но, видишь ли, прождав семнадцать лет, пока закончатся наши платонические отношения, я бы предпочел заниматься этим, когда ты будешь трезвой.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – мотаю я головой. И это последнее, что я помню за тот вечер.


И вот я просыпаюсь в постели Карла. Простыни изрядно помяты, но, на мой взгляд, вполне даже чистые. Все же меня озадачивает, что одинаково помяты оба края постели. Неужели мы с Карлом все же закончили тем, что переспали?

На ногах у меня не оказывается ни джинсов, ни моих головокружительных каблуков, однако, проверив нижнее белье, обнаруживаю его там, где ему и положено быть. Что ж, уже хороший знак! Оторвав голову от подушки, тут же понимаю, что лучше бы мне этого сегодня не делать. С поистине нечеловеческим усилием заставляю себя вылезти из постели, оборачиваюсь простыней и шаткой походкой бреду на кухню.

Чтоб я еще хоть раз, хоть каплю…

Карл уже хлопочет на кухне. Взбивая яйца, он тихонько насвистывает, что сразу режет мне по ушам.

– Привет, – говорю я от дверей голосом, больше напоминающим осипшего Барри Уайта[52], нежели здоровую на горло женщину.

От неожиданности Карл оборачивается как ужаленный:

– Тихо ты! – даже отшатывается он. – Ну и видок у тебя… пожеванный.