– У меня на то есть куда более сложные причины, – молвил Эван, уставясь куда-то вдаль и размышляя о той боли, что он носил в себе после гибели сестры.

Без сомнения, ему очень хотелось сблизиться с Ферн: в ее присутствии Эван испытывал такие чувства, которые, как ему прежде казалось, были для него уже недоступны. Но смел ли он рисковать, решаясь на тесное общение с ее ребенком? При мысли об этом все его существо захлестывало такими эмоциями, которые он всячески хотел в себе подавить. Он не мог позволить себе снова и снова впадать в этот параноидальный припадок всякий раз, как мальчишка засопит. К тому же едва ли это поможет наладить отношения с его матерью.

– Да, знаю, – сказал Руперт и похлопал его по плечу. – Я этого нисколько не забыл.

– Ты очень многим пожертвовал ради меня, Руп. Разве не так?

Руперт явно смутился.

– Ну а ты, в свою очередь, сделал меня очень богатым человеком.

– Разве мы богаты? – с горечью вопросил Эван. – Ну да, мы весьма состоятельны – но разве это то же самое, что быть богатым? У меня много денег, которых мне за свой век не потратить, машин, на которых я не езжу, домов, в которых не живу. Но как вот насчет всего того, что действительно имеет ценность в жизни? Есть у меня хоть что-то?

– Ну у тебя масса разных достоинств, – ответил Руперт с пылкой преданностью, так характерной для его манеры общения.

– Мне неприятно в этом признаться, но я испугался этого ребенка – ее Нейтана. Мне он показался невероятно уязвимым, просто чертовски беззащитным! Это до смерти меня напугало! А что еще сильнее меня потрясло – так это близость, сплоченность их семьи. Ферн и ее мама просто без памяти его любят, как безудержно любят все друг друга в этой семье. У меня никогда такого не было. В моей семье… – И вновь слова застряли у него в горле. – Ну ты сам знаешь.

Руперт поджал губы, давая понять, что он и правда в курсе.

– Я могу выйти перед тысячной толпой и спокойно петь – но вот этот крошечный семейный союз шокировал меня буквально до глубокой дрожи. И я не уверен, что меня хватит на то, чтобы все это принять.

– Но ты об этом подумываешь.

– У меня уже голова от этого кругом, Руп! – Эван прочесал обеими руками по волосам. – Я ведь, наверно, староват уже для кризиса среднего возраста?

– Я бы сказал, идеальный для этого возраст, – усмехнулся агент.

– Весьма меня обнадежил, – улыбнулся Эван.

– Ну что, – вздохнул Руперт, – можешь теперь целый день об этом размышлять. Дядя Руп советует тебе немедленно залечь в постель. Не двигаться и не болтать. Дай отдохнуть телу, дай отдохнуть голосу – и к завтрему, глядишь, почувствуешь себя совсем иначе.

«А глядишь, и так же скверно», – с серьезным опасением добавил про себя Эван.

Глава 51

Мне срочно нужна горячая ванна и хоть немного холодного вина. С первым наверняка возникнет проблема: у меня просто нет ни пригодной для лежания ванны, ни в достатке горячей воды, поскольку мой бойлер уже на последнем издыхании. Со вторым может не получиться, потому что холодильник у меня тоже на ладан дышит. Так что решением всех моих проблем будут прохладный душ да бокал тепловатого вина.

Тяжело поднимаясь по лестнице к своей квартире, я сознаю, что снова и снова возвращаюсь к тому, что просто тупо тащу себя по жизни. Надо наконец что-нибудь предпринять, чтобы как-то оживить свою затухающую жизненную энергию. Что-нибудь такое, разумеется, что не предполагает отдыха и расслабления, поскольку на это у меня просто нет времени. Я уже порядком вымоталась, присматривая за Нейтаном, даже несмотря на то, что, слава богу, ему сейчас ничто не угрожает. Джо на этой неделе с головой в работе, и ему вроде как обещают предложить что-то еще – может быть, даже на постоянной основе. Братцу очень на пользу хорошенько встряхнуться после долгих месяцев круглосуточного ухода за ребенком, да и лишние деньги, естественно, никогда не помешают.

Все это время я старательно пыталась перестать думать об Эване Дейвиде, но мне не особо это удалось. До сих пор никак не могу понять, почему он так жаждал поскорее убраться подальше от Нейтана. При том, как остро он отреагировал, можно было подумать, ему явился призрак. У меня вся эта сцена раз за разом прокручивается в голове, но я так и не могу придумать ей разумное объяснение.

– Кто вы такая? – вопрошает отец, едва я появляюсь на кухне.

– Брось, пап, – обрываю его я. – Я не в настроении.

Он сдается, усаживаясь поглубже в кресло.

Следующим пунктом, к чему мне следует приложить побольше сил, идет продолжающееся до сих пор раздельное существование родителей. Если я в самое ближайшее время не вытурю своего спятившего папашу из квартиры, я вполне буду способна его убить. Похоже, он досрочно решил отправить себя на пенсию, и с тех самых пор, что мама его выгнала из дома, он на работу не ходил, а значит, и не отдавал никаких денег за свое проживание. Это несмотря на то, что он с удовольствием уничтожает содержимое моего буфета, едва мне стоит наполнить его едой. И, как я уже убедилась, все, что он делает, – так это день-деньской сидит и смотрит, чем-нибудь похрустывая, программу «Дес и Мел», да периодически совершает набег на интернет, выискивая себе для симуляции какую-нибудь очередную хворь. Пол в моей спальне ровным слоем завален его джемперами с ромбами и некоторыми другими предметами одежды, которые, будучи от папы, не очень-то радуют глаз. У гостиной вид, как после бомбежки, поскольку диван там хронически разложен и постель после сна не убрана, а полка в ванной забрызгана пеной для бритья и завалена использованными бритвенными лезвиями. Ну хоть, по крайней мере, он пока что моется и бреется!

Прежде чем я развернусь и уйду в «Голову» на свой выдающийся вечерний концерт, мне надо еще запустить стирку. Есть, конечно, еще тысяча других невыполненных домашних дел, но они пока что могут подождать. Приоритетом всегда пользуется наличие в доме чистой одежды.

– Пап, тебе ничего не надо постирать?

– Есть пара вещичек, – отзывается он. – Сейчас принесу.

Насчет нормально поесть я оставляю на потом. Может, заскочим с Карлом в какую-нибудь забегаловку. Больше, я так понимаю, в моей жизни роскошных обедов не светит. Пока же надо чего-нибудь наскоро перехватить, чтобы от голода не подвело живот, и я обшариваю на кухне шкафчики. Однако оказывается, что мой драгоценный родитель меня в который раз объел подчистую. Единственное, что он мне оставил, – это дешевые и отвратительные на вкус хлопья, которыми брезгует даже Пискун. Выставив из буфета на стол коробку, я шарю в другом шкафчике в поисках неиспользованной глубокой тарелки. Когда же наконец нужная попадается под руку, я пытаюсь насыпать в нее хлопьев – и вдруг выясняется, что коробка совершенно пуста. Да что же это за бзик такой у мужиков, что они вечно ставят опустевшую упаковку в буфет или холодильник?! Почему они не могут просто взять и выкинуть ее, как это делают женщины? Я встряхиваю коробку, однако, в отличие от Дейвида Блейна, не в силах материализовать хлопья из воздуха. Зато я очень даже в силах прибить своего папочку – реально, без всяких преувеличений.

В этот момент отец появляется с кипой стирки в руках.

– Почему ты даже не подумал оставить мне еды? – спрашиваю его.

Заглянув в коробку из-под хлопьев, он мигом находит выход:

– Так возьми хлеб.

Я открываю хлебницу. Хлеба там нет.

– Завтра принесу, – обещает отец. – Если не забуду.

– Да уж не забудь, – предупреждаю его. – И раз уж на то пошло, самое время вспомнить, что у тебя есть жена. И если ты не сочтешь нужным что-либо предпринять, то она, пока ты тут изображаешь амнезию, затеет бракоразводный процесс.

Услышав это, отец немного напрягается, но в целом на подначку не реагирует.

Я выхватываю у него из рук грязную одежду и кидаю на пол перед стиральной машиной. Даже эта моя стиралка является старым-престарым, отработавшим свой век агрегатом, доставшимся мне от матери Карла, – впрочем, все последние годы машина служит мне верой и правдой.

Папа шаркает на кухню и усаживается за стол, я же остаюсь разбирать грязные трусы и футболки, ужасно жалея, что не имею под рукой большущих бельевых щипцов, чтобы не трогать руками отцовское исподнее. Среди кучи есть и пара брюк, и я принимаюсь выворачивать в них карманы на тот случай, если у отца там завалялась какая-то мелочь, способная вывести из строя мою машину, – непредвиденных расходов на новую стиралку мне в ближайшее время явно не потянуть.

Единственное, что обнаруживается у отца в брюках, – так это какая-то визитная карточка. Я хочу передать ее отцу, но тут вдруг знакомое название цепляет глаз. Совершенно явственно с визитки на меня глядит запоминающийся логотип «Минуты славы». В центре крупными буквами значится имя Стивена Коулдвелла. В этот момент я даже жалею, что у меня нет при себе какого-нибудь ингалятора, как у Нейтана, поскольку чувствую, что начинаю задыхаться. Перевернув карточку, обнаруживаю на обороте выведенное его рукой краткое послание: «Ферн, позвони мне! Стивен». В руках появляется нервная дрожь.

Протянув к отцу визитку, гневно вопрошаю его:

– Это что? Что это такое?!

Надо отдать ему должное, отец делается мертвенно-бледным:

– Не припоминаю. У меня болезнь Альцгеймера.

– Да хрена лысого у тебя!

Отец сдвигает брови:

– Как ты смеешь так разговаривать со своим отцом?

– А я, может, переняла от тебя синдром Туретта, коим ты хворал на прошлой неделе. Или ты об этом тоже забыл?

Отец угрюмо смотрит в стол.

– Откуда у тебя эта визитка? Он что, сюда приходил? – начинаю его распекать. – Сам Стивен Коулдвелл потрудился ко мне сюда заехать, а ты мне даже не сказал?! Сунул ее в карман – и попросту забыл?!

– Да, забыл, – утверждает отец.

– Что мне тебе после этого сказать?! – завожусь я. – Я терплю все твои дурацкие выходки, а когда случается вдруг что-то для меня действительно важное – ты даже не удосуживаешься мне о том сказать?!