— Ждёшь новостей? — поднимает на меня отец хмурый взгляд. — Напрасно. Я был прав. Борцов тендер решил провалить, звонил я Кирсанову.

В голосе отца нет вчерашней ярости, он потирает лицо руками и глубоко вздыхает.

— Прости меня, Саша, это я во всём виноват. Я притащил его к нам, я предложил ему это дело, думал все наладится, а оказалось… Уже совершенно точно тендер будет провален.

— Он не мог… Рома не мог… — делаю робкую попытку я, но отец вырывает меня из придуманного мира

— Он не звонил тебе и не писал. Ты не понимаешь? Он не принц. Ты не нужна ему. Ему никто не нужен.

Слова отца больно ранят, словно выстрелы без предупреждения.

— Это не так… — мой голос срывается, не верю, что Рома сегодня меня не ищет, взгляд отца снова вспыхивает.

— Прекрати его защищать! Ты родного отца готова подставить ради этого… этого…

— Матвей, — слышу позади голос мамы, — это нельзя так оставлять. Он обесчестил нашу Сашу…

— Да что вы носитесь с этой невинностью! — закипаю я. — Не обесчестил меня Роман. Я до него уже занималась сексом. Да, мама, — выпрямляюсь, глядя на то, как она подходит. — Вам вообще на меня плевать! Лишь бы училась хорошо и на свидания не ходила! А я человек! И уже давно не девственница, если претензии к Роме только по этому поводу!

Я не успеваю до конца понять намерения мамы, но тут же получаю ответ на этот вопрос.

Звонкая пощёчина оставляет ещё один след в копилке обид, которая и так переполнена. Слезы застревают где-то в горле. И я делаю то, о чем раньше и подумать не могла.

Выбегаю в прихожую, хватая сумку, дёргаю ручку двери. Папа закрыл только на щеколду, и я тут же вылетаю из квартиры. Давно пора было сбежать от этой опеки.

Я слышу, как мама кричит мне вслед, чтобы я остановилась. Как отец уверяет ее, что я вернусь, когда пойму, что они были правы. Слышу и причину его уверенности в этом: Роман на звонки не отвечает. Он уехал из города.

Я все это слышу, но сейчас не готова ни верить, ни просто осознавать. Я хочу убежать, чтобы оказаться не в этой удушающей обстановке, где, кажется, с каждым часом даже стены сужаются, готовясь меня раздавить. Распахиваю дверь подъезда и глубоко вдыхаю. Вместе с вдохом врываются звуки, запахи, движение вокруг, и на мгновенье кажется, что я не просто вышла на улицу, а оказалась на шумной ярмарочной площади.

Вешаю сумочку на плечо и быстрым шагом удаляюсь из двора, не глядя по сторонам. И уже вскочив в приехавшую маршрутку, выдыхаю, утыкаясь лбом в стекло. Куда теперь? Ответ просится сам собой: если Рома в городе, значит, или в офисе, или дома. Ну или рано, или поздно в одном из этих мест появится.

Для начала я еду в офис и нахожу закрытую на ключ дверь приемной. Разворачиваюсь на пятках и иду в сторону его квартиры. С каждом шагом в голове нарастает звук папиного голоса: “он уехал из города, уехал из города, уехал из города”.

Я прибавляю шаг, а в конце срываюсь на бег, просто чтобы заглушить этот голос, который давит на голову так, что хочется сжать ее руками и раздавить.

Я не верю, что он мог так со мной поступить. Каким бы он ни был, даже если собирался бросить меня после тендера, Рома не мог сделать это так.

Домофон отвечает длинными гудками. Я стою, уткнувшись лбом в холодный металл и раз за разом набираю номер его квартиры. И слушаю гудки. Наконец, дверь открывается, вынуждая меня шарахнуться в сторону. Я удаляюсь быстрым шагом, поймав недоуменный взгляд вышедшей женщины.

Иду обратно в сторону офиса. Я словно оказываюсь закованной в невидимые глазам границы между парком и кинотеатром, потому что готова курсировать туда-обратно до тех пор, пока одна из дверей, наконец, не окажется открытой.

Понимаю, как это глупо, и понуро бреду в офис. Сажусь за стол в приемной и смотрю в пустоту перед собой. И чего я добилась этим побегом? Грустно усмехаюсь, а потом трясу готовой. Выпрямляюсь в кресле: нет, так нельзя. Если не прав отец, то всему происходящему должно быть объяснение. Почему Рома провалил тендер? Почему уехал? Где он сейчас? Я опускаю голову на руки вместе с прибивающим меня отчаянием. Потому что ответов нет.

Остаток вечера так и провожу, курсируя между пунктом А и пунктом Б, тихо ненавидя себя за это. В итоге забываюсь сном за столом в приемной. А утром просыпаюсь вмиг, когда открывается дверь.

Сердце ёкает и заходится, поднимаю голову, не замечая боли в затёкших мышцах. И тут же все внутри падает: не он. Тетя Инна. Мы смотрим друг на друга, она вздыхает, качая головой. В этом жесте и в ее взгляде сквозит только одна мысль: я же тебе говорила! Смотрю, как она приближается, как присаживается рядом со мной на корточки.

Зачем-то мотаю головой из стороны в сторону и спрашиваю:

— Где он? Ты знаешь?

Тетя Инна качает головой.

— Он со вчерашнего дня недоступен, — прибивает меня каждым словом. Я требовательно тяну руку.

— Дай телефон.

Тетя, снова вздохнув и покачав головой, кладёт мне на ладонь свой мобильный. Открываю вкладку последних вызовов, ловя несколько знакомых фамилий и, конечно, его имя. Нажимаю дрожащими пальцами “Рома” и прикладываю трубку к уху. Механический голос равнодушным набором слов душит мои надежды.

Я почти отбрасываю телефон на стол и ловлю во взгляде тети Инны торжество. Мне хочется заорать: чему ты радуешься? Тому, что кому-то тоже плохо, как было тебе? Тому, что ты оказалась права? Какая невыносимая жестокость в этом взгляде, в нем нет сочувствия или сожаления, и это немного меня отрезвляет.

Я вдруг осознаю как никогда ясно: у тети Инны вовсе нет причин так уж сильно меня любить. Особенно теперь, когда Рома выбрал меня, а она оказалась за бортом. И ее появление тут кажется вдруг подозрительным. Она, как и я, надеялась застать в офисе Рому? Иначе зачем пришла? А если так: тетя не знает, где он, а значит, просто давит на мою растерянность, пытаясь вырыть между мной и Ромой пропасть.

Наверное, мои мысли выдают меня, потому что взгляд тети меняется, она встаёт и отходит в сторону.

— Можешь мне не верить, если тебе так легче, — произносит ровным непроницаемым голосом, — это все равно ничего не изменит.

И тут раздается стук в дверь. Это так неожиданно, что мы переглядываемся в недоумении. Тут же дверь приоткрывается, и на пороге приемной появляется высокая блондинка. Я смотрю на неё и нутром чую: она не отсюда. Все в ней как будто другое. Сложно объяснить, на что я опираюсь, делая такой вывод, но почему-то уверена в том, что девушка приезжая. Она красивая, но все в ней мне кажется ненатуральным. Впрочем, что-то не только кажется: губы и ресницы так точно, и бюст тоже под вопросом. Девушка одета в короткое платье, идеально обтягивающее все изгибы. Туфли на каблуках, светлые распущенные волосы до поясницы. На вид ей не больше тридцати, а там черт его знает под этим количеством косметики.

Она оглядывает нас, хлопая глазками, а потом выдаёт:

— Простите, это ведь офис Романа Борцова?

Мы с тётей Инной снова переглядываемся, и несмотря на наши разногласия, негласно занимаем одну позицию: против этой странной девицы.

Тетя складывает на груди руки и кивает, добавляя:

— А что вы хотели?

— А Рома на месте? — спрашивает девица, и это ее “Рома” неприятно режет слух. Я занимаю позицию глухой обороны, смотрю исподлобья и жду продолжения.

— Роман Александрович, — нарочито произносит тетя Инна, — в отъезде. Ему что-то передать?

— А когда он вернётся? — девица чуть ли не губки надувает.

— А вы собственно кто? — не выдерживает тетя. Девушка откидывает назад светлые волосы и говорит:

— Меня зовут Кристина. Можно сказать, что я… Ромина невеста.

Паузой, повисшей в офисе, можно заполнить все пространство этого бизнес-центра. Моя броня действует ещё какое-то количество секунд, просто блокируя услышанную информацию и не подпуская ее к мозгу. А потом она падает на меня сверху огромной каменной плитой, примите, распишитесь. И я вдруг начинаю смеяться, смеяться так громко и неестественно, что мне не надо видеть лица окружающих, чтобы понять: это выглядит страшно.


— Не. Ве. Ста, — произношу по слогам, сдабривая каждый ударом ладоней об стол.

Они начинают гореть, потому что я бью так сильно, как могу. Откидываюсь в кресле и продолжаю смеяться. И только когда тетя Инна выплескивает мне воду на лицо, смех переходит в нервный плач. Я судорожно хватаю воздух, перерабатывая его в рыдания, пока тетя не встряхивает меня так, что я, кажется, чувствую это всеми внутренними органами.

— А ну успокойся! — рявкает она, и это работает. Наверное, примись тетя утешать и соболезновать, я бы продолжила плакать, но ее строгий собранный взгляд трезвит лучше любой воды. Я успокаиваюсь так же резко, как и начала истерику.

Перевожу взгляд на испуганную девушку и сухо говорю:

— Извините.

После чего поднимаюсь, медленно надев на плечо сумочку, иду к выходу. Открываю дверь и, повернувшись, встречаюсь с парой недоуменных взглядов.

— Извините, — говорю ещё раз. — Мне надо закрыть офис. Покиньте его, пожалуйста.

Наверное, я выгляжу слишком ненормально, потому что они без слов выходят. Пока я кручу ключ в замочной скважине, Кристина робко спрашивает:

— Что все это значит? Вы знаете, когда появится Рома?

Этот вопрос она явно адресует тёте, но повернувшись, я отвечаю:

— Зря вы сюда приехали. Роман Александрович как раз в Москву отправился.

И ухожу, оставив их. Уверена, что тетя Инна не будет меня догонять, останется с этой девушкой, чтобы вызнать, что к чему. Но я ничего не хочу знать. Я вообще больше ничего не хочу.

Бреду по улице, не глядя по сторонам. Такое ощущение, что внутри меня играла скрипка, а потом моему скрипачу надоела музыка, и он медленно, с садистским упоением начал вырывать струны. Одну за одной, слушая как они с печальным звоном падают на землю. А я все надеюсь… Что он передумает, что натянет новые струны, и будет звучать новая песня. Но скрипач просто взял скрипку и со всего размаху разбил о стену. С хрустом и надрывом разнёс в щепки все, чем я жила. Больше ничего нет. Меня нет.