Скрипнул пол, и из-за угла вышел призрак в просвечивающей от лучей заходящего солнца белой ночной сорочке до пят. С оружием на изготовку. Стоял, молча рассматривая сие видение. Тёмные, ещё влажные, должно быть после душа, волосы, белоснежную кожу и тонкий стан. А мысли и догадки всё это время бежали в голове со скоростью света. Одна дурнее другой. 

Я не видел её несколько дней, и все эти дни каждый человек пытался убедить меня, что она умерла. А Бэмби стоит передо мной целёхонькая, пышущая здоровьем, без единой царапины. 

Прикрываю глаза, вспоминая диалог с Милой. Он крутится у меня в голове, как грязное бельё в барабане стиральной машины. И только теперь я понимаю, почему у меня тогда возник диссонанс. Ведь она была лучшей подругой Ульяны, искренне любящей её. Но, блядь, почему на её лице отсутствовала печать утраты! Она знала... Мила всё знала. Только я, дебил, не знал. Видимо, Ульяна не удостоила меня чести войти в круг посвящённых. Должно быть, Бэмби решила наказать меня ещё одним способом, удачно подвернувшимся под руку.  

Меня столько раз ломало, что я думал, что уже негде появиться новым трещинам. Но оказалось, есть. Там было ещё маленькое местечко, специально припасённое на тот случай, если мне дважды разобьёт сердце одна и та же женщина. 

– Богдан, – тихо произносит и опускает пистолет дулом в пол. – Как ты узнал, что я здесь? 

Слышать её голос всё равно что быть вытащенным из адского котла ангелами. Я выдыхаю, и напряжение, копившееся в груди, разматывается как тугой узел.

Она жива, только как теперь её не убить за то, что позволила мне испытать?

Глава 21. Ульяна


«Отлились кошке мышкины слёзки», – первое, о чём я подумала, увидев Скуратова. Выглядел он так, словно спустился за мной в ад, прошёлся там по черепам, сразился со всеми демонами, а затем вновь поднялся на землю, отдав за это свою душу. 

В какой момент после вопроса отца о том, кому сообщить, что со мной всё в порядке, во мне проснулся обиженный ребёнок, захотевший увидеть горе своего обидчика рядом с собственной могилой, я не знаю. Но я, почти не раздумывая, назвала лишь одно имя.

Когда ехала в сторону работы, то преисполнилась решимости удрать от Богдана после того, как он высадит меня у КПП. Только я всё равно понимала, что эти прятки – игра в одни ворота: как бы далеко я ни убежала, как бы глубоко ни спряталась, он всё равно меня отыщет. Я видела в его глазах блеск голодного волка, и он, почуяв запах свежей крови, уже не собьётся со следа. 

Но всё же разум во мне преобладал над чувствами, и я не собиралась рисковать жизнью нашего ребёнка, а потому направлялась к кабинету своего шефа, дабы сообщить, что данное дело после происшествия я вести уже не могу. Но, думаю, он и сам это понимал. Надеялась, что меня перекинут на расследование других преступлений. Только вот до его кабинета я дойти не успела. 

Не знаю, как отец сюда пробрался, кому заплатил и какими связями обладал, но он перехватил меня в паре шагов от моей цели. Мы виделись в последний раз чуть больше десяти лет назад. Но ни тогда, ни сейчас его возвращение в мою жизнь я не могла принять спокойно. Он, словно тёмный вестник, приносил с собой разочарование и печаль. Отчего-то я и сегодня не ожидала ничего хорошего. 

– Здравствуйте, Иван Фёдорович, – растерянно произношу, рассматривая глубокие морщины Хмельницкого. Но как бы стар он ни был, в его глазах горел какой-то особенный огонь, в нём до сих пор горело слишком много энергии, несмотря на почтенный возраст. Полагаю, из-за этой жажды жизни ни одна шальная пуля так и не коснулась тёмного сердца бандита. 

Десять лет назад я возвращалась после вечерних пар домой и встретила у своего подъезда дорогой автомобиль, подобные редко появлялись в моём спальном районе. Оттуда вышел одетый с иголочки знакомый тип. 

Я дёрнулась, будто увидела чёрта, пришедшего по мою душу. В голове пробежала мысль, что разговор пойдёт о Богдане, а я ещё морально не оправилась после случившегося и меньше всего хотела что-либо про него знать. Но Хмельницкий и словом про Скуратова не обмолвился. Сказал, что нам предстоит серьёзный разговор и лучше будет провести его в моей квартире. 

– Да не беспокойся, девочка. Хотел бы убить тебя, послал бы кого-нибудь, а не светил бы тут своей физиономией, – произнёс он с ухмылкой, прочитав опасения по моему лицу. 

Успокоил так успокоил. 

Мы поднялись ко мне, и по его глазам, проскользившим по местами отошедшим обоям и старой мебели, я поняла, что моё жилище его не впечатлило. 

– Что вам нужно? 

– Я знал твою мать, Ульяна, – начал он, и я застыла от этих слов, шарахнувших меня как удар молнией. Наливала в кружку чёрный чай, и кипячёная вода полилась через край по столешнице на пол. Обернулась к нему, не понимая, к чему он ведёт этот разговор, и просто смотрела на него во все глаза. 

– Любил её сильно, только вот она вышла замуж за этого ублюдочного лейтенанта милиции – Евстигнеева, будучи беременна тобой. Лишь известие о том, что она носит ребёнка, спасло этого мента от того, чтобы до него не добрались мои люди. Тогда с его помощью меня посадили за решётку за преступление, которого я не совершал. Он меня подставил, хотя мы дружили с ним со школы, вот только чувства к твоей матери показали, кто есть кто. 

Мои ноги дрожали, меня колотило изнутри от этих слов, и я медленно села на табуретку напротив своего гостя. 

– Зачем вы мне всё это рассказываете? 

Хмельницкий молчал, и весёлый блеск в радужке сменился пустотой, по тёмным карим глазам стало невозможно что-то прочитать. 

– Я не знал, что твоя мать на самом деле была беременна от меня. Не винил её за то, что решила устроить свою жизнь с ним, в безопасности. 

Он говорит, и я вроде понимаю, что речь обо мне, но осознание всё равно не доходит. Качаю головой, будто уже отрицаю эту новость, не имея сил смириться с ней. Я молчу. Смотрю на него глазами, полными непролитых слёз, и молчу. Вспоминая все ссоры родителей, и наконец понимая, почему моя мама никогда не была счастлива с Евстигнеевым. А ведь в детстве я винила её за то, что она так холодна с отцом, который не мог на неё надышаться. А всё дело в том, что она вышла за него, любя другого человека. И в добровольности этого союза я почему-то начала сомневаться.

– Когда вы узнали правду? – проглотив ком в горле, спрашиваю и вытираю солёные слёзы. 

Он поджимает губы, словно сомневаясь, предоставить ли мне ответ на сей вопрос или нет. Я вижу, как морщинки складываются вокруг глаз, когда он, прищуриваясь, изучает меня. 

– В день смерти твоего отца. Евстигнеев понял, что уже не жилец, и решил, что в его рукаве есть козырная карта – моя дочь, которую он всю жизнь воспитывал. 

– Это вы ему помогли умереть? 

О смерти отца я узнала недавно. Отклика в моём сердце это почти никакого не вызвало. Лишь печаль по тем воспоминаниям, что хранились в моей памяти. Но это было слишком давно, чтобы испытать хоть какие-то чувства. 

– Я. После того, как он признался, что убил твою мать.

Тогда, узнав всю свалившуюся на мою голову информацию, я не сумела с ней справиться. Принять то, кто мой настоящий отец, оказалось слишком сложно. Я так пыталась отгородиться от прошлого, связывающего меня со Скуратовым, но жизнь всё равно то и дело окунала меня в криминал. 

– Я не жду, что ты захочешь со мной общаться, д… девочка, – произносит старый бандит с запинкой, и я сама додумываю, какое слово он хотел сказать изначально, – но позволь мне помочь тебе. 

Я потёрла лицо ладонями, ощущая, что после этого разговора все мои мышцы окаменели и теперь брови способны лишь хмуриться. Моя съёмная квартира не видела ремонта, наверное, лет тридцать, здесь затхлый запах чужих вещей, пропитавшийся в кирпичные стены, и облупившийся потолок в ванной комнате, но это то, что я пока была в состоянии себе позволить. Не сомневалась, что Хмельницкий мог бы купить мне хорошую квартиру в центре столицы на деньги, омытые кровью, в том числе тех людей, которых убивал по его наводке Скуратов. От подобного предположения я внутренне содрогнулась. И дело вовсе не в принципах, просто мне было бы слишком сложно жить с этой мыслью. 

Взглянув в глаза Хмельницкого, как выяснилось, до боли похожие на мои собственные, я обнаружила в них уязвимость. Неужели у таких, как он, после всех прегрешений еще могут быть чувства, и они способны их ранить? Это оказалось для меня открытием. 

– Я слишком взрослая, Иван Фёдорович, чтобы обретать вдруг ещё одного отца, – произнесла я, охраняя в душе собственную мечту, которая родилась, когда Евстигнеев ставил передо мной один барьер за другим, и этой мечтой была свобода: делать и думать, что хочу, любить, если смогу, кого захочу, и стать по ту сторону закона от Хмельницкого, если найду в себе достаточно упорства. А чужие деньги заберут ту свободу, которую я только-только обрела. – Мне не нужна ваша помощь, я справлюсь сама. 

Хмельницкий немного удивился, получив столь однозначный отказ – без кокетства, торга и сантиментов. Но уговаривать не стал, лишь кивнул, приняв мой выбор, и я была ему за это благодарна.

Но когда мы встретились спустя одиннадцать лет, у меня возникло ощущение, что этот человек так и не выпускал всё минувшее время родную дочь из поля зрения. 

– Здравствуйте, майор Евстигнеева, – с улыбкой произносит он в ответ и даже с какой-то затаённой гордостью в глазах за меня. – Скуратов охраняет тебя, как сторожевой пёс, – е нему не пробраться. В это здание и то оказалось проще проникнуть. 

У меня было много вопросов к нему о том, как он прошёл через пост охраны, но я оставила их при себе, понимая, что Хмель не просто так вновь возник в моей жизни. 

 – Нам лучше поговорить в моей машине. Пойдём, мне рассказали, что отсюда есть один интересный выход.