Он разворачивается и встает рядом со мной, так что мы теперь оба смотрим на Яну, чье внимание старательно пытается привлечь тот темноволосый.

 — Даянов, депутат который, сегодня в числе приглашенных, — негромко говорит Семен. — Может, помнишь его? Пару раз дома у меня бывал. Сын его, Тимур, с Янкой, оказывается, учился. Дамир ему кресло генерального в «МосСпиртПроме» подсуетил. Явно к ней неровно дышит паренек — весь вечер не отходит. Смотрятся, в принципе, а?

 В голове начинает шуметь раздражение: не на Семена и даже не на Тимура этого, а на себя и на ситуацию в целом. Что, блядь, за детсад? Яна практически ко мне переехала, член мой сосет каждую ночь, а я как дебил должен весь вечер молча смотреть, как Галич ей женихов подбирает, чтобы порадовать в день рождения. Это уже его пятьдесят третий по счету — как-нибудь переживет. В том, что здоров и в обморок падать не собирается, убедился, а обещания молчать Яне я не давал.

 — Семен, поговорить нужно. 

 Яна, словно почувствовав что-то, перестает улыбаться и обеспокоенно начинает поглядывать на нас. Знаю, что она много времени на подготовку мероприятия потратила и хотела, чтобы все было идеально, но так надо. Он же не просто ее отец, но и мой друг — мужская честь моя на кону. Женщинам не понять.

 — Часик не терпит? Я с Мавриным по поводу нашего проекта еще перетереть хотел. 

 — Не терпит, Семен. Здесь же, я помню, ВИП-кабинка есть? Давай там.

 — Ну давай, раз не ждет.

31

Андрей

 — Мне прямо волнительно как-то, Андрей, — шутливо произносит Семен, едва дверь ресторанного кабинета за нами захлопывается. — Откуда такая срочность? 

 — Слишком давно ждал этого разговора. По телефону вываливать было не комильфо.

 Галич останавливается возле длинного дубового стола и с секунду оценивает мой настрой, после чего его лицо приобретает деловую серьезность.

 — Выкладывай, Андрей. Что у тебя там?

 — У меня с Яной отношения, — решаю избежать ненужных прелюдий. — Все серьезно. Хотел, чтобы ты услышал это от меня.

 Едва я произнес эти слова, с груди будто булыжник сняли, и я, наконец, без угрызений совести могу смотреть другу в глаза. Что бы ни последовало дальше, я все сделал правильно.

Семен не шевелится. Его взгляд по-прежнему сосредоточен на мне, разве что цвет сменился с пронзительно-голубого на синий. Глаза Яна унаследовала от отца.

 — Яна, — медленно произносит он, словно слышит это имя впервые. — Я так понимаю, речь не о телке левой, а о моей дочери, иначе бы ты меня сюда не притащил.

 — Да, о ней. 

 Лицо Галича багровеет, и я невольно морщусь от растущего чувства тревоги. Я, в общем-то, ко всему готов, вплоть до того, что он мне морду бить кинется, но за его здоровье все же опасаюсь.

 — И ты мне вот так об этом говоришь? С наглой рожей? Что дочь мою трахаешь, пока я в Штатах сосуды ремонтирую?

 Нет, Семена просто так с ног не сбить — его пятидесяти и двадцатилетние позавидуют. Реакция примерно такая, как я себе представлял: смотрит на меня как бык на красную тряпку и мысленно мне уже мошонку выдернул.

 — А как мне еще было тебе сказать? Думаешь, я время подгадал, чтобы к ней подкатить, когда ты уедешь?

 — Да ты мне никак не должен был сказать! — его бас грохочет так, что тарелки, которыми сервирован стол позади него, начинают дребезжать. — Тебя вообще рядом с ней быть не должно. Тебе лет, сука, сколько? Сорок? А дочери моей? Ты думаешь, я ее для такого прожженного кобеля, как ты, растил? Баб домой не приводил, от грязи оберегал, чтобы она тебе досталась? Ты не охуел ли, Андрей?

 Конечно, я его понимаю. И про разницу в возрасте он прав, и про мое былое неприятие отношений и моногамии в принципе. Но прошлое свое я отменить не могу, так же как и отказаться от будущего. В погоне за тем, чего мне по-настоящему хочется, я тот еще эгоист. 

 — Так получилось, Семен. Я ничего специально не планировал. Яна была бы последней из тех, к кому я приблизился, можешь не сомневаться. Но сердцу, и правда, не прикажешь.

— Сердцу? Какое на хер у тебя сердце? В штанах которое? Ты, тварь, чем думал? И ведь, сука, знал все… что девчонка неиспорченная, и что за достойного замуж ее выдать хочу. Шлюхами элитными нажрался, теперь на невинность потянуло. Мог бы любую из клуба своего взять — толпами там ходят и ноги готовы раздвинуть.

 Так я, блядь, и взял.

 — Я люблю ее. Она любит меня. Я, конечно, могу еще кучу оскорблений от тебя стерпеть, и ты во многом будешь прав, но ничего уже не изменишь. 

 Мое вылетевшее признание нисколько Семена не трогает, впрочем, как и упоминание о чувствах Яны — маска праведной злости и желания меня расчленить даже на секунду не дрогнула.

 — В чем я буду прав? Я, блядь, шлюх с тобой в бане делил, видел, как ты пальцы провинившимся ломал. Всю твою грязную подноготную знаю. Думаешь, мне такой зять, как ты, нужен? 

 — А как же: «Ты и Яна - моя единственная семья»? — не удерживаюсь от усмешки. И снова прав был Серега: то, что как друг я для Галича хорош, не означает, что гожусь в спутники его дочери. Не то чтобы я этого сам не знал, но слышать вслух неприятно. 

 — Какая ты мне, сука, семья после этого? Я тебе доверял. Не только бабки свои доверил, но и за дочерью присматривать. Ты же в дом ко мне приходил, за столом моим сидел, в глаза смотрел, тварь неблагодарная.

 С каждым его новым оскорблением во мне поднимается раздражение: то, что Семену новость пришлась не по вкусу, не означает, что из меня можно делать пацана для битья и разбрасываться голословными обвинениями. Чувства вины он мне все равно не внушит, и лимит моего терпения подходит к концу.

 — Так, может, не стоило просить присматривать? Ты же не дурак, чтобы не понимать: Яне давно не восемь, она красивая женщина, а я живой мужик. Она меня пятнадцать лет любила, если ты не в курсе, и подарок мой детский хранила. Очевидно, не так ты внимателен был к своей дочери, раз ничего не замечал.

 — Как полюбила, так и разлюбит, — холодно произносит Семен. Таким тоном он на моей памяти много лет назад людей под себя ломал. — Ты к ней не притронешься больше. 

 — И что ты сделаешь? Закопаешь меня, как докучливых конкурентов?

 — Надо будет — закопаю. Забыл, наверное, что у меня с предателями разговор короткий. 

 — И на чувства дочери плевать? Она счастлива со мной и уже совместное будущее распланировала, — я снова усмехаюсь, хотя сейчас мне ни хера не до смеха. На лояльность Семена к себе в разговоре я не особо рассчитывал, а вот то, что он к Яне как к бездушной мебели отнесется, — открытие неприятное.

 — Погорюет и забудет, — отрезает Семен, смерив меня презрительным взглядом. — В будущем еще спасибо мне скажет, что от тебя, ублюдка, избавил.

 — Ты тоже, кажется, забыл, что я не пацан двадцатилетний у тебя на побегушках, — я невольно шагаю к Семену, потому что сейчас испытываю совершенно идентичное желание разодрать его за предположение, что я позволю ему влезть в свою жизнь. Сдерживаю себя только мыслью о том, что если ударю его, то с надеждой на мирный исход конфликта можно навсегда распрощаться. 

 — Я это дерьмо от тебя выслушиваю только из-за Янки. Может, когда успокоишься, поймешь, что она уже взрослая и сама способна решать, как ей жить и с кем трахаться. Если любишь свою дочь, еще и не такое проглотишь.

 — Ты как вообще о моей любви заикаться смеешь? Ты, что ли, ей книжки перед сном читал и платья выбирал? На родительские собрания в школу ходил и на коленки разбитые дул? Думаешь, ты мне правду — а я тебе свое благословение отцовское отсыплю? 

 — Нет, не думаю, Семен. Детей у меня, конечно, нет, чтобы тебя понять, но знаю, что на чувства Яны твое возмущение никак не повлияет, и на мои — тоже. Повторюсь: я сделал все, что мог, чтобы держаться от нее подальше. Не получилось. 

 — Да что ты ей вообще можешь дать? Пусть сейчас на тебе костюм за тысячу евро, в душе ты тот же бандюган уличный, на котором клейма негде ставить. 

Разговор начинает меня выматывать и кроме оскорблений и угроз уже не имеет под собой никакого конструктива, а значит, дальше распинаться смысла нет. Я все свои карты на стол без утайки выложил. Красноречием, конечно, не блистаю, но и сложностями донесения сути никогда не страдал. Остальное — проблемы Семена.

 — Все я ей могу дать. Все, что она попросит, и еще сверху. Ты тоже имей в виду, Семен: твои угрозы мне побоку. Я тебе не лох и не сопляк, которого можно пугать. Я не за благословением пришел, а лично поставить тебя в известность о нас с твоей дочерью. Как только выйду за эту дверь, попрошу Яну ко мне переехать, и уверен, что она согласится.

 — Юристов своих на понедельник созывай. Никакого партнерства больше не будет. Я тебя, предателя, в муку сотру. 

 Я был к этому готов, поэтому, кивнув, разворачиваюсь к двери. Когда берусь за ручку, в спину вонзается ледяное:

 — И чтобы ноги твоей на моем праздновании сию же минуту не было. 

 По хер.

 Едва я выхожу из кабинета, то сразу встречаюсь с обеспокоенным взглядом Яны, стоящей под дверью. Можно было догадаться, что она последует за нами. Надеюсь, владельцы этого ресторана озаботились качественной шумоизоляцией.

 — Почему не послушал меня, Андрей? Просила ведь подождать, — ее глаза бегают по моему лицу в попытке найти ответы, из чего я делаю вывод, что «Премьер» все же оправдал свое название. — Что сказал папа? Как он себя чувствует?

 Мне приходится прикладывать неимоверные усилия, чтобы выглядеть спокойным и ее не напугать. Для себя я заранее решил, что Яна от этой херни должна оставаться в стороне. Ее вины в том, что, происходит, нет — это все заслуга моего прошлого.