Он отвез меня в Леверсон Мейнор. Леди Констанс конечно, была не в восторге, но Фиона отнеслась ко мне очень хорошо. Она заинтересовала меня своей работой, я стала eй, помогать, как могла. В это время она как раз собиралаа замуж за одного молодого человека, с которым познакомилась по работе. Он приехал в Леверсон, когда было много шума с этим храмом Нептуна. И теперь он помогал ей. Они будут жить в доме Фионы, потому что ее бабушка в больнице.

Не знаю, почему я тебе все это пишу. Наверное, потому что я никак не могу решиться сказать тебе прямо.

Не знаю, как ты это воспримешь, после всего того, что было между вами. Я была в отчаянии. Уже ни во что не верила. И даже думала о самоубийстве. И я бы так и поступила, если бы не Родерик. Он понимал, что у меня на душе. Никто не понимал так, как он. Я не только потеряла работу, которая так много значила для меня, но и средство существования. Ты можешь себе представить мое состояние.

Мы оба должны были думать, как жить дальше, и тогда он вдруг сказал, что будет заботиться обо мне. Что женится на мне.

И это произошло, Ноэль.

Сейчас я чувствую себя совсем по-другому. Чарли очень ласков со мной. Он такой милый, добрый человек, и Родерик тоже.

Леди Констанс вне себя от злости. Ты ведь знаешь, какой спокойной и холодной она может быть… и в то же время показывать, как она тебя ненавидит.

Но мне это было неважно. У меня появился смысл жизни.

Ноэль, прости меня. Я знаю, как тебе это неприятно. Но тебе это было не суждено, не так ли?

Родерик говорит, мы должны были как-то распорядиться своей жизнью, и вот, что мы решили сделать.

Я искренне надеюсь, что и тебе когда-нибудь повезет, как повезло мне. Не всегда мы получаем от жизни то, что хотим получить. Иногда приходится брать, что дают.

Я всегда с любовью думаю о тебе.

Благослови тебя Господь и дай тебе надежду на счастье такое, как я нашла с Родериком.

Лайза»

Я была потрясена. Родерик и Лайза поженились! Всплыли в памяти сцены из прошлого. Первая встреча в парке, спектакль, в котором она заменяла маму — Родерик был там, она попросила его прийти посмотреть ее выступление. Ну, конечно же, с самого начала она была влюблена в него.

Где-то в глубине души у меня еще оставалась крошечная надежда на чудо, которое произойдет, и все уладится. Как было глупо на это надеяться! Каким образом могло бы все уладиться? И теперь — все, конец. Он женился на Лайзе.

Я должна его забыть. Я должна перестать о нем думать.

Я спрятала письмо в ящик стола, но не могла выкинуть его из головы. Снова и снова я доставала и перечитывала его.

Я рассказала об этом Роберу. Он очень близко к сердцу принял эту новость.

— Робер, — сказала я ему. — Я чувствую, что плыву по течению, не видя впереди никакой цели. Меня просто несут волны куда глаза глядят. Теперь я это ясно понимаю. Лайза… ее мечта стать актрисой… разбита вдребезги… так же, как и моя жизнь. Я знаю, что он любил меня, но как никто другой он мог понять состояние Лайзы. Он всегда был очень чуток к чужому горю. Она была в отчаянии, возможно — на грани самоубийства. И он увидел только одну возможность помочь ей, дать ей дом, уверенность в будущем, силы бороться с болезнью.

— Это ужасная трагедия, Ноэль. Жаль, что в этом я ничем не могу помочь тебе. Думаю, ты должна остаться у нас, здесь тебе лучше, чем где-либо.

— Робер, я не могу остаться здесь навсегда.

— Почему? Считай, что это твой дом.

— Но это не мой дом. Я трачу жизнь впустую. Я живу бесцельно и бесполезно.

— Нет, Ноэль, это не так. Ты много делаешь. Мари-Кристин стала другой после твоего приезда. Она всегда была причиной нашего беспокойства — бедный ребенок, не так уж много счастья выпало на ее долю. И мы любим тебя, Ноэль, Анжель — не меньше, чем я. Да и Жерар тоже. И не хотим твоего отъезда. Пожалуйста.

— Я и сама не хочу уезжать, — сказала я. — Даже не представляю, чем я могла бы заняться.

— Значит, оставайся. Тебе надо опять съездить в Париж.

И я осталась.

Мелькал день за днем. Прошло уже почти два месяца с того дня, как я получила это письмо от Лайзы. Я ответила ей кратким письмом, поблагодарив за то, что она известила меня, и пожелав им с Родериком счастья. С тех пор я ничего о ней не знала. И так было лучше.

Прошла выставка Ларса Петерсона. Меня это тоже некоторым образом затронуло. Он выставлял мой портрет, который был куплен для какой-то национальной коллекции. Ларе был безумно счастлив. А Жерар повесил мой портрет у себя в студии.

— Мне приятно смотреть на него. Он меня вдохновляет, — сказал он.

Я и Мари-Кристин с непременной мадемуазель Дюпон чаще бывали в Париже, чем в поместье.

Пока у них проходили занятия, я обычно шла в студию. Я пристрастилась ходить на рынок за покупками, что всегда превращалось в увлекательное приключение, и покупать к dejeuner что-нибудь вкусненькое. Это уже стало традицией. Жерар и я обычно вместе садились завтракать, часто к нам присоединялся Ларе Петерсон или кто-то из бедствующих художников, всегда готовых подкормиться за чужой счет.

Робер был прав, говоря, что богемная жизнь — это то, что мне нужно.

Жерар заметил перемену во мне и однажды, когда мы остались с ним наедине, спросил, что случилось.

Я не могла не рассказать ему.

— Родерик женился, — сказала я. — Казалось бы, я не должна иметь ничего против, но это не так. Хотя я понимаю, что для него так лучше. Ом женился на Лайзе Феннел, маминой дублерше. С ней произошел несчастный случай, поставивший крест на ее театральной карьере танцовщицы, а именно это у нее получалось лучше всего. Я думаю, ему стало жаль ее. Хотя, наверное, не только это — она ему нравилась. Он всегда интересовался ее театральными успехами. Иногда это даже вызывало у меня ревность. А теперь… она стала его женой. Она будет рядом с ним всю жизнь, так, как хотела бы я.

— Бедная моя Ноэль. Жизнь — жестокая вещь. И несчастья не крадутся по одному, как вражеские лазутчики, но наступают целыми полчищами. Разве не так говорил об этом ваш великий Шекспир?

— Полагаю, да. И эти слова вполне можно отнести ко мне.

— Но потом должен произойти поворот. Все изменится, и жизнь снова станет прекрасной. Таков закон природы.

— Мне никогда не забыть Родерика.

— Я знаю.

— Он навсегда останется в моем сердце, и навсегда сохранится память о том, что я потеряла.

— Я понимаю.

— Потому что ты потерял Марианну.

— Я никогда не смогу ее забыть, — сказал он.

Тень упала на застекленную дверь, в комнату заглянул Ларе Петерсон.

— Запах весьма соблазнительный, — сказал он, — не поделитесь ли кусочком с несчастным голодным соседом?

Образ Марианны начинал преследовать меня. Я точно знала, как она выглядела. Перед моим мысленным взором стояли наброски, случайно увиденные в альбоме Ларса Петерсона.

Я не расспрашивала о ней, говорила с Мари-Кристин, пыталась поговорить с Анжель. Но от них я смогла узнать немного. «Она была очень красива», «Самая красивая женщина в мире» — сказала Мари-Кристин. «У нее была такая внешность, которую невозможно было не заметить», — говорила Анжель. Жизнь вдали от города казалась ей скучной. Ей было, наверное, не больше пятнадцати лет, когда один художник, приятель Жерара, приехавший к нему погостить, приметил ее. Он захотел написать ее портрет, и это стало началом ее карьеры натурщицы. Она уехала в Париж. Но частенько приезжала навестить свою сестру и няньку.

Почти все это я знала и раньше. Однако продолжала думать о ней, потому что она была той женщиной, которая приворожила Жерара, как и многих других.

Я предложила Мари-Кристин опять навестить ее тетю.

— Мне кажется, они очень обрадовались тебе в прошлый раз, — сказала я.

— Хорошо, — согласилась Мари-Кристин. — Хотя я не считаю, что их так уж волнует, приезжаю я или нет.

— Но ты ведь дочь Марианны. Давай все-таки съездим.

Мы поехали, и нас приняли достаточно радушно. Они вежливо поинтересовались моими впечатлениями.

— Вы теперь почти как член семьи, — сказала Кандис.

— Да, я действительно, уже очень давно здесь.

— И у вас нет желания уехать?

— Мне здесь очень хорошо, и пока что уезжать я не собираюсь.

— Мы ее не отпустим, — заявила Мари-Кристин. — Каждый раз, как она только заговаривает об отъезде, мы ее отговариваем.

— Это можно понять, — улыбаясь, сказала Кандис. Она решила показать нам сад, и во время этой прогулки мне удалось, несколько приотстав, оказаться рядом с Нуну.

— Я хотела поговорить с вами о Марианне.

Ее лицо осветилось радостью.

— Мне хочется еще послушать о ней. Судя по рассказам, она была необыкновенной женщиной. Вы ведь знали ее так, как никто другой.

— Необыкновенной! Да уж, скучать не давала! Кандис не любит о ней много говорить, особенно при Мари-Кристин.

— Наверное, у вас много ее фотографий.

— Я все время перебираю их. Это как будто возвращает ее ко мне. Я бы вам показала, но…

— Как жаль. Мне бы очень хотелось их увидеть.

— А может, вы приедете как-нибудь одна? Скажем, утром. Кандис в это время не бывает дома. Она ездит в Вильемер за покупками, берет двуколку и едет. Бывает, навещает там своих приятельниц. Приезжайте утром.

— Это было бы очень интересно.

— Я покажу вам ее фотографии. И спокойно поговорим.

Подошла Кандис.

— Я показывала Мари-Кристин наш куст остролиста. На нем будет столько ягод! Говорят, это к суровой зиме.

С тех пор я начала навещать Нуну.

Утром, когда у Мари-Кристин были занятия, а Кандис уезжала, это было нетрудно. Наши встречи носили некоторый оттенок таинственности, что вполне соответствовало как моему, так и ее настроению. Это отвлекало меня от мыслей о Леверсон Мейнор, когда мне представлялось как они скачут верхом к месту раскопок, восхищаются находками, пьют кофе в маленькой, уютной комнате в компании с Фионой и, может быть, ее мужем. Так я устраивала себе бесконечную пытку воображаемыми сценами, поэтому поездки верхом в Мулен Карефур и беседы с Нуну приносили мне некоторое облегчение. Я спрашивала себя, что я скажу, если неожиданно вернется Кандис или просто окажется дома, когда я приеду? «О, я просто оказалась поблизости и решила заглянуть.» Возможно, такой ответ и устроит ее, но и сама я в этом сомневалась.