София показала. Ее гнев все возрастал.

– Хорошо, хорошо, – сказал он, когда они завершили обход. – Такая гостиница – идеальное место для некоторых моих людей и моих приятелей-офицеров. Я возьму эту часть дома, – как там вы это называете – «пристройка»? Это будет для нас удобной кухней-столовой.

И тут гнев Софии пересилил страх.

– А где, по-вашему, будем жить мы? – спросила она. Офицер, похоже, удивился.

– О, я вполне уверен, вы себе что-нибудь подберете. В конце концов, для вас пятерых не нужно столько комнат. И можете оставить нам мебель. Она нам очень подойдет. – Он огляделся вокруг, заметил пианино, подошел к нему, открыл крышку и негромко потренькал по клавишам. София пришла в ярость.

– Это мое пианино!

– В самом деле? Так вы музыкальны? Это хорошо. Мой сын тоже музыкальный. И один из наших офицеров – хороший пианист. Мы с удовольствием будем играть на вашем пианино, фрейлейн. А теперь я покидаю вас. Передайте привет вашему отцу – пожалуйста, предупредите его, что я направлю к нему людей на следующей неделе. Всего хорошего. – Он щелкнул каблуками, все так же улыбаясь своей нарочито дружелюбной улыбкой. Когда он ушел, София расплакалась от испуга, ярости и полнейшей беспомощности.


– Но это же такие ограничения! – закричала Лола, когда они вернулись с концерта и София рассказала им, что случилось. – Они не могут так поступить с нами! Я скажу им, что не двинусь из моего дома!

– Такое отношение ни к чему хорошему не приведет, – успокаивал ее Шарль. – Если хочешь знать мое мнение, это так здорово, что тебя не было, когда явился фриц, иначе ты бы уже была в списках на заключение. Если они захотели этот дом, они его возьмут, и больше тут говорить не о чем. Нам и так повезло, что нас так долго не трогали.

– А куда же идти нам? – спросила Лола.

– Ну есть же домик моей двоюродной сестры в Сент-Питере. Мы поедем туда. Он небольшой, но мы разместимся. Нам все равно придется перебираться.

– А что же будет с ценностями и бутылками, что мы зарыли в саду? И со всеми этими овощами? Ты же столько трудился, чтобы вырастить их!

– Мы выкопаем их, когда стемнеет, Поль мне поможет. Картошка уже созрела, морковь и пастернак мы выдернем. Вот с капустой придется труднее – возьмем с собой запас на неделю, а остальное оставим, хотя, надо сказать, я пожалел бы для немцев и ростка брюссельской капусты!

Поль и София переглянулись. К ним в голову пришла одна и та же мысль. Было удивительно, как часто они думали об одном и том же, как близнецы.

– Мы поможем? – зловеще подмигнув, спросил Поль.

– Да, – кивнула София.

В ту ночь, когда все овощи были собраны, они выскользнули во двор, нашли в сарае лейку Шарля и вылили в нее бутылку дезинфицирующего раствора, который использовался для очистки сточных вод пансиона. Чуть-чуть разбавив его водой, чтобы он лучше лился, они распылили его по всей оставшейся капусте и по росткам брюссельской.

– Не хотел бы я быть немцем, чтобы мне приготовили такую капусту на обед, – хихикая, сказал Поль, и София согласилась с ним. Она очень надеялась, что самая большая порция окажется на тарелке того, кто покусился на ее пианино!


С того времени, как они переехали в коттедж, все показалось им гораздо менее приятным.

И даже не столько оттого, что домик был слишком мал, хотя он был, безусловно, очень тесным («Тут даже кошке негде протиснуться», – сказала Лола), только две спальни и маленький чердак под покатой крышей, который Поль превратил в свою комнату и соорудил веревочную лестницу, чтобы забираться туда. И не столько оттого, что это было далековато от Сент-Питера, сколько оттого, что война все продолжалась, а оккупация становилась все более мучительной.

Еды стало не хватать, тут было уже не до роскоши, а так, лишь бы поддержать себя в течение дня. София начала давать уроки музыки дочке фермера в обмен на пол-литра молока и полдюжины яиц, а Лолины небольшие запасы муки, сахара и смородины давно уже вышли, поэтому пироги и пудинги, что она когда-то делала, обратились лишь в сладкие воспоминания. Заваркой им служили стручки гороха и листья ежевики, а Поль и София часто ездили на велосипедах к берегу, проползали под колючей проволокой к пляжу и наполняли банки морской водой, которую потом выпаривали, и получали соль. Но не хватало не "только еды. Шарль, любивший выкурить трубочку табака, перешел на листья щавеля и лепестки роз, а когда износилась щетка Лолы, он заменил щетину кусками веревки.

О новой одежде не шло и речи. Здесь хуже всего пришлось Катрин, которая все еще росла, и даже когда Шарль отрезал носки у ее сандалий, они скоро снова начинали ей жать. Когда же юбки ее становились короткими до неприличия, Лоле приходилось рыться, чтобы сообразить ей что-нибудь новое. Сначала она выходила из положения тем, что укорачивала собственные платья, а когда те износились, она использовала выцветшие ситцевые занавески, висевшие в спальне девочек и которые она забрала с собой, когда их выжили из «Ла Мэзон Бланш».

Когда созрели первые стебли пшеницы на полях неподалеку от домика, все трое детей Картре пошли на ферму и предложили свою помощь и работали усердно, как только могли, чтобы заработать полмешка зерна и принести его домой, Лоле. Однако на следующий день София с отвращением обнаружила, что Поль обжимается в уголке амбара с дочкой фермера – крупной темноволосой девицей в ее возрасте.

София знала, что у Поля пробуждается интерес к девочкам. Она часто видела, как он флиртует, испытывая свою власть над девчонками, которую ему давала его высокая фигура и почти такая же приятная, как у Ники, внешность. Она даже иногда покрывала его, когда он ускользал на своем велосипеде, чтобы встретиться с одной или другой девицей, потому что знала, что Лола этого не одобряет. Но то, что она обнаружила его с коровистой розовощекой дочкой фермера, потрясло ее и вызвало в памяти прекрасный образ старшего брата.

– Как ты мог, Поль? Она же отвратительна! – бранила она его, когда никого не было рядом. Поль лишь злобно усмехнулся в ответ:

– Ты бы не была так плохо настроена, если бы я смог достать для нас немного масла, а может, и ветчины. Чувствуешь запах, как она шипит там вдалеке?

– Но это же безнравственно! – выпалила София, но, по правде говоря, она не могла больше винить Поля. От возможности съесть ломтик-другой ветчины у нее слюнки потекли.

Через пару дней стали известны новости об очередном запрете. Все радиоприемники должны были быть сданы властям.

– Мой радиоприемник! – воскликнул Поль в таком же ужасе, в котором была София, когда она утратила свое пианино. – Я же целую вечность копил на него!

– А как мы будем узнавать, что происходит? – встряла София. – Мы окажемся по-настоящему отрезанными, если у нас не будет радио.

– Боюсь, что ничего другого нам не остается делать, – сказал им Шарль. – Он такой громоздкий, Поль, его будет очень трудно спрятать. Но, может быть… – Он оборвал себя, хитренько подмигнув. – Но, возможно, мы попросим кого-нибудь сделать для нас маленький приемник на кристаллах. Его можно будет легко спрятать. Конечно, это будет рискованно – ведь немцы обойдутся очень жестоко с каждым, кто нарушит такое важное предписание. Если тебя могут оштрафовать за то, что ты едешь в один ряд с другим велосипедистом, или послать в тюрьму за оскорбление Гитлера, то я даже боюсь предположить, какое наказание может быть за незаконное пользование радиоприемником. И все же я готов воспользоваться этой возможностью.

– А ты знаешь кого-нибудь, Шарль, кто мог бы это сделать для нас? – спросила Лола. Она исхудала, ее фиолетовые глаза казались огромными на быстро теряющем округлость лице.

– По-моему, да. Ты помнишь Джека Озуфа? Он был радистом на моем корабле. Я недавно заходил к нему, мы поговорили о прошлом. Я думаю, он смог бы сделать приемник на кристаллах, если мы снабдим его паяльником и еще чем-нибудь, что может ему понадобиться.

– Чем же?

– Ну, тем, из чего делают основной блок для начала. Думаю, для этого подошла бы телефонная трубка. Когда будет темно, Поль, мы с тобой потихоньку сходим и срежем ее из телефона-автомата в конце улицы.

Он посмотрел на Поля и подмигнул ему. Поль с энтузиазмом хихикнул, наслаждаясь вновь обретенной солидарностью с отцом, окрепшей со времен оккупации.

Поль знал, что отец в курсе многих его вылазок и не говорил об этом Лоле, которая пришла бы в ужас от того, как он рискует, вместе со своими приятелями, малюя в городе знаки победы или играя немецкими касками в футбол. Его согревало чувство конспирации оттого, что он не только умудряется избежать возмездия немцев, но главным образом ярости Лолы.

– Когда мы сможем это сделать? – спросил он.

– Чем раньше, тем лучше, я думаю – до того, как кому-то придет в голову такая же идея, – сухо ответил Шарль.

Так что радиоприемник Поля был добросовестно сдан, с Джеком Озуфом состыковались, и в первую же безлунную ночь Шарль и Поль прокрались к телефонной будке, перерезали провод и принесли домой трубку. Сердца их колотились, ладони были мокрыми, но они были так счастливы, словно поймали в плен самого Гитлера.

Когда приемник на кристаллах был готов, Лола завернула его в мешок для обуви Катрин и спрятала в спальне под незакрепленной половицей. Каждый вечер его приносили и слушали новости, а потом снова прятали. И хотя нервы их были на пределе от страха, что их обнаружат, они испытывали чувство глубокого удовлетворения от того, что смогли обвести немцев вокруг пальца хоть в этом.


В конце летней четверти София бросила школу. При таком раскладе дел не было смысла оставаться в школе, и она была очень рада, что ей сразу же удалось найти работу младшего регистратора в одном из стоматологических кабинетов Сент-Хелиера.

– Мистер Шентон говорит, что обучит меня на зубного техника, если я захочу, – сказала она Лоле.

– Фу! – сморщившись, воскликнула Катрин, а Лола просто сделалась печальной.