Все останется так до их возвращения, пообещала она себе, с мебели будет стерта пыль, все останется на своих местах. И если иногда в ней оживал страх, что они никогда не вернутся, она тут же отбрасывала его. Она должна верить, что однажды они вернутся, – когда кончится война. Она должна верить. Это единственный способ не сойти с ума. Она не могла позволить себе развалиться – она должна была быть сильной, чтобы заботиться о других.

И Катрин, и Поль очень тяжело восприняли случившееся. В те первые дни Катрин не могла ничего делать – только плакала. София никогда не слышала, чтобы она рыдала во сне, теперь же она едва позволяла Софии хоть на секунду оставить ее. София могла понять ужасное состояние беззащитности и печали, которое владело сестренкой, ведь Катрин еще во многом была ребенком, вокруг нее всегда суетились и больше всех любили, как младшую в семье. Но постоянное присутствие Катрин и ее слезы заставляли Софию с большим напряжением сдерживать себя. Что же касается Поля, то София вскоре обнаружила, что не может ожидать от него той моральной поддержки, на которую могла бы рассчитывать. Он много гулял, на целые часы исчезал из дома и часто возвращался намного позже комендантского часа. София была в ужасе, что его тоже поймают и станут допрашивать оккупационные власти; много ночей она стояла у окна, всматриваясь между занавесками в темную ночь. Она взволнованно молила Господа, чтобы Поль вернулся, а нервы ее разрывались на кусочки.

Но когда он был дома, то все равно его как бы не было, ибо он слонялся повсюду, словно привидение; он молчал, если она не заговаривала с ним, и отворачивал нос, когда она к нему обращалась.

Он тоже плакал. Как-то ночью София спустилась на кухню и обнаружила его сидящим за кухонным столом. Он склонил голову к сжатым рукам и горько рыдал. Это зрелище усугубило ее собственные переживания и в то же время наполнило беспричинным гневом. Она знала, что это нечестно – Поль ведь тоже имел право на эмоции, – но она почувствовала, что он предал ее тем, что сломался. Он был ее старшим братом, разве она не могла хоть немного опереться на него? Она постояла в проеме, глядя на него и не зная, что делать. А когда он поднял глаза, София испугалась его искаженного, залитого слезами лица.

– О София, мне так жаль… – Он закрыл глаза руками, и она увидела, как напряглись костяшки его пальцев. – Мне так жаль…

– Ну же, Поль, возьми себя в руки, – сказала она, понимая, что говорит как Лола. – Это ужасно, я знаю, по нам придется все это вынести. Если мы будем рвать себя на части, никому от этого лучше не будет.

– Но мне надо было быть здесь! – Голос Поля звучал приглушенно. Слюни смешались со слезами и потекли по подбородку.

– О чем ты говориль?

– Мне надо было быть здесь, когда это все случилось!

София вздохнула.

– Все это глупости, сам знаешь. Даже если бы ты был здесь, ничего бы не изменилось. А на деле могло бы обернуться еще хуже. Они могли бы арестовать и тебя.

Поль не ответил. Наверное, она права, подумал он, но от этого ему не стало легче. Сейчас ужасная, неизъяснимая вина давила на него с такой тяжестью, что он не мог точно выразить, почему так тяжело переживает случившееся. Но не мог и признаться в этом. Он не хотел видеть, как его самообвинение отражается в глазах сестры.

Да, ничего бы не изменилось, если бы я был здесь в ту ночь, уговаривал себя он. Это так. Но он не мог простить себе, что последние слова, которые он сказал своим родителям, были лживыми. Пока их арестовывали, он обманывал родителей, а заодно и своего брата, ибо в ту ужасную ночь, когда к ним пришел просить убежище русский, Поль не ночевал у своего приятеля, как сказал. Он провел ночь с Вивьен Моран.


Как-то раз он совершенно случайно встретил ее в городе, она подбежала к нему узнать, нет ли каких-нибудь новостей о Ники. Она, конечно, должна была бы знать, что новостей быть не может, – ведь связь с кем бы то ни было вне острова была невозможна. Но она все равно спросила, потому что, разговаривая с Полем, она могла хотя бы косвенно пообщаться с человеком, которого обожала и, казалось, не видела уже целую вечность.

Вив уже оправилась от ран, полученных во время бомбежки. Ужасные повторяющиеся головные боли, которые терзали ее вначале, стали приходить реже и уже не были столь мучительны, ее крепкое молодое тело быстро поправлялось. Но, несмотря на то что уже прошло четыре долгих года с тех пор, как уехал Ники и она сделала аборт, внутри Вив была все та же зияющая пустота. В первые дни она оберегала это ощущение почти с молитвенной преданностью, эта боль каким-то образом хранила в ее сердце живого Ники. Но позже образы начали стираться в ее памяти, и Ники стал казаться ей печальным и сладким сном. Она как бы вернулась к прежним временам и жадно потянулась к «жизни» со своими приятелями, казавшимися ей когда-то такими привлекательными. Но погоня за удовольствиями уже не так закабаляла ее, а веселость ее была хрупкой и вымученной. Вив теперь смотрела на все гораздо глубже, сильнее, она страдала по Ники и всем сердцем мечтала вновь пережить все, что было между ними.

Сначала, когда она заметила Поля, то на какой-то миг, от которого остановилось сердце, подумала, что это Ники. Уж не в первый раз ей так казалось, и она шла за каким-нибудь незнакомцем по улице, только для того, чтобы убедиться, когда он обернется, что нет никакого сходства. Но это чаще всего случалось в первые после разлуки дни, когда она все еще была одержима тяжелыми мыслями. Теперь это оказалось потрясением иного рода, от него так же сжимались внутренности, но оно было понятнее, поскольку с того времени, когда Вив видела Поля в последний раз, он вырос и стал так похож на своего брата, что это привело ее в замешательство.

При ближнем рассмотрении, конечно, их сходство не было столь разительным. Лицо у Поля круглее, чем у Ники, без тех углов и плавных линий, что делало Ники таким разрушительно-притягательным. Волосы были прямее, они падали ему на лоб с пробора, глаза же – светло-карие, а не искрящиеся фиолетовые, как у старшего брата. Но так же, как Ники, Поль был высоким, хорошо сложенным, а их семейного сходства было явно достаточно, чтобы заставить сердце Вив биться быстрее.

В тот первый день у Вив ничего не было на уме – она просто хотела поговорить о Ники. Но потом поняла, что не может забыть Поля. В ту ночь она грезила о нем, это были страстные, спутанные грезы, и когда она проснулась, с ней осталась особая аура, словно каким-то непостижимым образом оба брата слились и превратились в одно целое.

Вив навела справки и узнала, что Поль бросил школу и работает клерком-счетчиком в банке. Однажды вечером она подкараулила его, когда он уходил с работы, и сделала вид, что это случайная встреча. На этот раз она была полностью готова разочароваться в нем. Она не была глупой и понимала, что в своем мучительном одиночестве пытается использовать Поля как замену Ники. Но когда она увидела его, все повторилось. Пусть Поль на три года моложе ее, пусть он – не Ники, но все равно в нем было чудесное эхо Ники, оно затрагивало глубочайшие струны ее памяти и чувств и приносило легкий неуловимый вкус острого возбуждения.

Они начали регулярно встречаться, и вскоре Вив стала мечтать заново пережить то, что у нее было с Ники. Ей уже не хватало только того, чтобы быть с тем, кто похож на Ники, кто его кровь и плоть, она захотела пойти дальше. Необходимость эта превратилась в физическое влечение, это стало навязчивой болью, пронзавшей ее тело, и когда она была с Полем, то чувствовала, как ее плоть, каждый мускул ее тела напрягается навстречу ему, каждый нерв, каждая пора взывает, чтобы их любили и ласкали. Порой, когда встречались их глаза, сердце ее билось так сильно, что она едва могла дышать.

Однажды вечером, когда они брели куда-то в полумраке, Вив почувствовала, что больше не может это выносить. Она поймала его руку и повернулась к нему лицом. В тот момент она и хотела этого, и боялась – боялась, что он убежит, боялась, что если он поцелует ее, то хрупкий призрак прекрасного желания исчезнет. Но Поль удержал ее руки, прижал ее к себе, и, когда его губы коснулись ее рта, она почти поверила, что это Ники. Запах его кожи был таким же, линии его тела превратили мечту в реальность. Темное плещущееся море вздымалось, чтобы встретиться с небом без звезд, и Вив почувствовала, что она висит между морем и небом.

Такая случайная встреча – случайная, – а ей хотелось большего! Она конструировала, планировала, соблазняла, а Поль – хотя и чувствующий себя немного виноватым – был желанным партнером. Сексуальная привлекательность Вив завораживала сама по себе, и то, что она была подружкой Ники, каким-то образом привносило новый смысл в ту силу, благодаря которой Поль чувствовал, что если захочет, то сможет разрушить весь мир.

Поль всегда считал себя чем-то вроде тени Ники. Наверное, это судьба всех младших братьев, которые всегда пытаются быть вровень со старшими, задающими тон. А Ники всегда был таким золотым мальчиком, красивым, всеобщим любимцем, и все, что он делал, у него получалось хорошо. Он никогда не кричал на Поля, никогда не унижал его, но даже из-за столь рыцарственной натуры Ники Поль чувствовал себя уязвленным. Никогда он не будет таким, как Ники, никогда у него ничего так хорошо не получится, и люди никогда не будут любить его так, как брата. Он чувствовал себя неуклюжим, безнадежно глупым, пробираясь сквозь собственное детство и стараясь выбраться из отрочества.

И только когда Ники уехал, Поль начал становиться самим собой. Его быстрое возмужание совпало с осознанием, что на Джерси он был единственным сыном Картре, и впервые в жизни Поль почувствовал уверенность в себе. Он экспериментировал с нею – со своей властью, проявляя ее над девушками, с которыми встречался. Они кружились вокруг него, строили глазки, искали его внимания, давали понять, каким они его считают привлекательным, и Поль словно вырастал с каждой победой.