Однако внешне не было заметно ни малейшего признака обеспокоенности по поводу денег, стиль его жизни не изменился. Было ужасно важно сохранять видимость богатства, и Адриан продолжал летать туда-сюда, пить хорошее вино и водить ту или иную отличную машину, несмотря на ограничения, которые пытался выдвинуть ему его высокий болезненный банковский менеджер.

– У меня есть средства, это только временные трудности, – объяснял он, легкомысленно не придавая значения превышению кредита, которое многим людям позволило бы целый год жить в роскоши, правда, много раз он оказывался почти на грани краха, но что-то вдруг поворачивалось, и все снова становилось на свои места.

Однако на этот раз Вив боялась, что все будет по-другому, и оказалась права. Из-за войны вся экономика лежала в руинах. Процветали лишь фирмы, которые поднялись на гребне насущных товаров для войны – сталь и боеприпасы и промышленность, связанная с ними. Тут Адриану удалось сделать несколько хитроумных ходов со своими акциями и увеличить свой доход. Сейчас он надеялся проделать то же самое с компаниями, чья продукция потребовалась бы для восстановления разрушенных городов. Но летом 1947 года он просчитался. Он слишком набавил стоимость акций строительной компании, чья деятельность, как он был убежден, составит конкуренцию большим фирмам, которые во время кризиса специализировались по боеприпасам. «Грег Интернешнл» – со своими огромными корпусами, с цементом, лесоматериалами и каменоломнями – казалась верным залогом успеха. Но что-то не заладилось. Всего лишь неделю спустя после того, как он спустил стоимость акций, молва разнесла весть об афере, и цена акций «Грега» упала. В конце месяца, когда Адриан должен был организовать дело, акции абсолютно ничего не стоили.

Адриан знал, что все кончено: разорившегося биржевого маклера никто терпеть не станет. Он пытался продержаться как можно дольше, стараясь покрыть долги тем или иным способом, но в конце концов это не принесло пользы. Больше ничего не оставалось: должен был уйти за долги дом в Джерси и практически все ценное, что у них было.

Когда разразились эти новости, Лоретта впала в истерику, а Вив сохраняла какое-то странно философское настроение. Она настолько привыкла иметь все, что захочет, что просто не могла себе представить, как может совсем не быть денег. И только когда она столкнулась с суровой действительностью, то сначала пришла в негодование, а потом в ярость от несправедливости всего случившегося.

Однажды летом 1947 года Адриан собрал всю семью и объявил, что, по его мнению, они все вместе должны уехать с Джерси. Вив была в ужасе. Джерси был ее домом – она не могла представить себе, как можно жить где-то в другом месте. Но потом, взвесив все, она начала думать, что это, возможно, не самое плохое решение.

Некоторое время Вив нервничала, понимая, что главная причина – Ники. Она все еще любила его, да, любила, но не такая уж радость – быть привязанной к человеку в инвалидном кресле. Они не могли больше пойти потанцевать, он не мог плавать, они не могли карабкаться по холмистым дорожкам, и даже занятие любовью требовало больших и утомительных усилий. Вначале они говорили о том, что поженятся, но по мере того, как шло время, стал проходить и первоначальный восторг по поводу его возвращения, радость общения стала стираться под постоянным бременем монотонной жизни, и эта мысль все реже и реже приходила в голову Вив. Наверное, она эгоистична, нетерпелива, но в то же время ее не оставляло чувство стыда, ведь все дело в том, что она просто не хотела выходить замуж за человека, обреченного на неподвижность. И хуже того, она не хотела выходить замуж за Ники, потому что он не был больше тем человеком, в которого она влюбилась. Все, что в свое время привлекало ее к нему, исчезло.

Иногда даже Вив сожалела, что предложила Ники переехать к ней. Это была такая нагрузка – все время видеть его, и Вив втайне удивлялась, как она могла все так изменить. Что ж, вот оно, решение! Как объяснил отец, им придется жить в маленьком загородном домике, откуда он должен будет ездить на свою новую работу – в агентство недвижимости, и даже этот маленький домик они будут арендовать. Мозг Вив начал лихорадочно работать.

– Есть еще один момент, Вивьен, – жалобно сказал отец. – Боюсь, что мы больше не сможем обеспечивать тебя. Тебе тоже придется найти работу.

Это явилось еще большим потрясением для Вив, чем даже потеря дома. В свои двадцать семь лет она никогда по-настоящему не ударила пальцем о палец. Она помогала в ювелирном магазине в Сент-Хелиере, владельцем которого был приятель Лоретты, пока война не прикрыла его, понемногу лепила, помогала сбывать товар. Иногда она позировала приятелям художника, бывшего любовника Лоретты, и делала вид, что работает регистратором в «Ла Мэзон Бланш» во время курортного сезона. Но вся эта работа не имела под собой никакой социальной базы. И вот теперь, ни минуты не колеблясь, она произнесла:

– Я точно знаю, кем хочу быть. Я хочу быть актрисой, как мамочка!

При других обстоятельствах Адриан, возможно, стал бы спорить. Но при таких делах для него было облегчением, что Вив не стала закатывать сцену. А Лоретта была положительно в восторге.

– Я уверена, что смогу помочь тебе начать, Вивьен. Блэйк Купер – ты помнишь Блэйка? Я играла с ним, – у него сейчас своя труппа Он обучит тебя, а это приведет к успеху. – Она умолкла, с сиянием в глазах вспоминая дни своей былой славы и воображая, как она сможет теперь возродить это с помощью Вив. Кроме того, Блэйк был одним из наиболее красивых режиссеров, она с волнением предвкушала свою встречу с ним. – Я завтра же напишу Блэйку, – пообещала Лоретта, и Адриан облегченно вздохнул.

Ничего не сказали только одному обитателю дома – Ники. Предоставив так надолго ему крышу над головой, Адриан счел, что он сделал больше чем достаточно, чтобы реабилитировать раненого. Больше он ничего ему не должен.


Прошло почти два года с того вечера, когда София и Бернар обсудили в саду «Ла Мэзон Бланш» будущее. В ту первую зиму они выработали планы открытия отеля и туристического агентства, а весной Бернар оставил электрическую компанию и со всей душой пустился в новое предприятие. Вскоре стали появляться заказы на номера, и вся семья, кроме Поля, который решил остаться, по крайней мере на время, в королевских авиационных войсках, была занята делом. София возложила на себя заботы, находившиеся раньше в ведении Лолы, Лола понемногу готовила на кухне, а Ники работал неполный рабочий день в конторе агентства. Бернар признавался себе, что это – все, что он может сделать для Ники, который из-за своих изнуряющих ранений быстро утомлялся, если работал долго. Но вся контора размещалась на первом этаже, на единственном откидном столе конторки, и Ники мог вести переговоры, сидя в своем кресле. Вив каждый день возила его на работу через весь город, так что это придавало Ники интерес и уважение к себе, а заодно Бернар экономил на помощнике – каким в свое время он был для Шарля.

Страхи Софии, что вид раненого клерка сможет отпугнуть потенциальных клиентов, оказались беспочвенными – люди в целом по-доброму относились к молодому человеку и называли его «нашим доблестным парнем, раненым солдатом». Но Ники все равно не был счастлив. И если раньше он рассматривал свое инвалидное кресло как вызов судьбе, который он должен преодолеть, то теперь оно стало ловушкой, из которой он не смог убежать, ему ненавистно было находиться в помещении и заниматься только сидячей работой. Но он не видел никакого другого выхода, так что решил принимать жизнь такой, как она есть, и стараться принести больше пользы семейному бизнесу. По крайней мере, думал он, Вив все еще со мной, хотя иногда, в черные минуты, он чувствовал, что она ускользает от него. Он думал, стоит ли ей говорить, что она может чувствовать себя свободной от обязательств по отношению к нему, но почему-то никак не мог собраться с духом и сказать ей об этом. Она была смыслом его жизни. Без нее он не нашел бы в себе силы воли продолжать жизнь.

Так же, как Вив, Ники понимал, что дела Адриана Морана не в порядке, но убеждал себя, что он выпутается. Ведь мужчины, вроде отца Вив, всегда выходят сухими из воды, разве нет? Это только бедные дурачки, вроде него, начинают свой путь с мечты о непобедимости, а заканчивают его жалкими отщепенцами, которых остается только терпеть окружающим. Он не хотел допускать и мысли, что у Адриана серьезные финансовые трудности, так что для него стало полнейшим потрясением, когда одним летним днем в 1947 году Вив обрушила на него новости, что дом, в который он приехал и где за ним ухаживали, должен быть продан, а они с матерью уезжают в Англию.

– Мне очень, очень жаль, – сказала она ясным голосом, – но, боюсь, дела наши плохи. Мы разорены, дорогой, полностью разорены.

– Но почему Англия? – спросил Ники. Он словно оцепенел. – Почему вам надо уехать в Англию?

– Разумеется, чтобы работать. Что мне тут делать? И кроме того, это так ужасно, если все мои старые друзья увидят меня в столь стесненных обстоятельствах. Во время войны все было по-другому, мы все варились в одном котле, но теперь…

– А как же я? – спросил Ники. Но в тот же миг, как у него вырвались эти слова, он подумал, как патетично это прозвучало, и рассердился.

– С тобой все будет в порядке, не так ли? – все тем же ясным голосом сказала Вив. – Ты можешь жить в «Ла Мэзон Бланш». Там ведь теперь есть лифт, достаточно просторный, чтобы тебе поместиться со своим креслом, а дом практически рядом с туристическим агентством.

В какой-то миг Ники не мог ничего сказать. Ярость загудела в его голове, это была черная ярость, кульминация горечи, возмущения и унижения, которые зрели в нем в течение месяцев. В первый раз в жизни ему захотелось ударить Вив, смазать по ее прелестному, с тщательным макияжем личику, стереть улыбочку с ее кроваво-красных губ. Ему хотелось обидеть, ранить ее, как она ранила его, но он не смог этого сделать. Он прикован к инвалидному креслу, а она – вне его досягаемости. Он никак не смог бы сделать это.