Любой, кому пришло бы в голову заглянуть в окна музыкального зала, мог бы разглядеть их силуэты. Со стороны их разговор мог показаться весьма праздной беседой. Обмен комплиментами, обсуждение общих знакомых. Не более того, пока он не позволит себе такой глупости, как коснуться ее.

Он страстно желал шептать ей глупости, целуя нежную кожу ее шеи.

– Вместо всего этого ты можешь выиграть мое покровительство. Обдумай и эту возможность. – Слова с трудом срывались с его языка. – Стань моей любовницей. Забудь обо всех этих идиотских целях, которых ты надеялась достичь.

– Если бы я хотела стать любовницей или содержанкой, я бы не стала затруднять себя созданием мадам Эсмеральды. Мне это неинтересно.

– Ты не будешь просто чьей-то любовницей. Ты будешь моей.

Она покачала головой:

– Я уже довольно давно объяснила вам, почему никогда не соглашусь с вашими предложениями. Вы протыкаете. Вы пришпиливаете. Вы предлагаете мне сделку, логично взвесив все затраты и преимущества. Знаете ли вы, я почти уверена, что единственные эмоции, которые вы позволяете себе показывать, – это гордость, гнев и презрение? Ни малейшего удовольствия или радости. Ни грусти. Ни разочарования.

– Только то, что я не выказываю все, что внутри меня, не значит…

– Вы не показываете определенные чувства и эмоции, – произнесла мадам Эсмеральда. – Почему, например, это не улыбка?

– А почему бы мне не трясти головой в подобострастном унижении? Почему бы не рвать на себе волосы от горя? Почему бы мне не пускать слюни, как преданная собачонка, которую поманили пальчиком? У меня есть гордость, Мэг.

– Она есть и у большинства других людей. Но они не заслоняются ею от своей человечности. Или от чувств людей, что окружают их.

Она думает, что он бесчеловечен?

– Понятно, – проронил он. Он вложил в голос весь холод, что окутал в тот момент его сердце. – Я вам не нравлюсь.

Она подняла голову и взглянула в глаза Гарету. И снова желание охватило его – так глубоко, что он едва мог сдерживать свои порывы. Она распаляла его аппетит снова и снова, он опять ощутил это ноющее чувство в паху. Целовать. Касаться. Ласкать. Господи, как же он хотел ее, хотел коснуться ее плоти, почувствовать ее кожу своей кожей. Он хотел, чтобы ее волосы, собранные сейчас в сложную прическу, разметались по его груди.

– Нет. Мне скорее не нравится лорд Блейкли. Любопытно, почему вы так часто играете маркиза?

– Играю маркиза? Я и есть маркиз.

– А я – мадам Эсмеральда. И миссис Маргарет Бернард. Вы думаете, я не могу распознать фасад?

Гарет запнулся.

– Фасад? Что же, по вашему мнению, я скрываю?

Она склонила голову набок и внимательно посмотрела на него.

– В вас присутствуют все признаки человека, бывшего очень неуклюжим, неловким ребенком. Мальчика, чья внутренняя жизнь не особенно заботила родителей. Мальчика, жившего собственной жизнью, – тихого, усердного. Возможно, слишком тихого и слишком погруженного в естественные науки, которому казались необыкновенно скучными спортивные упражнения и охотничьи выезды. Когда вы встречали других детей своего возраста, они казались вам бестолковыми. А когда они собирались в группы, как это им свойственно, вы боялись, где-то глубоко внутри, что они смеются над вами.

– Интересная теория. Жаль, что у вас полностью отсутствуют доказательства. – Гарет старался сохранить в голосе холодность. Его руки дрожали. Он вспомнил свои первые ужасные годы в Харроу[9]. Он старался забыть о них, вычеркнуть их из своей памяти, однако ее слова вернули их снова, и он снова ощутил чувство подступающей тошноты.

Следует оставаться на высоте. Надо думать о соблазнительном теле, о сладости ее объятий. Он постарался сосредоточиться на этих обжигающих мыслях и спрятать жуткие детские страхи, которые она пробудила к жизни своими словами.

Но она не позволила ему ничего скрыть.

– Да, да, именно так. Они все смеялись над вами.

Они делали это. Он стиснул руки, вспомнив чувство беспомощности, что не покидало его тогда.

– Потом вы обнаружили, что способны заставить их остановиться. Они не смогут смеяться над каменным истуканом. И они все боялись вашего положения в обществе.

– Все это не относится к моему предложению. Вы расскажете Неду, что обманывали его. Я затащу вас в постель.

– Но это совсем не то, что хочет каждый из нас, милорд. Вы не хотите, чтобы лорд Блейкли затащил меня в постель. А я думаю, что вы забыли, что значит быть Гаретом – просто Гаретом. И все страдают от этого. Я страдаю. Нед страдает. – Она умолкла на минуту. – Даже ваши слуги страдают. Как вам удалось научить их не улыбаться?

– Я не могу нести ответственность за выражение на их лицах.

– Правда? Назовите хоть одного из них, которого вы видели улыбающимся.

Назвать? Гарет привык воспринимать большинство своих слуг как некую безымянную массу. В тех редких случаях, когда он обращал на них внимание, они полагали за лучшее спрятаться за метелкой из перьев, которой обычно смахивали пыль. Слугам следовало держаться где-то на зад нем плане. Гарет даже иногда сомневался, что его слуги – настоящие люди. Они наверняка имели какие-то личные чувства и эмоции. Однако это вовсе не означало, что он намеревался вдаваться в подобные детали.

Мадам Эсмеральда нахмурилась, глядя на него.

– Ну, есть Уайт, – в конце концов произнес он.

– Уайт – это…

– Мой поверенный.

– Превосходно, – заключила мадам Эсмеральда. – Сделайтесь с ним друзьями.

– Что? Друзьями?

– Да, друзьями, – подтвердила она.

– Невозможно. Я скорее заполучу вас в свою постель.

Это было самое ужасное задание, которое она могла только придумать. Худшая часть его какого-то предательского органа, возможно печени, очень хотела подчиниться ее приказанию. Он хотел бы разговаривать с этим человеком так, будто это было совершенно нормально.

– Я не могу сделаться его другом.

– Почему бы и нет?

– Он у меня на службе, – возразил Гарет. – Подумайте, какое у него может быть происхождение. Мадам Эсмеральда, я – маркиз. – Он сложил руки на груди и кивнул. – Уверен, даже вы понимаете, что я не могу заводить дружбу с кем ни попадя. – Он спорил скорее с собой, чем с ней.

– Один человек, – заметила мадам Эсмеральда, – это вряд ли «все». А кроме того, человека, которого вы сами тщательно отбирали на эту должность, вряд ли можно назвать «кем ни попадя».

Его заботила не перспектива иметь друзей, его пугал сам процесс заведения дружбы. Гарет вспомнил те самые первые годы в Харроу. Ему никак это не удавалось. Он пытался, он прикладывал эти первые, столь тяжкие усилия, но это было чудовищно медленно. Все остальные его сверстники образовывали свои маленькие группки очень быстро, он один оставался в стороне. Он не был изгоем – в этом заслуга его происхождения, – но он всегда находился в изоляции. Два года робких, застенчивых предложений, мягко, но упорно не замечаемых окружающими его детьми. Два года остроумных реплик, так и оставшихся в его голове, которые ему так и не удалось вставить в беседу, рождавшиеся у него, когда нужный момент был уже упущен.

– Да не смотрите на меня так сердито, – попросила она.

То, что сначала было неуклюжестью и изоляцией, вскоре превратилось в превосходство и веру в собственную исключительность, презрительное одиночество. Он больше не стремился снискать одобрения окружающих. Оно и так было ему гарантировано. Она нанесла ему тяжкий удар, пробудив старые воспоминания. Так, будто она была ему ровней, будто имела право тревожить его прошлое. Будто он относился к тому сорту людей, что заводят дружеские отношения со своими поверенными, кто может забавляться с женщиной.

– Друзья. Вот еще!

Она молча кивнула.

Гарет взглянул на нее. Было не так темно, чтобы он не увидел ее слегка округлившийся взгляд, мягкую расслабленность щек, едва заметную виноватую полуулыбку. Он прекрасно знал, что она сейчас чувствует.

Жалость.

Он почти ненавидел ее за эти эмоции. Он почти ненавидел себя.

Дженни покачала головой.

– Мой бедный лорд Блейкли. Должно быть, это очень одиноко – быть выше всех в этом мире.

И это, более чем что-либо еще, потушило пламя физического желания, пожиравшее его тело.

Она была обманщицей и шарлатанкой, она была порочной и падшей женщиной. Но она смотрела прямо в его одинокое сердце. И, даже не притронувшись к нему, она связала его.

Снова.

Глава 8

Задание, которое мадам Эсмеральда дала Гарету, представлялось ему монументальным в темноте минувшей ночи. При ясном свете наступившего дня стало очевидным, что задание это не просто монументальное. Оно – невыполнимое.

Скрип пера Уайта настойчиво вмешивался в деловые занятия Гарета. По идее звук должен был быть смягчен толстым красно-золотым ковром, плотно укрывавшим паркетные полы кабинета. Но даже тяжелые бархатные занавеси не заглушали этот назойливый скрип.

С научной точки зрения Гарет прекрасно понимал, что по большей части этот шум – порождение его воспаленного разума. Логически рассуждая, он знал, что шум не может вызвать эхо в данной комнате, что здесь нет твердых поверхностей, от которых он должен бы отталкиваться.

Осознание этого научного факта вовсе не уменьшало раздражения, которое вызывал в нем этот постоянный скрип пера по бумаге. Оно также ничего не могло поделать с угрюмым раздражением, закипавшим у него в груди.

Мадам Эсмеральда все неправильно поняла. Гарет вовсе не стремился к дружбе. Он не был одинок. Он проводил недели в джунглях Бразилии в одиночестве, не испытывая никакой потребности в общении.

Ну хорошо, может, раз. Или два. В день. Однако это была такая же потребность, как, например, потребность в теплой ванне или глотке бренди, – временное желание, которое случайно появлялось и быстро забывалось.