Я тоже опускаюсь на скамейку и принимаюсь ждать. Мне жаль, что нас разделяет сейчас стена, потому что больше всего в этот момент я хочу войти, обнять его и успокоить. Пожалеть. Сама не знаю из-за чего.

— Здравствуйте, — приветствую я ординатора Невелину.

Она выходит из лифта и направляется к ординаторской. Девушка тоже выглядит уставшей и напряжённой.

— Здравствуйте. — Коротко отвечает она, даже не глядя в мою сторону.

Толкает дверь и тоже скрывается в ординаторской.

Следующие десять минут я провожу в относительной тишине, разглядывая остатки былой роскоши — свой маникюр (или то, что от него осталось) и раздумывая, не сгрызть ли мне ногти под корень, как в детстве. Очень хочется — ведь ожидание утомляет.

Медики заходят и выходят из ординаторской, а до меня никому и дела нет. Забыли, наверное.

Но ещё через минуту в проходе вдруг вырастает фигура Красавина.

— Я посмотрел ваши анализы. Вот выписной эпикриз, вот назначения и рекомендации, там всё расписано. — Он протягивает мне бумаги.

— Спасибо. — Тихо произношу я, принимая их.

Неужели, это всё?

— Я не успел посмотреть вас сегодня лично, но, думаю, мои коллеги вполне компетентны. Как вы себя чувствуете? Есть какие-то жалобы?

Я медленно поднимаю на него взгляд. Мне жаль, что всё заканчивается вот так — мы не можем даже нормально поговорить, стоим в коридоре, мимо ходят медики и пациенты стационара, и вообще всё как-то впопыхах.

— Нет. Всё прекрасно, спасибо вам. — Говорю я и разочарованно поджимаю губы. — Значит, я… могу ехать домой?

— Не смею вас дольше задерживать. — Кивает он.

Его лицо выглядит напряжённым, кадык нервно дёргается. Если бы не наше «свидание» на крыше, я бы развернулась и просто ушла. Но сейчас не могу, всё не может закончиться вот так.

— Ах, да. — Он погружает руку в карман своего халата, достает небольшой пакетик и протягивает мне: — Это ваше.

Пакет с одной стороны бумажный, с другой у него прозрачная вставка, и я вижу через неё камешек размером с бусину, только с причудливыми, острыми краями. Она похожа на крохотного ёжика из камня.

— О-о… — Вздыхаю я, принимая пакет и продолжая разглядывать в нём чудище, которое не давало мне спать несколько суток. Ночью мне не удалось разглядеть его, как следует, а теперь увиденное меня просто потрясает. — И кто это? Мальчик или девочка? — Усмехаюсь я.

Потому, что произвести на свет это чудо было раздирающе, ошеломляюще и просто невыносимо больно. Сомневаюсь, что даже роды смогут превзойти по шкале боли изгнание из меня этого маленького террориста.

— Главное, что здоровенький. — Вымученно улыбается мне доктор.

И я снова отмечаю: красивее этой улыбки я ещё ничего не видела. Не зря, она действует на пациентов точно обезболивающее.

— Тогда оставьте на память. — Говорю я, возвращая ему пакетик. — Пригодится для коллекции.

Он усмехается, но так ничего и не произносит.

— Вы уже выписываетесь? — Заставляет меня вздрогнуть голос Людмилы, которая внезапно выходит из ординаторской и появляется из-за его плеча.

Зыбкая романтика момента умирает в зачатке, рассеивается пылью и оседает розовой пеленой в воздухе. Мне снова становится трудно дышать.

— Да, спасибо. — Я прижимаю выписные бумаги к груди.

Доктор прячет пакетик в карман и расправляет плечи. Выражение его лица вновь обретает серьёзное выражение.

— Ну, тогда всего доброго! — Широко улыбается ординатор. — Надеюсь, больше не вернётесь к нам!

Звучит очень вежливо, но я ощущаю это так, будто меня прогоняют.

Сказав это, Людмила поднимает взгляд на Красавина и одаривает его обворожительной улыбкой. Точно также сияли её глаза, когда мы говорили о Никите.

— Я тоже… надеюсь… — Почти шепчут мои губы. И уже громче я добавляю: — До свидания!

Девушка так красноречиво жмётся к его плечу, что я спешу отвернуться и почти бегу к своей палате, чтобы быстрее собрать вещи. Мне кажется, что там — за моей спиной, она берёт его за руку. Это было бы вполне логичным после всего увиденного.

24

— С каких это пор мы прогоняем пациентов? — Интересуюсь я у Люды.

Операция длилась несколько часов, она прошла успешно, но отняла у меня последние силы. Я беру кружку с кофе и понимаю, что пальцы еле удерживают её на весу.

— Прогоняем? — Девушка словно не слышит меня.

— Да, ты буквально выпроводила сейчас Кукушкину.

Я отворачиваюсь и больше не смотрю в сторону Невелиной, у меня с трудом получается сдерживать раздражение, вызванное её поведением.

— Это называется заботой, Вадим Георгиевич. — Деловито отвечает она. — Давайте налью вам молока. — Ординатор берёт из мини-холодильника коробку и подходит ко мне. Льёт её содержимое в мой кофе, не отрывая взгляда от моего лица. Если она сейчас не остановится, то молоко польётся прямо на мою обувь.

Похоже, девушка осмелела настолько, что решила перейти в наступление.

— Хватит, спасибо. — Выразительно гляжу на неё я.

Невелина расплывается в улыбке и приводит пакет в вертикальное состояние.

— Прости… — шепчет она, по-прежнему не отрывая взгляда от моего лица, и тихо добавляет: — те…

Очевидно, полагает, что полдня в операционной сблизили нас сильнее.

Сделав вид, что ничего не заметил, я отхожу со своим кофе к окну.

— Представьте, насколько тяжело провести несколько дней в замызганной больнице с чудовищными болями. — Спешно добавляет Люда. — Конечно, пациентка торопилась домой. Они же все спешат убежать отсюда, как только им дают «зеленый свет»!

Теперь она ещё и оправдывается.

Я застываю с краю от окна, за занавеской, и пью обжигающий кофе мелкими глотками. Наблюдаю, как ветер вздымает с земли желто-красные листья и красиво кружит в воздухе. Краски осени настолько сочные, что хочется достать телефон и сделать пару снимков — без какой-то определённой цели, просто, чтобы были.

— Да и вы, Вадим Георгиевич, очень устали после операции. — Добавляет Люда. Моё молчание заставляет её нервничать сильнее. — Вам нужно отдохнуть, прийти в себя. Разве пациентам это понять? Они думают только о себе: о том, что им нужно получить вашу подпись, собрать вещи и поскорее убраться отсюда. Если бы они хоть немного думали о врачах, то были бы благодарнее! Так редко сейчас увидишь кого-то с цветами и конфетами, как будто им тяжело даже просто сказать «спасибо»!

Я оборачиваюсь и смотрю на неё во все глаза.

— Мы работаем ни ради спасибо, Людмила. Мы помогаем людям, спасаем жизни.

— Да. — Спохватывается она. — Да, конечно, но…

— Это нормально, что пациенты думают только о себе, о своём здоровье. Многие из них переживают такое, что их желание сбежать отсюда и забыть происходившее, как страшный сон, становится вполне очевидным.

— Да, вы правы… — Неохотно соглашается Невелина. На её лице отображается серьёзный мыслительный процесс. Видимо, она размышляет, как исправить ситуацию. — Тяжело пришлось этой Кукушкиной, она ведь беременная.

— Надеюсь, теперь у неё всё будет хорошо. — Замечаю я и отворачиваюсь к окну.

Если повезёт, смогу увидеть, как Алиса будет уходить. Мне интересно, встретит ли её кто-то. И придёт ли тот мужчина, который получил букетом по голове?

— А я ведь у неё спросила. Она реально работает в журнале и берёт интервью у настоящих звёзд.

Я молчу.

— На такой должности есть шанс познакомиться с кем-то знаменитым. Правда, она совсем невзрачная…

Люда говорит что-то ещё, а я чувствую, как у меня холодеет желудок. Хрупкая женская фигурка медленно спускается по лестнице и мелкими шажками движется к парку. На Алисе плащ до колен, на ногах изящные шпильки, в руке она несёт пакет с вещами. Ветер треплет её светлые волосы, и девушка торопливо поднимает воротник. Ей холодно.

А ещё её никто не встречает.

Уже через несколько дней больничная круговерть засасывает меня в свою воронку. Новые пациенты, новые проблемы, новые диагнозы. Я думаю, решаю, делаю сложные операции, но неизменным остаётся одно: каждый раз, когда я вхожу в ту палату, в которой лежала Кукушкина, мне кажется, что я увижу её. Мне не хватает её улыбки, её растерянного, беззащитного взгляда, света её зелёных глаз.

Но труднее всего приходится на крыше.

Каждый раз, когда я поднимаюсь туда, я всё ещё чувствую в холодном осеннем воздухе её запах. Всё ещё ощущаю тепло её тела. Я больше не чувствую одиночества: воспоминания об этой девушке наполняют собой прежнюю, разрывающую пустоту в душе.

Я хочу увидеть. Зачем — не знаю сам.

Просто хочу, и всё.

Просматриваю её профили в соцсетях, читаю надписи под фото, улыбаюсь самому себе. А вчера купил тот самый журнал и ознакомился с её статьями. Они живые и яркие — как и она сама.

Я приказываю себе не вспоминать об этой девушке, зная, что это не сулит нам обоим ничего хорошего, но делаю это снова и снова: то застаю себя думающим о ней в обеденный перерыв, то вижу её, закрывая глаза, перед сном. Кажется, я теперь думаю о ней всегда.

— Так что ты решил? — Спрашивает меня супруга, когда мы опускаемся на траву в парке под нашим любимым деревом.

Сынишка бежит к пруду и осторожно опускает на воду кораблик:

— Пап, смотри! Он держится!

Я показываю вверх большой палец, улыбаюсь, а затем поворачиваюсь к ней. На лице Анны пляшут солнечные лучики, её веснушки красиво золотятся в последних тёплых осенних лучах.

— Насчёт чего?

— Насчёт той пациентки, Алисы. — Она понимающе склоняет голову набок.

— Я не пойду. — Хрипло отвечаю я.

Под её взглядом трудно сохранять самообладание.

— Но ты же хочешь? — Уголки её губ дрожат.