Очевидно, выпало из кармана, когда мы вчера, как бешеные, в порыве страсти скидывали с себя одежду. И выпало оно из кармана Вадима, потому что на его пальце я никогда не видела прежде этого кольца. Он снимал его, когда приходил ко мне.

43

Вода, вода, вода.

Кругом только она. Но это не мои слёзы.

Жестоко, но я стою в ванной и пытаюсь смыть с себя его дыхание, его поцелуи и следы его прикосновений. Мне хочется отмыться от его лживых слов, от его фальшивых улыбок, от его вранья и от него самого. Всё не могло быть таким идеальным, каким казалось, вот в чём был подвох.

Оно и не было. Всё изначально было большим обманом, просто я не хотела этого замечать.

Я не могу плакать: меня трясёт, но слёзы не льются из глаз — у меня просто нет на это сил.

Вот почему он никогда не приглашал меня к себе. Вот почему никогда не рассказывал о своей жизни. Вот почему переводил тему разговора всякий раз, когда я приближалась к опасной черте.

Вадим женат. Его сердце несвободно…

Он воспользовался мной, и его не остановила даже моя беременность. Всё это время вся правда была написана в его глазах — я просто не хотела видеть.

И я была идиоткой, которая поверила мужчине и позволила себе обжечься в очередной раз.

Ненавижу это. Ненавижу себя. Ненавижу эту боль!

Делаю воду горячее, сползаю вниз и сажусь. Долго смотрю в запотевшее зеркало на стене напротив и не узнаю своего размытого лица. Моя душа так же размыта сейчас, как и это отражение в зеркале. Её словно вынули из тела, пережевали, выплюнули и растоптали. Даже собирать нечего — одни лохмотья.

Теперь я рыдаю.

Горько, беззвучно, до боли в желудке.

У меня не получается встать, не получается двигаться, не получается выключить воду. Я валюсь, лежу на дне ванны и жду, когда вода скроет меня с головой.

Через два часа я уже на ногах. Одеваюсь, убираю волосы в хвост, сообщаю по телефону начальнице, что у меня непредвиденные обстоятельства, обещаю ей прибыть в офис ближе к обеду. Надеваю пальто, беру сумку и выхожу из дома. Гул машин, звуки голосов, музыка из открытой двери супермаркета — всё это остаётся где-то за пределами моего сознания, я не в состоянии сейчас воспринимать ничего, кроме стука собственного сердца.

Даже удивительно, как легко провести женщину. Дай ей то, что ей нужно больше всего, и она отдаст тебе и своё сердце, и тело, и душу в придачу. Одинока — общайся с ней, неуверенна в себе — делай комплименты, погружена в проблемы — окружи заботой, доверчива — скажи ей, что любишь. Способов много. Времена меняются, но приёмы остаются те же.

Если бы женщины не хотели любить и не велись бы с лёгкостью на старые, как мир, приёмчики мужчин, то наш вид просто перестал бы размножаться. Вот почему природа всё так устроила. Не женская бы доверчивость, мы давно бы вымерли. А так…

Так продолжаем жить. Существовать. Кому как повезёт больше.

Я больше не верю в то, что кто-то на этой планете счастлив по-настоящему. Это всё ложь. Красивая картинка для Инстаграма.

Счастье — это лишь короткий, острый миг, на который мы позволяем себе обмануться.

Ничто не вечно, оно — тем более.

Я вхожу в здание клиники, не чувствуя ног. Иду решительно, поэтому, наверное, никто не обращает на меня внимания. Даже охранник не останавливает, чтобы спросить про бахилы или халат. Сворачиваю к лифту, вхожу в кабину, жму на кнопку нужного мне этажа.

Моё сердце гудит, как несущийся к обрыву паровоз. Сейчас всё будет кончено. Вот сейчас.

Я не питаю надежд насчёт того, что это окажется неправдой. Я просто теперь понимаю, что значили все его загадочные, печальные взгляды. Вадим не мог обещать мне отношений — он сказал об этом ещё тогда, на верхнем этаже клиники. Он не искал ничего серьёзного, мы с ним об этом даже не говорили. Всё логично, всё объяснимо. Я просто слышала в его словах больше, чем он говорил. Я очень хотела верить в то, что нужна ему. Это было правдой лишь отчасти: он получил от меня ровно то, чего хотел — ни больше, ни меньше.

А теперь я иду, анализирую, исследую каждое его слово, каждый слог, звук, каждый взгляд и улыбку, но не нахожу ничего, что бы позволило мне думать, что всё это было искренним. Это конец, но я всё ещё держу лицо.

— Алиса? — Удивляется старшая сестра Анфиса, когда я появляюсь на этаже. — Здравствуйте! Вы ведь Алиса? Я правильно запомнила ваше имя?

— Да, здравствуйте. — Киваю я.

— Как вы?

Делаю несколько шагов и дёргаю ручку двери кабинета Красавина. Заперто. Я оборачиваюсь к женщине.

— Что-то случилось? — Она удивлённо морщит лоб. — Как ваше здоровье?

— А… — я сглатываю. — А где я могу найти Красавина?

— Он на операции. Вы… — Анфиса Андреевна подходит ближе. — Алиса, вы выглядите бледной, вам плохо?

Очень плохо. Очень.

— Нет, всё хорошо. — Выдыхаю я.

По коридору в направлении нас идёт ординатор Людмила. Она останавливается, заметив меня. Неуверенно кивает в знак приветствия. Я киваю ей тоже и возвращаю взгляд на старшую сестру.

— Тогда… — Теряется Анфиса Андреевна, оглядывая меня с ног до головы.

Видимо, гадает, зачем пришла.

— Тогда передайте это, пожалуйста, Красавину. — Я достаю из кармана пальто руку и вытягиваю перед собой.

Это даже хорошо. Пожалуй, я не вынесу ещё одной встречи с ним. Не хочу унижений, жалких объяснений, пустых разговоров. Красавин и так поймёт, что я всё теперь знаю, и больше не будет меня беспокоить.

Анфиса Андреевна озадаченно протягивает ладонь. Я разжимаю пальцы, и на неё падает кольцо Вадима. Женщина смотрит на него несколько секунд, не мигая, а затем тяжело вздыхает.

— Просто отдайте ему. Это его вещь. Хорошо? — Хрипло произношу я.

Мою руку всё ещё жжёт. Глаза — тоже. У меня вообще всё внутри горит, поэтому мне нужно бежать отсюда скорее.

— Хорошо… — Словно всё поняв, кротко выдыхает женщина и сжимает кольцо в кулаке.

— Спасибо. — Говорю я.

Разворачиваюсь и ухожу.

44

— Ну, что у нас по текущим, Анфиса Андреевна? — Бодро интересуюсь я, наливая в чашку горячий кофе.

Поворачиваюсь и натыкаюсь на тяжёлый взгляд женщины. Он, признаться честно, даже сбивает меня с толку.

— Что такое? — Хмурюсь я.

Подобное выражение лица — редкость для нашей старшей сестры. Хорошо, если встала не с той ноги, а если резко ухудшилось состояние кого-то из пациентов?

— А ты прям сияешь, как я ни погляжу. — Выдаёт она.

В её голосе не то сарказм, не то открытый упрёк.

— Что происходит? — Я прикрываю дверь в ординаторскую и сажусь в кресло.

Анфиса Андреевна остаётся стоять. Теперь уже она глядит на меня сверху вниз. Хорошо, что мы одни, потому что ощущение у меня такое, будто ей хочется поделиться со мной чем-то личным.

— А я всё думаю… — женщина укоризненно качает головой. Её взгляд, точно бритва, и сейчас она вспарывает меня им буквально на живую. — Что же такого случилось, что ты вдруг ожил?

— Не понял… — Сглатываю я. — Ожил? Я?

— Плечи расправил, ожил, стал общаться с коллегами… Улыбаешься вот, сидишь.

— Анфиса Андреевна. — Я отставляю кофе на столик. — Да что случилось?

— Думаю, отчего же это тебя отпустило? — Она обиженно поджимает губы, нервно теребит что-то рукой в кармане. — Расцвёл вдруг!

— Анфиса Андреевна, а что за тон?

Теперь мне не до шуток.

— Кукушкина приходила. — Вдруг выпаливает она. — Помнишь такую? Пациентка твоя.

— А… Алиса приходила? — У меня пересыхает в горле.

— Да. — Кивает женщина.

И ждёт от меня какой-то реакции.

А я судорожно соображаю, что же такого могла сказать Алиса, что настолько рассердило старшую сестру. Да какая разница? Неужели, я должен оправдываться за связь с пациенткой перед своим персоналом?

— Что ей было нужно?

— Вот. — Анфиса достаёт что-то из кармана халата, наклоняется и кладёт передо мной на столик. — Твоё? Узнаёшь?

Мой первый порыв — проверить карман брюк. Я дёргаюсь, но тут же застываю. Там не может быть кольца — оно тут, передо мной, на столике. К тому же, вчера я был в джинсах, и кольцо должно было остаться там. А если оно теперь здесь… Боже…

Видимо, я бледнею, потому что Анфиса Андреевна не удерживается, придвигает стул и садится напротив.

— Что? Что с тобой, Вадим?

Она всё ещё по-отечески строга, но я уже почти не слышу её голоса, он доносится до меня, как сквозь пелену. Я беру кольцо дрожащей рукой и замираю: что с ним делать? Надеть на палец, убрать в карман? Отчего вдруг это так сложно сделать под её хмурым взглядом?

— Что она сказала? — Спрашиваю я, прочистив горло.

Кольцо всё ещё у меня в руке.

— Да на девке лица не было! — Вспыхивает Анфиса Андреевна. — Ты что, ей ничего не сказал?

— Она… Нет, она не знает. Нет.

— Стало быть, думает, что ты…

Я киваю.

Женщина громко вздыхает.

— Тебя как вообще угораздило, Красавин? — Интересуется она. — Столько всех вокруг шарахался, жил затворником, а тут вдруг эта пациентка. Да ещё и беременная!

Я пожимаю плечами.

— Выходит, особенная она?

— Выходит, да. — Я сжимаю кольцо в кулаке.

— Мой мальчик… Ну, тогда тем более надо было ей сказать… про твоих-то…

— Я не мог. — Признаюсь я.

И дело совсем не в трусости. Просто трудно произнести вслух, что кто-то умер. Особенно, если он для тебя ещё жив — в некотором смысле. Кажется, что ты скажешь это, и оно тут же станет правдой.

— Мне нужно было время.

И я не хотел взваливать на неё этот груз. Не хотел взваливать на неё себя.