А предложение он ей сделал так, словно подсмотрел ее мечту: в ресторане – они одни, зал украшен цветами, живая музыка, а на дне бокала, в котором играли золотистые пузырьки шампанского, сияло кольцо с восхитительным оранжевым бриллиантом.

Тут запел мобильник.

– Приветик, Кити, – раздался подругин голосок. – Ты где есть-то?

– На своей старой квартире.

– Ну, и что ты там забыла?

– Воспоминания.

– Давай, я к тебе подскочу, повспоминаем вместе, – проворковала Настя.

– Ладно, подскакивай.

– Что купить?

– Что тебе самой хочется. У меня здесь только чай да халва.


Настя явилась с бананами и мандаринами. Бросила взгляд на подругу, и осталась довольна.

– Ты классно смотришься в этом кожаном прикиде.

Она быстро скинула куртку и сапожки, прошла в кухню, и вывалила на середину стола фрукты. Катя достала большую вазу, и аккуратно переложила их туда.

Настя плюхнулась на стул, открыла сумку, и достала коричневую пластиковую бутылку.

– Я живое пиво привезла, давай пить из бокалов.

Она отвернула крышку, из-под которой раздался слабый пшик.

– А почему не из кружек?– поинтересовалась Катя.

– Так прикольнее.

Она налила пиво в бокалы, чокнулась, сделала несколько глотков, и, откинувшись на спинку стула, произнесла:

– Ну, давай, подруга, выкладывай, что там у тебя? Я же чувствую, что-то происходит. Ты же мне, все-таки, не чужая, переживаю. Ну, как ты?

Катя медленно потягивала резкую холодную жидкость, от которой распирало желудок и хотелось откровенничать. И она принялась сетовать:

– Представляешь, Насть, даже не знаю, в чем тут дело. Вадим любит меня жутко, это видно. Но, представляешь? Нет, ты не поймешь.

– Да все я пойму, что за дела?

– Вот сколько мы женаты, а у нас все еще не было интимной близости.

– Да ты что? Прикалываешься?

– Нет, правда. Вот, после свадьбы, приехали мы домой. Я приняла душ, потом – он. Целует меня, говорит всякие нежности, и вдруг – его мобильник. Он берет трубку, меняется в лице, и кричит в телефон: «Сейчас буду, без меня ничего не подписывайте! Не пускайте никого!» И убегает. Приходит поздно, измученный, ложимся в постель, он засыпает как убитый.


– Да ты что, в самом деле? Не врешь? – Настя вытаращила глаза.

– А с чего мне врать-то? Или вот, пришел с работы. А я отпустила прислугу, и сама приготовила шикарный ужин. Пока разогревала, уснул в кресле. Будить не стала, пожалела беднягу. Устает жутко! Да еще то конкуренты, то клиенты, то звонки какие-то непонятные с угрозами, мы все на нервах.

Катя горестно замолчала. Допили пиво. Настя сжевала банан, и вдруг взглянула на подругу так, словно ее озарило:

– Слушай, душа моя, а не кажется ли тебе, что твой Вадик просто импотент? И скрывает это под предлогом деловой горячки? А ведь у бизнесменов такое случается.

– Да ты что, в своем уме?! – возмутилась Катя. – Вадик стопроцентный мужик!

– Откуда ты знаешь?

– Да это чувствуется сразу! Видно же!

– Это тебе твоя любовь глаза застила, – усмехнулась подруга. И вдруг вскрикнула: – Тьфу ты, опять зуб болит!

– Сходи к дантисту, – посоветовала Катя. – Не бойся. У меня есть хороший врач, дам телефончик, съезди, скажешь, от меня. Я, кстати, на прошлой неделе была. И такой случай там забавный произошел! Нет, это нечто!

Подруга вопросительно взглянула на нее, и та продолжала:

– Сижу у стоматолога с открытым ртом. Чувство всем знакомое – как на электрическом стуле, хотя знаю, лечат здесь отлично. Вот соседнее кресло освобождается. Врач, пожилая, добродушная, вызывает следующего. Молоденькая девушка, видимо, студентка, заталкивает в кабинет смуглого паренька, араба, наверно, однокурсника, и сообщает: «Он плохо понимает по-русски, у него острая боль». Врач кивает на кресло, и спрашивает: «Какой зуб болит?» При этих словах у парня округляются глаза, а лицо становится цвета переспелого граната. Он прикрывает ладонями свое причинное место, и словно столбенеет. «Ну, садитесь же в кресло. Так какой зуб болит, все-таки?» Студент смущается еще больше. Он нерешительно подходит к креслу, садится. Врач не может понять, что творится с пациентом, и ласково говорит: «Откроем ротик. На что жалуетесь? А, вижу проблемку, нужно пломбочку поставить на зуб». Парень не знает, куда деться, до того ему неловко, и, главное, непонятно, почему причинное место, да еще в матерном выражении (по-арабски «зуб» означает ругательство на три буквы) доктор ищет у него во рту. А когда, пролечив пациента, стоматолог сказала : «Все тридцать два зуба в отличном состоянии, только маленькая пломбочка понадобилась», парень в ужасе выскочил из кабинета. Он знал много русских слов, но этого слова не понимал. Вот такая веселенькая история приключилась, – резюмировала Катя.

В этот миг за окном сильно грохнуло, словно что-то взорвалось, и заголосили сигнализации всех машин во дворе. Катя вскрикнула, закрыла лицо руками. И тут же снова прогремело. По стеклу пробежали яркие отблески. Катя тихо плакала, вздрагивая плечами.

Подруга подошла к окну, распахнула его, выглянула, и сказала, смеясь:

– Ну и трусихой же ты стала! Тебя Вадим, что ли, так запугал? Это просто петарды. Китайские. Пацаны балуются.

Она вернулась к столу, снова наполнила бокалы, и принялась болтать:

– Сейчас подниму тебе настроение, похохочешь. Я вот тут один прикол вспомнила, насчет взрывов. Правда, взрыв был эмоциональный. Раз уж пошла речь о стажерах и студентах, то вот я про что вспомнила. Две наших девчонки по обмену поехали в Англию. А жить они должны были в частном доме. Утром они просыпаются, хозяйка, как положено, завтрак приготовила и на стол подает. Рядом суетится ее маленький сынок – мальчуган лет пяти-шести. И тут вдруг выскакивает на середину комнаты котенок – симпатяга такой, черная спинка, белый лобик, черный подбородок, белые лапочки, кругленький, пушистенький, носик розовый, просто маленькое чудо! Девчонки наши в восторг пришли. И одна так нежно-нежно, с душой – заметь, с русской душой, – наклоняется и ему – кис-кис-кис! Но, видимо, достаточно громко, потому что сынок хозяйский отреагировал тут же. Повернулся, лобик наморщил, и объявил, что, мол, никакого "киссинга" от котенка не жди! То есть, не целуется котенок. Кать, ну, по-английски ведь "кисс", значит – целуй, да? А чего ты не смеешься? Тебе, как переводчице, это должно быть занятно.


– Ну, как ты говоришь, переводчице… Тогда, как переводчица, могу только добавить, возвращаясь к арабам, что те зовут кошку немного по-другому.

– А как?

– Как? Пис-пис-пис…

– Правда?

И подруги рассмеялись. Но Настя успела заметить, что Кате, почему-то, веселей от этих баек не стало…

Вечером Катя пошла провожать подругу до ее машины. Стояли, прощаясь, возле дома. Мимо быстро шагал Сашка, какой-то очень уж насупленный, а за ним с истеричными криками бежала молоденькая девушка.

– Саш, стой, что стряслось?– почти одновременно спросили обе подруги. – Нет, постой, ты что?

– Он не хочет! Он не хочет! – подбежала к ним, вся в слезах, девушка. – Скажите ему!

– Са-ша, мы тебе говорим! – отчеканила Катя.

– Не лезьте не в свое дело! – в сердцах бросил тот, и двинулся дальше. Но обе женщины цепко схватили его за куртку.

– Не уйдешь, пока не объяснишь, – повысила голос Настя.

– В общем, так, – скомандовала Катя. – Поднимаемся все ко мне, и будем разбираться.

После долгих и весьма импульсивных реплик, выяснилось следующее: девушка оказалась Сашиной дочкой Леночкой. И приехала она по весьма деликатному делу. Ее американский жених хочет, чтобы на свадьбе были оба родителя невесты: и отец, и мать. Вот тут-то и возникла загвоздка. Ведь второй муж Леночкиной мамы, Лиды, развелся с ней – был какой-то большой скандал, после которого он порвал все отношения со своей русской семьей, и уехал. Так что единственный вариант – это пригласить на свадьбу Сашу. Но это оказалось совсем непросто – ведь от него в свое время Леночка отреклась, считая его полным неудачником и пропащим человеком (так ей с ее заграничного детства твердили мать и новый папа). Когда Сашка звонил в Штаты, скучая по дочери, а было это давно, девочка говорила с ним насмешливо, холодно, коротко. И Саша не простил ей этого.

– Ах, теперь я, значит, понадобился, через четверть века! – сказал он гневно. – Так я же лузер, никчемный человечишка, мне не место на твоем торжестве, обращайся к своему американскому папочке. Ах, ему до тебя уже нет дела? А при чем тут я? Какой с меня спрос?

– Папа, прости! – запричитала Леночка. – Папочка! Я тебя всегда любила!

– Врешь! – заорал Сашка.

– Ну, прости ее, Саш! – воскликнула Катя. – Она же совсем еще юная, неопытная, ей просто заморочили голову Ланка и ее мужик, сам понимаешь, зомбировали девчонку. Надо быть добрее, милосерднее. Ты простишь, и тебя Бог простит. Ты же тоже не святой.

– Ладно, подумаю, – смягчился, наконец, он.

– А чего тут думать-то, – сказала Настя. – Решим прямо сейчас.

– Я лично, как твоя хозяйка, как твой работодатель, командирую тебя в Америку на свадьбу твоей РОДНОЙ дочери. Понял? И сама, лично, оплачиваю тебе все расходы, включая свадебный подарок, – заявила Катя.

– Ну, раз так, то ладно, – улыбнулся, наконец, Сашка. – Это надо обмыть. С приездом, доченька! – обернулся он к Леночке, притянул ее к себе, и поцеловал в лоб. – Ты прощена!

* * *

Эта неделя была спокойной. Телефонный террор прекратился. Но стало скучновато. Вадим улетел в Новосибирск, Сашка – в Америку, Олег взял отпуск за свой счет и умчался в Саратов – мать у него заболела. Зато Настя активизировалась, зачастила в гости, и после традиционного чаепития с изысканной закуской, подруги стали заскакивать в разные интересные места. А интересно им было многое. Однажды их пригласили в общежитие, где обитали студенты-художники, и, почему-то, вьетнамцы. Ну, ясно, почему: комендант сдавал в аренду свободные комнаты. Студенты развлекались по-своему: будущие скульпторы, например, лепили из зуралина человеческие уши, причем точь-в-точь как настоящие, и варили их в кастрюле (это чтобы материал затвердел и принял естественный вид). Получалось вполне натурально. Подруги сидели на кухне и наблюдали, как заходят вьетнамцы, заглядывают в кастрюлю и тут же, в неописуемом ужасе, с воплями, валятся на пол и уползают. Студенты объяснили Насте и Кате такую странную реакцию: дело в том, что во время войны во Вьетнаме, местных солдат за каждое отрезанное ухо убитого противника поощряли. И почему-то, предоставлять они должны были только левые уши. Видимо, вьетнамские соседи испытывали подсознательную жуть. Подруги расхохотались, но Кате было не очень весело. Смеяться над тем, что кому-то страшно, грех, думалось ей. И все же она смеялась.