– Что ты делаешь? – встревожилась Анна.

– Убегаю отсюда. Прямо сейчас! Анна схватила ее за руку.

– Дженифер, ты с ума сошла.

– Послушай, им не удастся обезобразить мою фигуру. Ну разве захочет Уин тогда подойти ко мне?

– Ты же сама говорила, что он полюбил тебя, а не твою грудь. Перестань, это просто смешно.

Но Дженифер уже стояла у шкафа, доставая свою одежду.

– Я убегаю отсюда. Дам себе шанс. Он удалил мне опухоль, но отнимать грудь я ему не дам!

– Дженифер, только таким путем можно удостовериться наверняка. Опухоль могла перекинуться на другую грудь.

– Мне все равно. Плохо уже то, что я не смогу родить Уину детей, но я ни за что не предстану перед ним с изуродованной фигурой.

– Если ты уйдешь, это будет настоящее самоубийство. Подумай, разве это честно по отношению к Уину? Выйти за него замуж, а через год заставить его снова переживать такое: ведь его первая жена была тяжело больна. И какое отношение это заболевание имеет к рождению ребенка? Ты все равно сможешь иметь детей.

– Но мне нельзя беременеть, так сказал доктор Галенс. Беременность может спровоцировать развитие злокачественной опухоли в яичниках. Существует какая-то связь между молочной железой и яичниками. И вообще он сказал, что после операции лучше подвергнуть мои яичники рентгеновскому облучению, чтобы полностью их стерилизовать! Что я тогда смогу предложить Уину? Ни детей… одно только обезображенное тело…

– Ты отдаешь ему себя! Это все, чего он действительно хочет. Послушай, ты же говорила, что тебе надоело жить только ради своего тела и фигуры. Вот и докажи это. А если хочешь детей, можешь кого-нибудь усыновить.

Дженифер медленно легла на кровать.

Анна зачастила:

– Никто ничего не будет знать – только ты и Уин. Он будет любить тебя и не станет упрекать за отсутствие детей. Я просто уверена в этом. А если вы усыновите ребенка, он будет для вас все равно что ваш собственный. Операция же не представит собой ничего серьезного. Честно, Джен, ведь сейчас придумали столько всяких обезболивающих средств. А сколько замечательных бюстгальтеров, можно использовать накладной бюст. Джен, это не конец света.

– Знаешь, это смешно. Всю мою жизнь слово «рак» означало смерть, что-то настолько ужасное, что я вся сжималась от страха. И вот сейчас он у меня самой. А смешное заключается в том, что я нисколечко не боюсь рака самого по себе, даже если мне будет вынесен смертный приговор. Дело лишь в том, что он может повредить моей с Уином совместной жизни – я не смогу подарить ему детей. К тому же – изуродованная фигура…

– Это будет незаметно, Джен. Люди попадают в автомобильные катастрофы, становятся калеками. Некоторые женщины плоскогруды от природы, и ничего – обходятся. Ведь ты же сама постоянно твердила, что не желаешь жить ради своего тела. Соберись с силами, наберись мужества, поверь в себя и начни доказывать это. И начни верить в Уина.

Дженифер слабо улыбнулась.

– О’кей, тогда я лучше сниму эту больничную рубашку, а ты принеси мне всю мою косметику. Хочу выглядеть как можно лучше, когда приедет Уин. – Она села в кровати и принялась расчесывать волосы. Облачившись в прозрачную ночную рубашку, она внимательно посмотрела на слегка забинтованную грудь. – Прощай, малышка, – сказала она. – Ты еще не знаешь этого, но больше тебя со мной не будет.

* * *

Кевин поехал в больницу вместе с Анной, в семь часов туда приехал Уинстон Адамс. Анна заранее установила освещение. Во всех мельчайших деталях Дженифер выглядела, как настоящая кинозвезда, она была почти радостной. Поздоровавшись с сенатором, Кевин и Анна удалились.

Как только они ушли, Уинстон бросился к кровати и обнял Дженифер.

– Бог мой, я чуть не умер от страха. Врач так странно говорил по телефону… сказал, что тебе необходима операция, намекал, что свадьбу, наверное, придется отложить. И вот, ты передо мной… такая красивая… Что эта за операция, дорогая?

Дженифер пристально посмотрела на него.

– Очень серьезная, Уин. Останутся шрамы, и я не смогу иметь детей… и еще я буду…

– Молчи… ни слова больше. – Он с обожанием смотрел на нее. – Можно, я тебе что-то скажу? Я носился с этим только ради тебя. С детьми, имею в виду. В моем возрасте это уже не имеет особого значения. Мне казалось, что тебе этого сильно хотелось, и я делал вид, будто для меня это тоже существенно. Мне нужна только ты, неужели тебе непонятно?..

Она еще крепче прижалась к нему.

– Ах, Уин! – Слезы облегчения заструились по ее щекам.

Он погладил ее по голове.

– Ведь ты же не боялась, что потеряешь меня? О моя красавица, ты никогда меня не потеряешь. Неужели ты не понимаешь, что я только и начал жить благодаря тебе? – Он поцеловал ее груди сквозь прозрачную ткань. – Ты – это все, чего я хочу… не детей, а тебя… ты – единственная женщина, которая что-то разбудила во мне. Бог мои, Дженифер, до того, как я узнал тебя, я думал, во мне чего-то не хватает. Винил во всем Элеонору. Бедная Элеонора, она была тут совершенно ни при чем. Она ничего не вызывала во мне, а я, вероятно, тоже оставлял ее холодной. Но с тобой… Вначале, когда мы познакомились, я отворачивался от тебя, помнишь?

Она кивнула и погладила его голову, покоящуюся у нее на груди. Он поцеловал ее в шею.

– Но ты изменила меня, заставила понять, что я не тебя избегал, а просто боялся и бежал от себя самого. И едва ты вошла в мою квартиру, я уже знал, что у нас с тобой все будет по-другому. Дженифер, ты научила меня любить. Я никогда не смог бы теперь отказаться от этого. – Он начал ласкать ее груди.

– Вот мои дети, – с нежностью произнес он. – Единственные дети, которых я хочу. Прижиматься лицом к этому совершенству каждую ночь… – Он осекся, задев пальцем за бинт. – Что такое? Что они сделали с одной из моих крошек?

Улыбка на ее лице застыла, словно приклеенная.

– Так, ничего… Была небольшая киста…

– Но ведь шрама не останется! – Он пришел в неописуемый ужас.

– Нет, Уинстон, мне ее извлекли с помощью иглы. Никакого шрама не будет.

– Это самое главное. Пусть удаляют даже яичники – мне совершенно безразлично. Это не ты – я ведь никогда не видел их. Лишь бы не трогали моих крошек… – Он опять начал ласкать ее груди. – И почему этот доктор говорил по телефону таким мрачным голосом? Не стал мне ничего объяснять, велел только быстрее приезжать.

– Он… он знал, что я хочу детей… и…

– Почему же он просто не сказал, что тебе необходимо удалить матку? – Он покачал головой. – Эти доктора, вечно они перестраховываются и сгущают краски. Но я рад, что приехал. Уеду и буду представлять, как держу тебя в своих объятиях. – Он прижал ее к себе. – Хочу сохранить это воспоминание. Я не смогу вернуться раньше пятницы. – Он написал номер телефона. – Скажи Анне, чтобы позвонила мне сразу же после операции. Если меня не будет на месте, мне передадут.

Он остановился в дверях и посмотрел на нее так пристально, словно видел впервые.

– Я люблю тебя, Дженифер… только тебя – ты ведь веришь мне, правда? Она улыбнулась.

– Да, Уин, я знаю…

И долго еще после его ухода эта застывшая улыбка не сходила с ее лица.

* * *

В полночь к ней зашел доктор Галенс.

– Мы начнем в восемь утра, – ободряюще сказал он. – И, Дженифер… все будет в порядке. Она улыбнулась.

– Конечно, все будет в порядке.

В три часа ночи Дженифер соскользнула с кровати и тихо приоткрыла дверь. Больничный коридор был едва освещен, но она разглядела медсестру около лифта. Она прикрыла дверь и быстро оделась. Слава богу, что она пришла сюда в брюках и теплом пальто, чтобы сбить с толку фоторепортеров. Она взяла косынку и повязала голову. Затем на цыпочках вышла в коридор, прокралась по стене и спряталась в нише, где стоял титан. Дежурная сестра сидела за столом и что-то записывала в тетрадь. Пройти к лифту, минуя ее, было невозможно. Оставалось стоять в нише и надеяться, что рано или поздно сестра покинет свой пост. Приходилось только молиться, чтобы никто не обнаружил, где она прячется.

Большие часы на стене громко тикали, а сестра все писала и писала что-то в свою тетрадь. По шее Дженифер заструился пот. Она ощутила, как ее овевают потоки тепла, словно она стоит у печки. Черт-это батарея отопления. Внезапно раздался звонок. О, слава богу, звонит какой-то пациент! Но сестра продолжала писать. Оглохла она, что ли? Звонок опять зазвенел, на этот раз, более настойчиво.

«Ну иди же, иди!» – безмолвно кричала Дженифер.

Словно в ответ на ее молчаливую мольбу звонок звенел опять и теперь звенел не умолкая. Сестра поднялась, словно в летаргическом сне, посмотрела на номер палаты, обозначенный загоревшимся глазком, и пошла по коридору.

Проследив, как та зашла в палату, Дженифер быстро побежала к лифту.

«Нет, пройдет слишком много времени, пока он подойдет, да и шуметь будет. Лестница…»

Она сбежала вниз на восемь пролетов. Добежав до вестибюля, она еле отдышалась. Осторожно огляделась по сторонам – никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Лифтер курил, разговаривая с регистратором. Выбежав на улицу, она прошла несколько кварталов пешком, прежде чем остановила такси. К себе в отель она добралась в четыре часа утра.

* * *

Обнаружив на следующее утро, что палата пуста, сестра немедленно сообщила об этом доктору Галенсу, и тот сразу же позвонил Дженифер в отель. Ее номер не отвечал, и он настоял, чтобы помощник управляющего распорядился взломать дверь.

Она лежала на кровати в самом красивом своем платье и в полном сценическом гриме, зажав в руке пустой пузырек из-под снотворного.

На столе лежали две записки. В той, что была адресована Анне, говорилось:

«Анна! Ни один бальзамировщик не смог бы наложить мне грим так, как это умею я сама. Слава богу, что у меня есть „куколки“. Извини, что не смогу быть на твоей свадьбе. Я люблю тебя.