— Припозднились вы. Служба закончилась. Или — по делу?

Я молчу.

Собираюсь с мыслями. Хочу говорить со святым отцом. Только с чего начать? Спросить, к примеру, почему лестница в храме?

Глупо. Он по ней шагает спокойно, будто так и надо. Может, и в самом деле надо? Хорош я тогда со своими вопросами.

А не спрашивать, тогда — что?

Зачем, собственно, явился?

Ясно же как Божий день, коль уж скоро и здесь Лестница — дело-то в ней!

Выходит, нужно спросить?

Открываю было рот. И не нахожу слов. Шевелю беззвучно губами.

— Случилось что у вас?

— Лестница… вот, — только и смог выговорить. И то — с трудом. Но он понял.

— Вот оно что! Видите, стало быть, лестницу?

— А ее что же, на самом деле нет?

— Есть, отчего же. Только видит не всякий.

— Почему?

— Да как вам сказать. Лестница эта — в некотором роде — последний отрезок пути. Земного, разумеется. Открывается тем, кому в ближайшее время предстоит завершить земные дела. Но и в этом случае не все едино. То есть далеко не каждый видит именно лестницу. Случается, и довольно часто, человеку мерещится коридор. Или — тоннель. Многие видят свет и спешат навстречу. Это благодать. Ни страха, ни печали.

— Я помню. Читал про людей в коридоре. Так они будто бы пережили клиническую смерь. Пережили! Понимаете вы?

— Понимаю, конечно.

— Конечно?! Они умирали! Катастрофы. Увечья. Инфаркты. А я, между прочим, здоров.

— Так ведь это сон.


Улыбается слабо и кротко.

Как ребенку.

Такая, дескать, очевидность! Зачем капризничать? Кричать?

А я и вправду кричал. Правда, недолго.

Ласковый батюшка молвил негромко, глянул негрозно — весь мой кураж лопнул, как мыльный пузырь. Изошел.

Стал я тих. Ниже травы.

— Всем, значит, коридор. А мне — лестница?

— Ну, не всем. Большинству. Так ведь это, известно, по делам… Человек, как правило, жизнь свою проживает ровно. С некоторым, конечно, уклоном. Вверх или вниз. Как получится. Чаще, впрочем, попеременно: то вверх, то вниз. Всего понемногу. А в итоге выходит — ровно. Вперед. От первого крика до последнего издыхания. Но бывает иначе.

— Я, выходит, двигался исключительно вверх?

— Полагали, что вверх. Прилагали к тому немалые усилия.

— Что значит полагал?

— Ровно то, что я сказал. Полагали. Надеялись. Рассчитывали. Были уверены. Так ведь это не новость. Намерения человеческие обычно устремлены вверх. То есть всякий, что бы ни вознамерился совершить, рассчитывает, что ему от этого станет хорошо. Даже вор, отнимающий у нищего последнюю краюху, полагает, что творит добро. Для себя. Дескать, этот сухарь поможет ему двигаться дальше. Иными словами — вверх. К сытости. Богатству. И далее.

— Выходит, идущие к вершинам живут иллюзией?

— Не всегда. Не все. Вопрос в том, что — вершина? Для того, кто отнял у бродяги сухарь, ближайшая — сытость. Для другого — радость милосердия. Он сухарь отдаст. Про себя вы всё знаете сами.

— Да. Иллюзий не питаю. Но лестница-то, между прочим, ведет вверх. По-вашему — следовало бы в обратном направлении.

— По-моему, так и есть. А вы — до срока — видите вокруг привычный порядок вещей. Господь милосерд. К чему стращать раба, стоящего на самом краю? Все уже сотворено. Ничего не поправишь. Поздно.

— Говорите, милосерд? А раскаяние? Мне что же, отказано в этой милости?

— Никому не отказано. Но к чему же пустые слова? Была бы душа ваша способна… Открыта… Могла бы, пусть и на последней ступени, покаяться… он рассудил бы иначе. Не сомневайтесь. Но вы… Можете не отвечать. Или — если надумаете — скажите не мне. Себе. Признайте: и сейчас не раскаиваетесь ни в чем. Ни о чем не жалеете.

— Отчего же? Жалею. О том, что не всегда шел до конца. Ленив был. Самоуверен. Жалость порой пробирала, подлюка. Размазывал сопли по тарелке. Совершенно напрасно, как теперь понимаю.

— Вот. Теперь — ваша правда.

— Возможно. Но вы-то, батюшка, каковы? Вам-то ведь надлежит идти до конца, до последней минуточки убеждать меня в обратном. Спасать грешную душу.

— Это сон.

Напомнил снова. Негромко. Никакого тебе раздражения или, к примеру, назидательности.

— Запамятовал, простите! Но вернемся к лестнице, раз уж предъявили именно ее. Как я понял, на верхней ступени все закончится. Как же именно? Молния? Стрела? Копье? Другое разящее оружие? Десница Божья? Или этого до поры знать не положено?

— Отчего же? Все просто. Естественно. Я бы сказал, закономерно. Падение.

— Откуда?

— С высоты. Той, которая — по вашему разумению — достигнута. Согласитесь, это в высшей степени логично.

— Так. Понятно. Действительно просто. И со вкусом, ничего не скажешь. Долго падать?

— Сообразно с законами материальной природы.

— Ма-те-ри-аль-ной?!

— Так ведь тело — до поры — будет с вами. Душа к тому времени обретет уже некоторую ясность. Относительно лестницы прежде всего. Падение ее не испугает. Пока, впрочем, для вас это слабое утешение.

— Отчего же? Я понял. На деле-то лестница ведет вниз. Куда же падать с последней ступни? Ниже нижнего? Действительно не страшно.

— Надеюсь, Господь не оставит вас и тогда…


Он поклонился слегка и собрался вроде бы уходить.

Аудиенция, дескать, закончена. Объяснения даны. Приняты. И поняты.

Чего ж вам боле?

А вот чего.


— Постойте, святой отец. Раз пошла у нас такая откровенность…

— Слушаю.

— Растолкуйте заодно про тех, кто на лестнице… Вернее, ту… Она-то при чем?

— Видели кого-то?

— И даже говорил. Как теперь с вами.

— Так ведь это то же самое, что встречи в коридоре. В тоннеле. Вы про это читали когда-то. Если забыли, так теперь самое время вспомнить.

— Вроде умершая родня…

— Не обязательно. Тот, кто ждет.

— Ждет — зачем?

— Чтобы отдать долги. Или востребовать. Вам лучше знать.

— Как востребовать?

— Каким образом, вы хотели спросить?

— Вот именно. Каким?

— Как будет решено.

— Кем, разрази вас гром?

— Тем, кто вправе.


Терпение мое лопнуло.

Какого лешего, в конце-то концов!

Что за право такое? Кем дано, где предусмотрено?!

Я играю по правилам. Ну… пусть не всегда. Иногда — нарушаю. Да что там иногда — часто. Однако ж всегда известно, что преступил. Какую черту. Чем и как могу поплатиться. Кто спросит.

Это просто и внятно.

А другое…

Библейские истории, разумеется, известны.

Так ведь сказку про серого волка тоже знаю с пеленок. Прикажете теперь каждой твари зубастой, воющей на луну, со слезами бросаться на мохнатую грудь?

Некорректное, полагаете, сравнение?

Евангелие, стало быть, — о другом? О жизни отнюдь не сказочной. Свод законов и правил. Причем наиглавнейших. Вселенских. Допустим.

Но где же санкции? Какова процедура? Объясните мне четко и ясно: кто, за что, каким именно образом — вправе карать виновных? И главное! Продемонстрируйте неотвратимость наказания. Тогда, возможно, поверю. Приму. Подчинюсь.

Так нет же! Ничего подобного.

Миллионы ежедневно и ежечасно преступают ваши заповеди, попирают самым безобразным образом — и ничего. Процветают в благополучии. Зажигают. И счастливы безоговорочно.

И я вместе с ними. И мне — хорошо.

А потом появляется Лестница.

Дохлая тетка припоминает замшелые долги.

Тощий поп поучает.

Шел, оказывается, не в том направлении. Вел себя как-то не так. Не милосердствовал. Грабил нищих. И за это — расплата.

Кто сказал? Где написано? Кем решено?

«Тем, кто вправе…»

Не знаю такого!

Ни разу не видел, не ощущал даже мимолетного присутствия!

Я еще не выбрался толком из чертова сна, не сообразил, что происходит, но уже в лютой ярости отшвырнул одеяло, сшиб тяжелую лампу с тумбочки у кровати, разбил плафон, рассадил до крови руку.

И проснулся.

Сон седьмой, Последний. В котором душе моей настала пора…

Все наконец-то стало на свои места.

Прояснилось.

Я ничего не боялся. Был ко всему готов. К любым неожиданностям.

Хотя — откровенно говоря — знал наверняка: никаких неожиданностей не последует. Кончились неожиданности.

Впереди — полная и абсолютная ясность.

Оттого — на душе светло и покойно.

Существует, правда, одно отвлекающее обстоятельство.

Неоконченное дело.

Не слишком, впрочем, обременительное. Потому что знаю, как именно следует его завершить. Где. В какие сроки.

Но главное — есть абсолютная уверенность: потом, когда все будет позади, наступит настоящая нирвана.

Потому — спешу.

Замок маленький, с круглыми башнями, знакомый, как собственное жилье, приветливый, уютный — вот он наконец. Окруженный старинным парком, похожим на лес.

Тяжелые, пыльные гобелены в столовой. И полумрак. С кухни привычно тянет жареным мясом. И травами.

Однако тишина. Похоже — никого. Хорошо бы! Не нужны сейчас никакие встречи. Лишнее. Все уже сказано, все понято. Зачем понапрасну-то сотрясать воздух? Тем более здешний — неподвижный, пронизанный вечностью.

Аккуратно ступаю по каменным плитам.

Вот и лестница.

Узкая каменная тропа, убегающая вниз. Вопреки тому, что кажется. Знаю точно. Вооружен теорией. Неуязвим.

Остался пустяк. Испытать теорию практикой. И — порядок. Никакие сомнения никогда не достанут душу, не дотянутся страхи, не допрыгнет ужас.

Благодать.