— А туда вообще ездят?

— В замки Луары?

— В d’Azay.

— В моей практике — первый тур. Теперь, похоже, назревает второй?

— Похоже. И ты что же, ничего прежде о нем не знала?

— Ничегошеньки! То есть упоминается во всех проспектах, но так — знаешь — вскользь. Потому, наверное, что немного в стороне от основного маршрута, традиционного — «замки Луары». Турист ведь в большинстве своем существо стадное, его ведут утоптанной тропой, он и рад. Многие даже не догадываются, что поблизости существуют другие замки.

— А он, значит, догадался?

— Ну, Антона Васильевича всегда отличали пытливый ум и тяга к нестандартным решениям.

— Действительно. Значит, ни о чем не спрашивал? Что там и как? История, условия проживания…

— Никаких. Одни указания. А если бы и спросил… Говорю же: ничегошеньки про этот d’Azay тогда не знала.

— Но теперь-то — знаешь?

— Разумеется. Что тебя интересует?

— Все.

— Там прилично информации. Может, сбросить куда? На факс, на e-mail? Есть что-нибудь?

— Есть, разумеется. Дела еще не так плохи. Лучше — e-mail.

— Адрес тот же?

— Да.

— Сейчас отправлю. А тур?

— Что — тур?

— Заказывать? Или сначала почитаешь…

— Заказывать. Все то же самое, что для Антона. В точности. Понимаешь? Абсолютно то же.


Она понимала. И не понимала одновременно.

Было ясно, что я — притом буквально — иду по следу Антона. Как гончая, в предвкушении скорой добычи.

Совершенно не ясно, однако, что она собой представляет.

Ради чего, собственно, гон?


Официантка — расторопная девочка, к тому же хорошо воспитанная — и бровью не повела.

Улыбаясь приветливо, споро навела порядок: поменяла скатерть, принесла свежий кофе.

Пять минут — и будто бы не было никакого конфуза.


— Да… такие дела. Кстати, вот… пока не забыла… Собираюсь во Францию, предлагают тур по замкам Луары. Рекомендуют d’Azay. Вы, по-моему, недавно там были…

Откровенно говоря, собиралась закончить фразу вопросом.

Ненавязчивым. Из числа общепринятых, заезженных донельзя.

Что-то вроде: какие впечатления? Или — что скажете?

Закамуфлировать интерес светским трепом.

Не сложилось.

Девчонка встрепенулась так резко, что едва не опрокинула чашку снова.

Очки повисли на самом кончике носа.

Она же уставилась на меня поверх очков и — надо думать — различала смутно.

Но это было не важно, она смотрела на меня, а видела нечто совершенно иное, намертво засевшее в памяти.

Какое-то жуткое видение. Наваждение. Кошмар.

Такие были глаза.

— Вы все знаете?

Даже странно.

Мне казалось, что она лишилась дара речи надолго.

Впрочем, голос звучит совсем тихо. И сдавленно, словно ужас, который до сих пор бушует в глазах, перехватил горло.

Совершенно не представляю, что с этим делать, от безысходности — продолжаю невозмутимым светским тоном:

— Про вашу поездку?

— Да. То есть нет. Про маленький замок.

— Этот самый d’Azay?

— Нет. Это большой, главный замок. Маленький — рядом, через поле, бывший охотничий домик.

Manoir de la Remonière — у Антона, кажется, так.

Ну конечно! Охотничий домик по соседству с замком.

Странно, что Майка ничего про него не сказала.

Стало быть, я почти не лукавлю.

— Нет, про домик ничего не знаю. А он что, какой-то необычный?

— Там лестница.

— Лестница? Ну и что же?

— Скажите, вы правда ничего не знаете?

* * *

Наконец-то она действительно вспомнила обо мне. И очки — привычным жестом — водрузила на переносицу. И взглянула осознанно.

До того — разговор был какой-то односторонний.

Я задавала вопросы, отвечала — сомнамбула, полностью ушедшая в себя или какие-то иные миры.

Или — воспоминания.

Теперь, похоже, вернулась.


— Про что — не знаю?

— Про то, что там случилось с Антоном?

— А что там случилось с Антоном?

— Вы правда не знаете?

— Я правда не знаю. — Вернее, не понимаю. Но, в сущности, какая разница? Выходит, снова не слишком грешу против истины.

— Но почему же тогда… Зачем вам этот замок? Откуда вы про него узнали?

— Есть туристическое агентство, которое принадлежит моей подруге. Вернее, однокурснице…

— Майе?

— Майе. Вы с ней знакомы?

— Она сама предложила вам этот замок? Именно этот?


Моего вопроса она не слышит, зато упрямо задает свои.

Настойчиво.

С упорством фанатика, походя — говорят в таких случаях. Но в нашем случае это на самом деле так.

Глаза у нее теперь какие-то дикие, взгляд застывший. Но вполне осмысленный. И даже жесткий, упрямый.

Я понимаю: ни спорить, ни перебивать нельзя. Да и не выйдет.

И отвечать нужно спокойно, обстоятельно, по возможности правдиво. Или так, чтобы было очень похоже на правду.

* * *

— Конечно. И кстати, именно потому, что недавно отправляла туда Антона. Он вроде остался доволен. Разве нет?

— А ему, Антону, кто рассказал про этот замок? Она? Или он уже знал про все?


Она буквально рвется ко мне, снова рискуя злополучной чашкой.

И кажется, еще секунда — перегнется через стол, уцепится ручонками за плечи, тряхнет что есть мочи, требуя ответа.

Но бешеный напор быстро слабеет.

Плечи опадают безвольно. Глаза гаснут.

Заканчивает тихо, просительно:

— …Она, случайно, не говорила?

— Случайно говорила. Антон сам выбрал замок. И даже не выбрал, просто позвонил, продиктовал название, сроки, условия…

— Какие условия? — В глазах снова полыхнуло что-то, отдаленно напоминающее надежду.

— Не могу сказать обо всех, знаю только, что просил не беспокоить. Никому. Ни при каких обстоятельствах.

— Да. Конечно. Правильно. — Она соглашается с чем-то, известным только ей, так обреченно и горько, словно речь идет о смертном приговоре. Впрочем, скорее всего так и есть. Осталось разобраться в деталях.

— Что — да? Что — конечно?

— Он уже тогда все знал. Просто я… Я все еще думала, может — случайно. Совпадение. Обычная хандра. Вы же знаете, как это было…

— Знаю. Значит, в замке он впал в обычную меланхолию?

— Нет! Не обычную. В том-то все и дело. Понимаете?!


Она снова вспыхивает как спичка.

Именно спичка, потому что теперь я знаю наверняка — погаснет через несколько секунд.

Скиснет.

Начнет бормотать невнятное.

Хотя — надо сказать — кое-что из ее несуразиц я, кажется, понимаю.

Однако лучше бы прямым текстом.

Потому — надо ловить момент.


— Не понимаю. И, честно говоря, не очень представляю себе, что такого особенного могло произойти с Антоном в тихом французском захолустье, из которого он — между прочим — вернулся живым и здоровым. Может, вы путаете поездки? Ту, последнюю…

— Ничего я не путаю. И не надо смотреть на меня, как на помешанную.

— Я не смотрю. Но из того, что вы говорите, действительно трудно что-либо понять. Потому и возникают… вопросы.

— Вопросы… Если бы вы знали, сколько у меня вопросов… И ни одного ответа.

— Может, поделитесь? Подумаем вместе. В конце концов, я действительно собираюсь ехать в этот замок. И уж если там… что-то не так…

— Не так. Именно что-то не так. Только я не знаю, как это объяснить… Понимаете?

— Понимаю. И думаю, не надо пытаться делать то, что сделать не под силу.

— А что надо?

— Рассказать. Просто взять и рассказать все по порядку. С самого начала.

— Сначала?

— Да. Когда, по-вашему, это началось?

— У Антона была бессонница. Было очень плохо…

— Я знаю. Долго?

— Почти неделю. Потом…

— …он запил.

— Нет. В том-то и дело. Потом он заснул как ни в чем не бывало и проспал всю ночь. Но утром… Понимаете, все было так, как будто не было никакого сна.

— Понимаю.


Как не понять…

Долгие приступы бессонницы у Антона — однажды он не спал восемь суток — были страшным испытанием. Для него, возможно, в первую очередь. Но я так не думаю. По мне — гораздо в большей степени страдали те, кто имел несчастье находиться рядом.

Он сатанел, превращаясь в буйнопомешанного, и вел себя соответственно.

Уходил из дома пешком, уезжал на попутке, один — без охраны, без документов, денег, кредитных карт, без телефона.

В неизвестность.

И никто — даже главный охранник — не знал, где болтается драгоценный шеф.

Возвращался — через пару дней, недель, однажды пропадал целый месяц — изнуренный, осунувшийся, запущенный. Случалось — в чужом, грязном тряпье, со следами побоев.

С годами, впрочем, это стало не самым страшным испытанием для меня.

Хуже было, когда Антон оставался дома.

Тогда начинались действительно иезуитские пытки.

Однажды четыре дня подряд он слушал одну и ту же вещицу в жанре тяжелого рока. Дом, как назло, накануне оснастили модной акустической системой, невидимые колонки огромной мощности вмонтированы были в каждой комнате. Антон — на центральном пульте — звук врубал на полную мощность и методично, дозором обходил помещения. Отключить или хотя бы убавить громкость было нельзя. Нигде. Ни в спальне, ни в ванной, ни в бассейне, ни — даже — в прачечной и винном погребе. Как я сумела в тот раз сохранить рассудок? Не знаю.

Словом, теперь я ее понимала.


— Следующей ночью он тоже спал, но ничего не менялось… И так…