Дама на ступенях — воплощение дежурной любезности.

Британской, кстати. Никак не французской.

«Неподвижная верхняя губа» — совершенно в традициях туманного Альбиона — слегка растянута в подобие улыбки. Размер и степень приличествующего случаю оскала, вне всякого сомнения, заложены с детства, притом на рефлексивном уровне, в какой-нибудь закрытой школе для девочек.

Строгий твидовый костюм цвета кофе с молоком, плотные бежевые чулки на ногах, добротные коричневые туфли с круглыми тупыми носами, разумеется, на низком — «спокойном», как говорят британцы — каблуке.

Но французский чист, никаких островных отголосков.

— Рады приветствовать вас, мадам Полонская. Меня зовут Габриель, я управляю этим маленьким отелем. Надеюсь, вы полюбите его так же, как мы.

— Почти уверена в этом. Так много слышала об… этих местах.

— Благодарю, мадам. Мы приготовили ваши апартаменты, но при желании вы можете выбрать другие.

— Постояльцев сейчас немного?

— Нынешним утром вы наша единственная гостья.

Тонкие брови едва заметно досадливо вздрагивают, мне хватает и этого — она недовольна случайным признанием, торопится исправить ошибку:

— Минувшей ночью мы проводили последних гостей — они спешили к раннему рейсу в Париж, но уже завтра прибудут несколько туристов, а через пару дней здесь будет полно народа, в большом замке начнется «Фестиваль света», возможно, вы слышали об этом?

— Что-то похожее на лазерное шоу Жана Мишеля Жара?

— Вот именно! Волшебные картины в ночном небе, положенные на музыку Ренессанса.

— Даже не пытайся, Габи, это невозможно описать словами. То они представляют в небе летящих птиц, то пламя пожара, то королевские символы — лилии и саламандру. Женский голос поет про мечту. Здравствуйте, дорогуша… Добро пожаловать в наш сельский приют…


…Признаться, я уже успела подумать: это не та женщина.

Не та, о которой писал Антон, определенно. И даже отдаленно не похожа на ту.

Теперь я с трудом удерживаюсь от восклицания из серии «А, вот и вы!», «Так вот вы какая!», «Вы так похожи!». И тому подобное… в том же духе.

Ибо вторая женщина, неожиданно вступившая в разговор, вне всякого сомнения, именно та.

«Гривастая старушенция», по словам Антона, дама без определенного возраста, но ярко выраженной социальной принадлежности, а вернее — с демонстративным желанием социально принадлежать. Когда-то. Давно. Тридцать с лишним лет назад.

Вудсток, Хейт, Сен-Луи… Ну конечно, она оттуда, даже если нога не ступала в тех райских кущах.

Дитя благополучных и благонадежных буржуа, возомнившее себя ребенком цветов. И свободы.

Мальчики и девочки, пришедшие на свои земляничные поляны из респектабельных коттеджей, для того чтобы слегка взбудоражить мир и… вернуться обратно спустя десятилетия — к благополучному бытию своих предков. За исключением тех, разумеется, кто зашел слишком далеко в виртуальные дебри придуманных лесов, заплутал и остался. Уже навеки.

Большинство, к счастью, вернулось.

Вроде этой гривастой.

Зажило себе мирно под крышей слегка обветшалых отчих домов, обзавелось потомством, напрочь лишенным устремлений романтической свободы и свободной романтики.

Твидовый костюм как символ британского образования.

Им бы поменяться местами.

Дама в коричневых тонах больше годилась на роль мамаши.

Другая — с оплывшим телом и пухлым лицом, подвижная, невзирая на массу, с буйной шевелюрой мелких «химических» кудряшек, схваченных черным бархатным ободком, увенчанным крупной бабочкой блестящего шифона, — как ни странно, «тянула» на дочь.

По крайней мере казалась существом ведомым, взбалмошным, готовым в любую минуть брякнуть какую-нибудь несуразицу.

Она и теперь умудряется начать беседу именно с того скользкого — отчего бы, кстати? — момента, что несколькими секундами раньше не без труда миновала дочь.

— Вам жутко повезло. Габи уже сказала? Будете наслаждаться здешними прелестями в полном одиночестве. Как полноправная хозяйка замка. Каково, а?

— Замечательно.

— Я, конечно, сказала, мама. Но, к сожалению, это продлится недолго. Уже завтра… Разве ты забыла?..

— Неужели завтра? Мне казалось, впереди еще уйма времени… О Господи!

Последнее — вовсе не потому, что оконфузилась и надо скрыть неловкость.

Неловкости — насколько я понимаю — никакой, и скользкого момента мамаша не прочувствовала вовсе.

А был ли мальчик?

Возможно, все мерещится только мне и легкая досада «твидовой» — проста и понятна. Какой управляющий доволен, когда пустует отель?

Мамаша же сокрушается теперь по поводу внушительной лужи, в самом центре которой оказалась. В руках ее — толстый садовый шланг. Похоже, ради знакомства со мной мадам оторвалась от утренней поливки. Вода при этом, конечно же, продолжала сочиться тонкой струйкой.

И вот — лужа. Мокрые ботинки. И даже подол необъятной многослойной юбки из пестрого сатина с кружевами.

Дочь сокрушенно качает головой. И некоторое осуждение скользит во взоре. И слабое извинение, адресованное мне: родители, возраст, вы понимаете…

— Тебе надо переодеться.

— Глупости. Все высохнет за пару минут. Мне надо показать гостье ее покои и накормить. Держу пари, бедняга выехала в такую рань, что не успела проглотить и чашки кофе.

— Это правда, мадам. Но я, разумеется, с удовольствием подожду…

— Сказала: глупости! Никаких ожиданий. Следуйте за мной, дорогуша. Габи пока оформит все, как полагается.

Габи не спорит. Завладев моим паспортом, кредиткой, страховкой и еще парой бумаг, приготовленных Майкой, она удаляется уверенным, тяжелым шагом.

Глядя ей вслед, я думаю: это ошибка.

Ее ошибка, разумеется.

Ибо если мадам Габриель ничего злонамеренного даже не скрывает, просто не считает нужным раскрывать все тайны своего заведения каждому постояльцу, то оставлять разговорчивую мамашу наедине с гостьей — по крайней мере в первые минуты знакомства — явно не стоит.

Что же касается моих планов, можно сказать — повезло.

Думаю только — с чего начать?

Известно, к примеру, обеим дамам, кем приходился мне Антон?

Полагаю, известно.

Само собой, никто из них не позволит себе коснуться этой темы. Но если я сама, в порыве внезапного откровения, нахлынувших воспоминаний и даже обиды… Старушка легко может разговориться.

Мы уже в доме.

И я… легко могу закрыть глаза, потому что вижу…

«…большую комнату с тяжелым дубовым столом посередине. Массивные стулья, обтянутые потускневшим гобеленом. Закопченный камин. Большой настоящий очаг, в котором когда-то, подгорая на вертеле, румянились жирные туши. Стена над ним украшена древними изразцами.

Здесь и теперь, похоже, трапезничали. Где-то поблизости — кухня, оттуда аппетитно тянуло жареным мясом и душистыми травяными приправами…»

Все так и есть.

Веселая старушка между тем говорит не умолкая. Ее певучая речь, нескончаемая, как маленький источник в траве, удивительным образом вмещает в себя очень многое, если не все. Историю замков и виллы, упрятанной глубоко под землей, и бедной Поппеи Сабины, и мрачной королевы Екатерины Медичи, оказывается, тоже почтившей здешние места, а между ними — нехитрое меню простого деревенского завтрака, который для меня немедленно могут соорудить.

Я выбираю свежий гусиный паштет, немного деревенского масла, зеленый салат, заправленный лимонным соусом, с гренками и, разумеется, бутылку красного домашнего вина. А кофе потом.

— Выпьете со мной немного?

— С превеликим удовольствием.


Она сноровисто накрывает на стол.

Не знаю, как насчет поваров, но официантов или, на худой конец, деревенских служанок-подавальщиц здесь точно не водится.

Или являются строго к обеду и ужину.

Но мне все равно — еда на столе, и вот уже веселое «чин-чин» знаменует начало нашего приятельства.

Вполне пристойный момент для начала.

* * *

— Вам, наверное, сказали в туристической компании: я здесь потому, что совсем недавно эти места посетил мой покойный муж…

— О да… Бедняжка. Мне, к счастью, не довелось пока примерить вдовий наряд. Жак, слава Богу, жив и обитает, говорят, где-то в Лионе… Мы не общаемся. По настоянию Габи. Но вас я понимаю. Так молоды. Вы любили?

— Не слишком.

— О?!

— Он ведь и здесь был не один?

— Ну, это еще не повод для серьезного расстройства. Мужчины так устроены…

— Я не придавала этому значения.

— И правильно, дорогуша. Свобода — товар куда более ценный, чем кандалы. Им дорожат, как правило, обе стороны. Они, возможно, в большей степени, чем мы. Так вы решили повторить его вояж?

— Да… Тут довольно любопытная история. Покойный оставил путевые заметки.

— Бог мой, как интересно! Неужели о нас? Впрочем, не сомневаюсь. Будучи здесь, он не смог бы промолчать.

— Он не промолчал.

— Умираю от любопытства — какими мы ему показались? Каковы впечатления?

— Вас не обидит, если я скажу: несколько странные.

— Нисколько. Признаться, я ожидала чего-то подобного…

— Мама! Ты не даешь госпоже Полонской спокойно позавтракать! — «Твидовая» Габриель все-таки начеку.

— Вовсе нет, дорогая, мы просто болтаем. Можешь себе представить, месье Полонский оставил записки, посвященные нашему дому.

— Очень мило с его стороны. Ваша карточка, мадам Полонская. Все, разумеется, в порядке. Страховка. Ключ от номера. — Тяжелый кованый ключ, тихо звякнув, ложится рядом с моей тарелкой. Черный, литой, возможно, сохранившийся с тех самых пор, когда в полумраке здешних спален отсыпались после охоты именитые постояльцы или не отсыпались вовсе — предавались любви и коварству: составляли заговоры, ревновали, смешивали яды.