— Должна вам сказать, дорогая, наши гости не запирают комнат, разве что сами запираются изнутри на ночь. От привидений… — Мамаша громко заразительно хохочет.

— Здесь есть привидения?

— А как же! В таких-то стенах! Мы бы просто не уважали себя…

— Прекрати, пожалуйста. Мадам Полонская, возможно, не разделяет восторга твоих фантазий. Никаких привидений, разумеется. Единственная правда то, что наши гости действительно не запирают комнат. Впрочем, если вы сочтете нужным…

— И месье Полонский не запирал?

— Что, простите? Ах да, месье Полонский… Насколько я помню, нет.

— Насколько я помню, он не только не запирал своих апартаментов и не запирался в них, хотя был не один…

— Мама!

— Ах, оставь, пожалуйста, дорогая, мы уже обсудили этот вопрос с мадам Полонской и выяснили, что мыслим одинаково.

— И все равно…

— Но дай же мне договорить!

— Боюсь, именно этого делать не следует!

— Но я хочу!

— Позвольте мне все же дослушать вашу мать.

— Ну, разумеется, хотя не думаю, что она сообщит вам что-либо из ряда вон выходящее.

— Возможно, ты и права. Ничего такого… Я просто хотела сказать, что месье Полонский не только не запирался по ночам, но даже любил бродить по дому. Возможно, в поисках привидения! — Она снова заливисто смеется.

— Успешно?

— Вот уж не знаю. Вид у него иногда бывал странный.

— Какие глупости ты несешь, мама! Полагаю, ваш муж… То есть, простите, ваш покойный муж просто страдал бессонницей. Помнится, он даже просил у меня таблетку. Только и всего.

— Возможно, ты и права, дорогая. Не сердитесь, мадам, у меня действительно иногда может разыграться фантазия. Еще кофе?

— Нет, благодарю.

— Желаете отдохнуть?

— С удовольствием поспала бы пару часов.

— Нет ничего проще. Тут вас никто не потревожит.


Похоже, теперь она спешит быстрее убраться из-за стола и увести меня с собой, подальше от всевидящего ока Габриель.

Однако ж — молча.

Ручей, без устали струившийся в прохладном, слегка отдающем пылью пространстве, иссяк.

И мне сейчас не до речей — вот она предо мной — Лестница.

Я вижу то же, что видел Антон.

«…узкую винтовую лестницу без перил, с шершавыми ступенями песочного цвета. Такими же, кстати, были стены. Никакой тебе штукатурки и прочих современных штучек.

Свечи в круглых стеклянных плафонах расставлены были прямо на ступенях. Живой пугливый свет струился низко по каменной поверхности и вроде манил за собой наверх…»

Потом у него: «Я было собрался. Не вышло!»

У меня выходит с первого раза.

Ступени и вправду не внушают доверия. Истертые и шершавые одновременно, такие пологие, что местами трудно нащупать следующую, узкие, прилепившиеся к стене, без перил.

Определенно опасные ступени.

Если нестись по ним сломя голову. Пребывая к тому же не в себе.

В обычной жизни — не слишком комфортные, возможно. Но и только.

Старушенция тем временем не выдерживает долгого молчания.

— Здесь не очень удобная лесенка, но в ней — не находите? — есть своя прелесть. Все как и много веков назад. К тому же нам невысоко, всего на второй этаж. Гостевые апартаменты там.

— А выше?

— Выше?


Дыхание сбивается.

Сейчас? Между делом? Со мной? Среди бела дня?

Но если здесь вообще должно начаться что-то, то именно сейчас.

И речь, надо думать, пойдет о том, что выше нет ничего, хотя определенно — в узкий лестничный просвет я вижу — спираль стремится вверх…


— Выше — уже частные апартаменты.

Дыхание медленно восстанавливается.

Прохладное разочарование наполняет душу.

— Частные? Ваши?

— О нет. Мы не владелицы этого дома. Просто хранительницы. И заодно — обслуживающий персонал.

— А владельцы?

— Владелица. Она бывает здесь нечасто. Впрочем, этого никогда нельзя знать наверняка.


Сердце снова спотыкается груди.


— Как же так?

— У нее свой вход, свои ключи и свои замашки. Никогда никого не предупреждать заранее. Что поделать? В конце концов, она здесь хозяйка, разве не так?

— Разумеется. А как ее зовут?

— Мама! Ты опять досаждаешь мадам Полонской своими разговорами! — Бдительная Габи каким-то образом оказалась на втором этаже прежде нас. — Следуйте за мной, мадам. Ваши апартаменты в конце коридора.

С сожалением покидаю песчаную лестницу и разговорчивую старушку, успевая все же заметить: проход на третий этаж действительно перегорожен аккуратной полоской истлевшего бархата.

«…бархатная колбаска. Упитанный… шнурок, натянутый поперек ступеней», — подметил Антон.

Совершенно справедливо, между прочим.

— Ваш номер, мадам. Один из самых изысканных в замке. Апартаменты Екатерины Медичи.

Комната встречает меня густым полумраком.

Причудливые витражи в узких окнах сложены из темных осколков стекла, преимущественно красного и густо-сиреневого тонов. Надо думать, даже самое яркое солнце проникает сюда сильно приглушенным.

Много черного: огромная кровать, спиральные колонны черного дерева поддерживают балдахин тяжелого черного бархата.

Темные раскидистые кресла, темный резной туалетный стол. Большое старинное зеркало слабо мерцает во тьме.

Пол устлан старинной керамической плиткой. Разумеется, тоже темной и матовой, неровной. Словно тысячи ног обитателей этой опочивальни странным образом отпечатались в древней глине.

Где-то здесь и следы Антона.

А сейчас вот — время пришло — остаются в вечности мои ступни.

Легкий запах горьковатых трав витает в воздухе. Подходящая обитель для королевы-отравительницы. Ничего не скажешь.

Но теперь я думаю совсем не о ней.

* * *

— Мадам Габриель!

— Да, мадам?

— Как зовут владелицу этого замка?

— Ее имя? Но зачем оно вам, мадам?

— Кажется, мы знакомы.

— Это вряд ли. Впрочем, пожалуйста. Ее зовут Вирджиния Саби.

— Вирджиния? Это ведь, кажется, то же самое, что Виргиния?

— Возможно. Последнее — больше в античном стиле.

— Не французское имя?

— Вероятно, нет. Это все?

— Да, благодарю.


В это трудно поверить.

Почти невозможно.

Однако ж я засыпаю немедленно, едва коснувшись головой подушки. Последнее ощущение: приятный шелк белья на королевском ложе — прохладный, струящийся и, разумеется, черный.


Сон приходит не скоро.

Именно сон, а не просто беспамятство, в которое рухнула сразу, как в темные воды омута, не раздумывая и с головой.

Надо думать, в ласковом королевском шелку я провалялась довольно долго: в комнате уже не полумрак — тьма.

Слабый свет — вполне вероятно, лунный — пробивается все же сквозь плотное стекло витражей: едва различимые багровые и густо-сиреневые тени играют на черном.

Я еще сплю, а вернее, еще только продираюсь в лабиринтах собственного подсознания, пытаясь проникнуть в тот сон, что поджидает, затаясь, в прохладном пространстве опочивальни Екатерины Медичи.

Но уже известно наверняка: он ждет и он обитаем.

Так и есть.

Открываю глаза — отдавая полнейший отчет в том, что сплю, — вижу контур человеческого тела, примостившегося в ногах, на самом краю кровати.

— Антон?

— Ты и теперь хочешь его видеть?

Это Вива.

— Нет. По крайней мере совсем иначе, чем прежде. Просто это было бы логично…

— Логика — ваша религия.

— Да, пожалуй.

— Ты и теперь не жалеешь об этом?

— Что толку жалеть? Хочу изменить.

— Что ж. Ты уже изменилась.

— А ты — нет.


Это правда.

Теперь, погрузившись в сон окончательно, я вижу ее хорошо.

Тьма королевской опочивальни здесь не помеха.

Это сон — он течет по своим законам и правилам, отличным от законов физического мира.

И Вива молода. Почти такой же я увидела ее впервые, на третьи или четвертые сутки своего волшебного возвращения к жизни.

Странно, почему она не появлялась подле меня раньше?

Никогда не задумывалась об этом, а теперь, казалось бы, какая разница?

И тем не менее:

— Почему ты пришла ко мне не сразу? Как Георгий?

Двадцать с лишним лет прошло, но она на лету подхватывает мысль.

— Потому что уже был Антон.

— Сразу?

— Практически в первый вечер после того, как зашили тебя.

— Ты любила?

— Нет, никогда. Сначала — жалела, отвлекалась от собственной боли. Мстила Георгию.

— Он изменял?

— Не больше прочих. Я мстила не за измены. За груз. Он ведь струсил. Пусть и мысленно. Понимаешь? Струсил в душе, возложив всю вину на меня.

— Он тоже понимал.

— Я знаю. Вот и надо было уйти из этого круга. Разорвать. Мне казалось: череду обид и оскорблений можно пресечь оскорблением более сильным. Клин клином. Антон оказался очень кстати.

— Ты всегда это знала?

— Подсознательно.

— А потом?

— Когда он бросил меня? Это была ярость. Мальчишка, выкормыш… Комок глины, вылепленный мной. Как посмел? К тому же я все знала про тебя.

— Он сказал?

— Нет. Никогда бы не сказал такое. Он был очень осторожен. Я сама поняла, догадалась по тому, как складывались ваши отношения. Потом — проанализировала характер твоих повреждений. Это было не так уж сложно. Счастье Антона, что не было экспертов, а Георгий в запале не обращал внимания на мелочи.

— Ты сказала ему?

— Да. Думала — туз в рукаве. Он рассмеялся: «Кто сейчас станет в этом копаться? Кто поверит? Она все равно скажет как надо. Даже под пыткой».