Этого достаточно — предательские ступени древней лестницы действительно чертовски опасны.

Я закрываю глаза секундой позже и не вижу — к счастью — ничего, что происходит потом.

Только слышу.

Отчаянный крик, пульсирующий ужасом и яростью.


— Сука! — кричит Антон.


И больше не успевает произнести ничего.

«…небо распахнуто. Странно. Страшно».

Это конец.

Я-то знаю.

— You started to remove what devil?! We have agreed — we’ll go silently. Simply to go![15] — Чей-то голос снова вопит снизу по-английски. Он возмущен.

— Ну, прости. Когда я его увидел… Это нужно было снять. Я не смог удержаться, понимаешь? Да не убивайся так, туда ему дорога. Ты в порядке?

С ума сойти! Не прошло и часа — он обратил внимание на меня.

— В порядке. Даже больше. Теперь я знаю, как снимать твою долю ангелов.

— Я тоже.

Он наконец обнимает меня.

И кажется, я плачу.


Обеденный стол, за которым когда-то трапезничали короли-охотники, теперь изрядно смахивает на конторский.

Так много бумаг, фотографий, какой-то невнятной, но хитрой техники в чемоданчиках и без них.

Инспектор, типичный француз, и более того — типичный французский инспектор, похожий сразу на Алена Делона и Жана Поля Бельмондо в каких-то очень известных детективах, в просторном светлом плаще, безупречной сорочке, небрежно прихваченной ярким пижонским галстуком, говорит по телефону и одновременно поясняет мне, не выпуская изо рта сигареты:

— Вообще-то мы уважаем «Salladin». Во всем мире уважают «Salladin»… То обстоятельство, что их высокопоставленный сотрудник был тут в момент происшествия и, можно сказать, вел расследование, конечно, сильно упрощает дело. Но, мадам, — широким жестом он обводит королевский стол, заваленный бумагами, — все это надо еще как-то оформить. Не говорю уже — переосмыслить.

— Ерунда. Через четверть часа, не больше, я получу санкцию своего руководства, а ты, дружище, — копию моего рапорта. И все немедленно встанет на свои места. Вся кипа обретет достойный стройный вид и даже сложится в папки. — Теперь мне понятно, отчего мой угрюмый возница так странно говорит по-французски и так отменно — по-русски. Он англичанин, долго живший в России. И никакой, разумеется, не шофер.

— К тому же прошнуруется, пронумеруется и даже уляжется на полки. — Это Федор. Несмотря на то что высокопоставленный сотрудник «Salladin» сгоряча едва не вмазал ему по физиономии, а прибывший французский коллега поначалу норовил надеть наручники, он пребывает в прекрасном расположении духа. И норовит шутить.

— Заткнись! Мрачная тень неосторожного убийства еще маячит над твоей бестолковой башкой.

— Разве мы не решили, что это несчастный случай?

— Мы — решили. Но у этого парня есть еще начальство. А у вашего дважды покойного мужа могут найтись покровители.

— Покровители покойного — это что-то новенькое. И потом — кого тут, собственно, неосторожно отправили на тот свет?

— Ладно, оставим дискуссию.

— К тому же вы все не о том. Да, старина, твое начальство наверняка проявит лояльность, я получу рапорт — пасьянс сойдется. А русские?

— Что — русские?

— Наследники этого типа. Предполагаемая жертва. Их, по-твоему, устроит несчастный случай?

— Они перед вами в одном лице. Их устроит.

— Sur mon Dieu! Мне говорили, что русский криминал замешен круче итальянского, бразильского и китайского, вместе взятых. Но в нашей глуши…

— Ничуть не круче. Я бы сказал, мы имеем дело с криминальной конструкцией исключительно европейского образца. Возможно — североамериканского. Но как бы там ни было — основанной на классических рыночных пружинах. Хотя определенная русская специфика все же имеет место быть — должен признать.

— Ага, значит, должен?

— Должен. А вернее — могу. Но исключительно в психологическом аспекте.

— Не говори мне про Достоевского.

— Почему нет? Очень кстати.

— Я так и не смог осилить.

— Теперь осилишь.

— Наверняка.

— И — со знанием дела.

Мы произносим это почти хором.

Двое русских и один британец — в унисон — одному растерянному французу.

Телефон в кармане нашего британца звонит еле слышно, но слышат все.

И все — попирая приличия — напряженно вслушиваются в его короткие реплики.

От этого разговора зависит многое, и дело, похоже, решается в нашу пользу.

— Все как я и думал. Копию рапорта ты получишь завтра утром.

— А мы?

— А вы не получите. Нет санкции.

— Тогда говорите.

— Или я буду делиться своими соображениями.

— Было бы любопытно. Но очень хочется спать.

— И есть.

— Послушайте, предлагаю компромисс. Хозяек этого богоугодного заведения увезли ваши жандармы?

— Разумеется.

— Так вот. Мы не сильно нарушим французское законодательство, если я проникну на кухню и сооружу легкий ужин?

— Самую малость. Но я готов ее не заметить.

— Отлично. Я приготовлю ужин. Этьен закроет на это глаза. А вы… Кстати, как вас зовут?

— Алекс.

— Алекс, вы коротко изложите содержание собственного рапорта.

— А мистер Самойлов? Он что же, будет ужинать на халяву?

— Я тебя сфотографирую. Запечатлею для истории.

— Вот этого как раз делать не следует. Категорически.

— Хорошо. Тогда — не сфотографирую.

— И отдашь мне пленку, которую уже отснял.

— Идет.

— Согласен.

Ужин, как ни странно, мне удался.


— Все началось не так уж давно — лет пять назад. Мадам решила действовать самостоятельно. Отношения с покойным… простите, мне придется говорить не слишком приятные для вас вещи.

— Не беспокойтесь об этом.

— Так вот, отношения с покойным становились все хуже, дело откровенно шло к разводу, разделу имущества, а может — чему-то похуже. Господин Полонский был известен крутостью нрава и… скажем так… традицией решать проблемы радикально. Словом, мадам решила подстраховаться. Возможно, нанести превентивный удар. Не знаю. На собственные деньги она приобрела лицензию на разработку алмазных месторождений некой африканской страны. Сделка провалилась. В стране сменился режим, деньги канули, мадам осталась один на один с разгневанным супругом. Ему, однако, в ту пору было уже не до нее: дела шли из рук вон плохо, проблемы накатывали со скоростью лавины. Должен отметить — господин Полонский умел наживать врагов. А друзей — терять. Ситуация в конце концов зашла в тупик. Вариантов разрешения было не так уж много. К примеру, пуля в лоб. Не суть притом — самоубийство или месть раздосадованных кредиторов. Арест, следствие, неизбежно — тюрьма. Бегство из страны, скитания по миру под вечным прицелом оптической винтовки, притом практически без средств к существованию. То есть, по сути, вариантов не было. Но он нашел. Довольно неординарный, хотя не такой уж исключительный, если вдуматься. Уйти из жизни, восстав немедленно — уже совершенно новым человеком.

— То есть отправить вместо себя…

— Совершенно верно.

— Артура Павловича Караваева…

— И да, и нет. Там вообще довольно темная история, обильно пересыпанная героином или — я уж не знаю! — каким другим чертовым зельем. Словом, наркотики. Брат новой пассии Антона Васильевича был наркоманом. Законченным. Из тех, что практически списаны обществом, слоняются бесцельно по городам и весям. И пропадают в конечном итоге незнамо где. Никто, разумеется, никогда их не ищет. А этот как раз, на беду, внезапно отыскался, прибился к дому, к тому же с чужими документами. Артур Караваев был когда-то его приятелем, таким же беспросветным наркоманом без роду и племени. И умер тихо, от передозировки. Все как положено. Зачем понадобился нашему братцу чужой паспорт? Просто так, в бредовом порыве, или была серьезная причина скрываться, — теперь не узнает никто. Да и что за прок? А вот мистеру Полонскому бесхозный наркоман, вдобавок под чужим именем, пришелся очень кстати. Полагаю, сама идея подмены родилась у него немедленно после знакомства с фигурантом.

— А сестра?

— Что — сестра?

— Все знала и что же — на все согласилась?

— Сестра… Вы, господин Самойлов, переадресуйте этот вопрос госпоже Полонской, она, пожалуй, ответит на него лучше, чем я. Про согласие, которого умел достигать господин Полонский.

— Вопрос снимается.

— Ну, как хотите. Словом, план был прост и почти гениален.

— Не почти. Просто — гениален.

— Действительно. Все у них получилось. Брат-наркоман благополучно сверзнулся в пучину морскую. Техника, полагаю, никого здесь особо не интересует. Понятное дело, все было как-то обустроено технически. А потом — юридически. В том смысле, что останки несчастного братца Иванушки были объявлены останками серого волка, сиречь — господина Полонского, и благополучно преданы земле.

— Да, мосты сожжены, ничего не скажешь.

— И все — заметь! — кредиторы, мстители, враги, наемные убийцы — все остались по одну сторону пепелища вместе с мадам, которой предстояло расхлебывать остывшую кашу.

— Она была все еще горячей.

— Полагаю, да. Что же касается той стороны пепелища… Кое-кого он все же оставил с собой. Новую пассию. Простите, мадам. Это раз. Понятно, без нее теперь было никак — сестра. Еще одно доверенное лицо…

— Птаху?

— Да. Господина Птицу. Тот, между прочим, первым примчался к месту трагедии, громко рыдал над обезображенным телом и, разумеется, общался с братом безутешной возлюбленной. Да и вообще, полагаю, господину Полонскому в будущем необходимо было иметь своего человека на останках собственной империи. Хотя бы в качестве наблюдателя.

— А Майка?