— Мы захватили центральный телеграф, главное здание факультета, — говорил оратор, которому тут же вручали донесения, — а вот уже и Западный вокзал блокирован. Силой не сломить нашу волю! Завтра в каждом квартале пройдут трибуналы, на которых будут судить изменников.

— Даешь свободную любовь! — выкрикнул кто-то.

Сотни глоток подхватили и стали скандировать: «Свободная любовь, свободный труд! Свободная любовь, свободный труд!»

— Анри, — звал Лорто, — Анри, где ты?

Какая-то женщина взяла потерявшегося мальчика за руку и увела его за кулисы, где был устроен буфет — с пивом и бутербродами, которые тут же готовили выстроившиеся в цепочку девушки. Здесь же на полу, обнявшись, лежала парочка. Анри уставился на нее, но его подвели к стакану молока.

— Где ты живешь? — спросила женщина. — Где твоя мама?

— Я с папой, — ответил мальчуган, ничуть не испугавшись.

— А где он?

— Здесь.

Женщина вывела его на сцену, и оратор объявил, что мальчик по имени Анри находится рядом с ним. Лорто увидел сына и направился к рампе. В тот момент, когда он туда добрался, на сцену вылетела вереница взявшихся за руки, как в фарандоле, маркизов и стрелков. Только что был разграблен магазин театральных принадлежностей и костюмов. Восстание превращалось в маскарад. Оратор попросил всех уняться, и субретки, прелаты, эфебы в туниках примостились в глубине сцены. На авансцену вынесли стол, стулья.

— Никого больше не впускать! — донеслось из мегафона. — Закройте двери. Выделите из своих рядов людей, и пусть они поддерживают порядок! Мы добились свободы, так не будем же ее портить!

— Это праздник? — спросил маленький Анри. — Я хочу спать. — Молодая женщина все еще держала его за руку. Это была брюнетка с яркими чертами лица, сероглазая, в белом свитере и черных кожаных брюках, со стрижкой.

— Благодарю вас, — сказал Лорто.

— Уложите его здесь, — предложила она, — пока не станет спокойней. На улице нешуточная драка. Взгляните!

Со стороны артистического входа и вестибюля, где обычно дежурит сторож, на сцену вносили двух раненых, один из которых стонал от боли, держась за ногу.

— Доктора! — закричал оратор. — Есть ли среди вас доктор? Тихо!

Некоторое время спустя шум утих, раздавалось лишь негромкое гудение голосов; за стол на сцене лицом к залу села группа мужчин. Распахнутые вороты рубашек, всклокоченные бороды, колючие глаза, из которых выкатываются волны усталости — Лорто на минуту представилось, что он попал на заключительный акт долгого заседания революционного трибунала. Анри заснул на брезенте, скатанном и уложенном под подвесками прожекторов и веревками, свисающими с высот, напоминающих пиранезовские. [7]

— Вы далеко живете? — поинтересовалась незнакомка.

— На окраине, — ответил Лорто. — Я оставил машину за мостом Менял, возле Больших магазинов. А вы?

— А я живу напротив, над книжным магазином. Хотите, уложим мальчика там? Позвоните жене?

— Нет, спасибо. Где она, я не знаю. Я живу у матери.

— Ваша жена ушла от вас?

— Она устала от меня. Я ее понимаю. Скажем так: у нее каникулы.

Рабочий сцены в синей спецовке протянул электрические провода, музыка Бетховена приглушила гул.

— Мы в кольце полицейских фургонов, столь милых сердцу посыльного из банка, который все еще воображает, что правит нами, — начал оратор. — Терпение! То, что мы взяли приступом, отныне принадлежит нам, нам всем, без разбора. Мы — новая смена, никогда не виданное лицо, лицо первого встречного, который отныне просто первый, повсюду! Нас всех принимали за сборище краснорожих болванов. Так да здравствует красный цвет!

Раздалось оглушительное «ура!». Лорто взглянул на Анри, но тот спал без задних ног; незнакомка улыбнулась.

— Поразительно, — сказала она. — Мы дышим. Я впервые дышу. Хочется расцеловать весь мир.

— Так не стесняйтесь же, — пошутил Лорто.

Она взяла его за руки и по-братски поцеловала.

— О чем вы думаете? — поинтересовалась она. — Отбросьте все мысли. Нужно отдаться на волю событий. Может быть, это ненадолго, но до чего это прекрасно!

— Отдаться на волю событий я не могу, — сказал Лорто. — Так и стоит перед глазами то, что я увидел еще до первого столкновения, когда только что вылез из автомобиля. Посреди улицы три монахини разговаривали с бородачом шофером, рядом стояли полковник, явно из привилегированного сословия, девицы в таких коротких юбках, что ими все равно ничего не прикроешь, и работник дорожной службы с метлой. Я расслышал несколько слов: культура, аборты. Монахини поддакивали, а одна из них, на вид самая старшая, заговорила о воображении. Анри сидел у меня на закорках, со стороны улицы дез Эколь докатывался гул. Из кафе я позвонил матери, чтобы успокоить ее. Она рассказала, что с балкона нашего дома видела с сотню парней в шлемах, окруживших перевернутый автомобиль в огне.

— А вы чувствуете, как дышится? — спросила она.

— Я просто-напросто думаю о том, что есть материал для недурной статьи. Я ведь журналист. Веду самую эластичную из рубрик: обо всем понемногу. От меня не требуется комментировать, но вот каково происходящее на запах и цвет, каков его ритм…

— Меня зовут Жюдит, — перебила она.

За их спиной по одной из железных лестниц, уходящих куда-то ввысь, взбирались парочки. Председатель импровизированного заседания говорил, сидя в облаке табачного дыма, застилавшего вслед за сценой и зал. Мегафон никак не удавалось отладить, и потому голос доходил до слушателей урывками.

— Пора покончить со старперами, с задницами, восседающими на банковских сейфах, со всем этим смердящим хламом! Мы хотим свежего воздуха! Мы и без ружей поймем, где небо! Им ведом лишь один порядок — порядок цифр в ведомостях, порядок матрикулярных книг! Извините! В стопах наших ног и то больше воображения. Мы направили их на ступени власти! Той власти, где каждый властен свободно развиваться — без проволочных заграждений, решеток, гранат, униформ и сутан!

Энтузиазм достиг апогея, от оркестровой ямы до райка пылко взвилась вверх песня «Дело пойдет на лад».[8]

— Теперь наша очередь задать им перцу! — взвизгнул один из мужчин на сцене. — Поганым металлоломом, вгоняющим их в лихорадку, мы вымостим улицы, и все вместе двинемся по этой сверкающей дороге! Зеленые ковры, на которые они блевали от пресыщения, пойдут у нас на конфетти. Их бесконечную занятость мы заменим праздниками, да такими, что чертям в аду станет жарко! А нам будет жарко, когда мы подбросим в печь дерево с позолотой из их гостиных, где они привыкли трепаться! Пусть подыхают в бронированных ящиках своих квартир! А мы займемся благоустройством небесного свода!

Маленький Анри спокойно спал под весь этот гам.

— Чудесная ночь, — проговорила Жюдит. — Вам удается еще что-то писать?

Она положила руку на голову Лорто, сидящего на полу по-турецки и заносящего в блокнот фразы, которые ему с трудом удавалось расслышать в многоголосом реве.

— Люблю свою работу, — ответил он, записывая речь взявшего в это время слово щуплого мужчины средних лет, чрезвычайно бледного, при галстуке. (Великан держал у него перед носом мегафон.)

— Мы хотим мирно переваривать плоды с древа познания!

Великан перебил его:

— В дерьмо собачье полицейских громил!

Жюдит предложила:

— Давайте отнесем Анри ко мне и обойдем все вокруг, посмотрим. Я не могу больше сидеть взаперти, даже здесь. Хочу на улицу. Держите листовку, я нашла ее в почтовом ящике, пригодится для вашей статьи. В стихах.

Лорто прочел:

Пади, ураган сладострастья, с мансард на землю!

И изваяй из нее ложа пылкой любви!

— Хорошо, — сказал Лорто, — пошли смотреть баррикады, но Анри возьмем с собой. Будет потом вспоминать.

— Вы как будто бы не верите, что это надолго?

— Ну да!

— Думаете, силы порядка все сокрушат? Слишком поздно, я это чувствую! Так странно, у меня ощущение, что я только что родилась на свет. Пошли! Как вас звать?

— Жан.

Она нагнулась и взяла мальчика на руки. Тот не издал ни звука. Лорто смотрел на них так, как будто они всегда были вместе. Они переступили через спящие и лежащие в обнимку парочки, а возле выхода наткнулись на группу курильщиков, склонившихся над корчащейся от боли роженицей. Два негра держали ее за колени, а здоровенный детина с засученными рукавами требовал воды и простынь.

— Сходите к консьержу, черт побери!

Показалась головка новорожденного. Лорто взял Анри у Жюдит, чтобы ей легче было идти. Мальчик проснулся. Свежий ветер перевязывал корпией раненную разрывами и вспышками ночь. Они подошли к железной ограде перед книжным магазином, украшенным вывеской — птица Феникс выходит из книги, чьи раскрытые веером страницы похожи на языки пламени; Жюдит отперла дверцу.

— Это мы, — сказала она, подняв руку к железной птице, которая покачивалась на своем кронштейне на высоте первого этажа, — это мы все. Мы вышли из пепла.[9]

Лорто поставил Анри на ноги, чтобы можно было пройти в узкую дверцу. В глубине помещения с приятным устоявшимся запахом, похожим на запах бельевого шкафа, находилась винтовая лестница. Жюдит уложила Анри в свою постель.

— В виде лебединой шеи, — заметил Лорто. — Великолепная кровать.

— Но узкая, это ее единственный недостаток. Нашла на барахолке.

Слышались дальние разрывы гранат. Без единого слова они легли у подножья кровати; над их переплетенными телами спал ребенок. Позже, в один голос поблагодарив друг друга, они рассмеялись и погрузились в сон. Когда Лорто проснулся, было позднее утро, все вокруг него было новым и неожиданным и посреди всего этого — оранжевый венецианский фонарик, спускающийся с покрытого голубым лаком потолка. Оказалось, Жюдит сунула ему под голову подушку и укрыла его белым набивным покрывалом с рисунком. Анри возился в ванной, примыкающей к спальне, его крики перемежались с полицейской сиреной, гудками пожарных машин за окном, революционным пением и барабанным боем, несущимися из репродуктора, установленного у входа в театр и подключенного к радиотрансляционной сети. От зеленого растения в углу комнаты, казалось, исходил запах любви. Оттого, видно, что у него был налитой стебель с ровной поверхностью, тяжелый и упругий одновременно.