Виктория Волкова - Дом у воды

Когда за подчиненными закрылась дверь, Станислав Иванович Дунаев, откинувшись в кресле, закрыл глаза.

— Ничего, Олежек, ничего, — пробормотал он чуть слышно. — Будет и на нашей улице праздник. Вдове Цагерта я отомщу за тебя. Не переживай, брат! Покойся с миром. Такую многоходовочку придумал, ты бы оценил, мой дорогой.

Трель внутреннего телефона прервала традиционный разговор с братом.

— Да, — недовольно прикрикнул Станислав Иванович в трубку.

— Вам звонит Виктор Николаевич Пахомов, — предупредительно сообщила секретарша.

— Соедини, — рявкнул Дунаев и, услышав знакомый голос, проворковал:- Да, Витенька! Ты в Москве, дорогой?

Виктор Николаевич Пахомов пребывал в бешенстве, а еще в замешательстве. Уже давно, очень давно он не ругался с Гертом. Взывал к его памяти, боготворил, но никогда не приходилось, витиевато и грязно кроя матом, склонять его самого, его жену и всех родственников.

«Твою через колено, Герт», — причитал Пахомов, выйдя из кабинета младшего Дунаева. По Патриаршему мосту он перешел через Москву-реку. Заглянул в Храм, построенный по образу и подобию Городского, что стоит в центре Базарной площади. Купил свечек побольше и потолще и понаставил всем святым и угодникам. Истово крестился и умолял. А выйдя на улицу и в который раз осенив себя знамением, снова принялся почем зря крыть Иштвана Цагерта и Лилю.

«Лилечка, твою мать! Какого… ты влезла в это опасное дело? Почему со мной не посоветовалась, дрянь ты эдакая? Кто просил тебя? Кто?!»

Пахомов прошелся по Гоголевскому бульвару и свернул на Арбат. И даже не заметил, что в Москве потеплело и иней на деревьях превратил город в зимнюю сказку. Виктор Николаевич не проявил интереса к чтецам и музыкантам на Арбате, не удостоил вниманием магазинчики, торгующие сувенирами и розовыми шапками-ушанками. Он прошел мимо бронзового Булата Шалвовича и оказался сначала в небольшом узком переулке, а потом и в маленьком дворике. Сколько раз он приезжал сюда уже после смерти Герта, сидел на скамейке, смотрел на окна квартиры и каждый раз божился и давал зуб, что сумел уберечь семью Иштвана. Всех спас и помог спрятаться. А получается, врал… сам того не ведая.

Пахомов привычно плюхнулся на знакомую лавку и снова воззрился на окна третьего этажа, будто за ними все еще жил своей жизнью Иштван Цагерт.

«Цой жив, — пробормотал Витька сквозь зубы. — Только это не здесь, а рядом в соседнем проулке стеночка. Сюда никто цветов не принесет и песню не затянет».

В кармане завибрировал сотовый.

— Ты где, Виктор Николаевич? — осведомился Гена Лурдин, первый зам и советник. — Я уже на Арбате.

— А я тут поблизости, — буркнул Пахомов. — Сейчас подойду.

Он еще раз печально глянул на знакомые окна, за которыми шла иная, не ведомая ему жизнь, и внезапно вспомнил, как Герт с новорожденным Мишкой на руках ходил из угла в угол, как пытался успокоить ребенка, пока Лиля наскоро мылась в душе.

— Знаешь, Вить, — поделился он тогда, хитро глянув на Пахома, — вот Светланку люблю, как свою собственную. Никогда даже в мыслях не держал, что она не родная. Сколько всего пережили, пока ее на ноги поставили. Ничего дпя нее не жалел и не пожалею. Сам знаешь. Но Мишутку просто обожаю. Он улыбается, у меня внутри все замирает от восторга. Кровь ли это родная дает о себе знать или то, что сын, но веришь, я за него убить могу. Просто понял это, когда Лилю из роддома забирал. На руки взял и пробило. Аж сердце остановилось.

Витька вспомнил, как ляпнул в ответ что-то типа «кровушка наша — не водица колодезная», и вот теперь, глядя на заснеженный двор, осознал с невыносимой горечью, что не только у Светы на лбу горит красная точка оптического прицела, но еще и Мишутка попал под раздачу Дунаева и, по всей видимости, тоже обречен. Только второй в очереди.

Пахомов резко поднялся и направился к выходу. Если бы сейчас кто-то бы попался под руку, он бы врезал. Просто так, чтобы слить эмоции: дикую ярость и полную беспомощность. Детям Герта грозила смерть, пусть легкая и неожиданная, но допустить этого Витька никак не мог. Но и остановить безумства Стаса Дунаева, с какой-то стати решившего мстить за брата, тоже не получалось.

«Эх, Лиля, что же ты натворила, Золотая королева ты наша! — в сердцах ухнул Пахомов. — Как же теперь из этой истории выпутаться и живым остаться?»

Перед глазами Виктора Николаевича вдруг предстало заплаканное лицо влюбленной в Мишку Таечки, первой и самой любимой дочки Пахомова. Нет, девчонок Хлои он тоже любил, но Тайка с тех самых пор, как его с новорожденной дочкой бросила Аписия, осталась самым главным человеком в жизни.

«Не боись, спиногрыз, — предупредил он мысленно любимое дитя. — Прорвемся! Про Свету ничего обещать не могу, а Мишеньку твоего отстою… или спрячу!»

Пахомов усмехнулся про себя, вспоминая нежности, какими его дочка и сын Герта обменивались в последнее время. Эти их взгляды, ухмылки и тайные зажимансы с поцелуями. Витя старательно делал вид, что не замечает влечения юных. Был бы кто другой, а не Мишка, прогнал бы дубиной от своей чудесной дочери! А тут сын Герта. Нет, нет, в воспаленном мозгу виделся малыш, общий внук.

«Каким же должен родиться такой ребенок, если унаследует мозги от нас с Гертом, Лилькину красоту и талант Аписии?»

Пахомов хмыкнул про себя и через силу улыбнулся. Хватит биться головой об стену, пора принимать меры!

Вместе с заждавшимся Геной Лурдиным Пахомов зашел в простую вареничную и, выбрав место подальше и поспокойней, плюхнулся на мягкий диван.

— Мне всегда казалось, — пробурчал он своему бессменному заму, — что из двух сестер Лиля умная, а Линка — балда.

— Зато обе красивые, — хохотнул Гена, вот уже почти четырнадцать лет женатый на Лине. Но увидев, что шеф шутить не настроен, сменил радость на озабоченность, что тут же отразилось на скуластом холеном лице. — Что-то произошло? — поинтересовался участливо. — И что могла учудить Золотая королева, если сидит безвылазно в своем Бордо?

Пахомов вздохнул тяжело, пристально глянул на Гену, от которого почти ничего не утаивал, ни в личном, ни в работе. Лурдин, хоть и закончил юрфак и всю жизнь трудился юристом, жил по понятиям. И в этом абсолютно точно совпадал с самим Пахомовым. Тем более сам Гена, вовремя смекнув, что к чему, женился на Лилькиной сестре Ангелине и из статуса наемного сотрудника автоматически перешел в члены семьи.

Но сейчас Виктор Николаевич Пахомов даже представить себе не мог, с чего начать беседу. И стоит ли ее вообще начинать.

— Сколько у нас времени до поезда? — нехотя поинтересовался Пахом и, услышав ответ, поморщился. — Хорошо, есть время…

Гена кивнул, но про себя отметил, что тема слишком щепетильная и обсуждать ее в общественном месте Виктор Николаевич не намерен. А может, еще размышляет, вводить своего юриста в курс дела или нет.

Лурдин предпочел все узнать сразу. Естественно, потом шеф расскажет. Но к тому времени много воды утечет, и принимать меры придется скоропалительно. Он посмотрел на одетую в школьную форму толстую официантку с густыми неаккуратными стрелками и про себя отметил, что школьницы нынче уже не те. И, дабы развеселить шефа, принялся рассказывать байку про «Райские» пельмени и другие пожелания Линкиной племянницы. Но Пахомов, прервав веселый лепет подчиненного грозным взглядом, глухо осведомился:

— Фляжка с собой?

Гена кивнул и, глянув опасливо на проходившую мимо «школьницу», украдкой разлил по белым кружкам янтарно-коричневую жидкость. Коньяк «Курвуазье», так любимый Пахомовым.

— Хороша курва, — пробурчал Пахом, по привычке называя благородный французский напиток польским ругательством.

— А в Париже вам не наливают, Виктор Николаевич, — осторожно хохотнул Лурдин.

— Там настоящий, — хмыкнул Пахом. — Он другой на вкус. А у нас родной, паленый…

— Да я вроде… — попытался оправдаться Гена, но шеф махнул рукой и бросил небрежно:

— У нас все из одной бочки льют, Гена!

Лурдин обратил внимание на промелькнувшую в воздухе тонкую, но крепкую ладонь шефа. Блеснули часы на запястье — подарок французской жены и перстень на безымянном пальце. Квадратный сапфир иссиня-черного цвета и небольшой бриллиантик, примостившийся в самом углу. Кольцо это, насколько знал Гена, принадлежало Иштвану Цагерту, покойному зятю номер один дорогой тещеньки. Сам перстенек не отличался ни дизайном, ни тонкостью работы, но жена по секрету сообщила, что Пахомов сам выпросил кольцо у Лили, и та после долгих раздумий согласилась. С тех пор, а это случилось без малого десять лет назад, шеф с этим кольцом не расставался. Считал оберегом и талисманом. Лурдин заметил потухший взгляд и осунувшиеся плечи, но навязываться с беседой не стал, а сосредоточенно принялся уминать вареники с картошкой, а потом и с вишней.

— Горазд ты жрать! — хмыкнул Пахомов, оплачивая счет. — Пройдемся по бульвару, а потом сразу на вокзал, — предпожил он, выйдя на улицу.

— Хорошо, — согласился Лурдин. Своих дел у него в Москве не было, и по стародавней традиции Гена встречал шефа в Москве. На Арбате. Обедали где придется, обсуждали дела, а потом возвращались в родной город в вагоне СВ, где под стук колес и коньяк травили байки.

Никитский бульвар плавно перешел в Тверской, а тот в Цветной, Пахомов брел, понуро пиная начищенными туфлями замершие комки снега, и молчал. Гена, изнывая от любопытства, гадал про себя, что же стряслось. Но ответа так и не находил. Наконец на Страстном бульваре Виктор Николаевич устало бросил, смотря в сторону, словно и не желал знать реакцию собеседника:

— Дунаев догадался, кто деньги пожертвовал…

Лурдин выпучил глаза, не зная, что и сказать.

— Вот так поворот, — промямлил он. — Не иначе как Золотая королева?