Она нашла глазами Женю и направилась к ней.

– Женька, огромное тебе спасибо еще раз.

– Да что ты, я же себе тут заодно такую рекламу сделала! И потом – мне самой жутко понравилось работать с их рисунками – это такой кайф, я давно не получала такого удовольствия!

– Я тоже.

– Кто бы мог подумать, что мы будем сотрудничать и получать от этого удовольствие, а, Кира? Скажи мне об этом кто пару лет назад, оторвала бы язык за вранье!

Они засмеялись и выпили шампанского.

Неподалеку стоял Алекс и слушал Машкину болтовню о том, что в мире случаются самые странные вещи – Кира и ее золовка, которые еще недавно друг друга не переваривали, сейчас обнимаются и пьют шампанское, как лучшие подруги.


В Апрелевку ехать было поздно. Они добрались до Кириной квартиры на Арбате уже за полночь. Кира устала и не стала разбираться, почему Алекс чернее тучи и не разговаривает. Впечатления дня переполняли ее, усталость и шампанское валили с ног. Она наскоро приняла душ и юркнула в кровать. Алекс отвернулся, укрывшись с головой одеялом.

– Спокойной ночи, Македонский, – пробормотала она сонным голосом.

Он ничего не ответил, и она уснула, так и не выяснив, что случилось.

Наутро Кира проснулась позже Алекса, застав его одетым так, словно он уже собирался уходить.

– Ты что это, Македонский? Куда собрался так рано?

Она зевнула и включила кофеварку.

– Больше ты мне ничего не хочешь сказать?

– А что я еще должна тебе сказать? – спросила она, ставя хлеб в тостер. – Тебе тосты делать?

– Кира, ты действительно не понимаешь, почему я злюсь?

– А ты разве злишься? – Она озадаченно посмотрела на него. – Вчера тоже, что ли, злился? Не разговаривал всю дорогу. Я-то думаю, что творится с моим Македонским, а он, оказывается, злится. А на что, разреши узнать?

Кира вытащила горячие тосты и намазала их джемом.

– Еще раз спрашиваю, будешь?

– Почему ты мне соврала?

– Ты о чем?

– О Жене. Ты не сказала мне, что она твоя золовка.

Кира застыла на мгновение с куском хлеба во рту, а потом продолжила жевать. Так, кто-то проболтался. А на что она надеялась? Надо было самой рассказать, ясное дело, сама виновата. Теперь он подумает черт знает что. Оправдываться целый год придется.

– Я не соврала. Не сказала – это еще не значит соврала.

– Но ты намеренно не сказала. И это наводит на определенные мысли.

– Слушай, Македонский, я знаю, что ты у нас философ, но не надо делать из мухи слона. Просто забыла сказать, и все. Какое это имеет значение?

– Никакого, если бы ты не скрыла этот факт.

– Ладно тебе, не выдумывай. – Кира поцеловала его вымазанными в джеме губами.

– Давай позавтракаем и отметим наш успех. Вчера мы что-то слишком быстро уснули.

Алекс легко подчинился ее хорошему настроению и не стал продолжать этот разговор. Иногда в умении сглаживать углы он превосходил ее, и Кира, вспоминая свой брак, сделала вывод, что в союзе двух людей легче идет на компромисс тот, кто сильнее любит.

Но на самом деле ни он, ни она не забыли об утреннем разговоре. Алекс уговаривал себя не ревновать Киру к прошлому, а Кира старалась не думать о том, что Алекс был недалек от истины. Она и сама не могла объяснить почему, но ей не хотелось, чтобы Алекс знал о Женькином родстве с Андреем. Как будто это могло как-то помешать ее отношениям с Алексом. Некоторые ощущения так и остаются на уровне подсознания, не находя логичного объяснения. Но считать, что рождаются они из ниоткуда, было бы все же ошибочно.


Легче всего отвлечься от ненужных мыслей, увлекшись новым делом. У Киры и Алекса очередным проектом стала та самая студия, на которую теперь появились деньги. Таперский тоже присоединился к ним, помогая советами. Спроектировать дизайн студии не составило для Алекса большого труда. Они с Таперским понимали друг друга с полуслова, и работа над проектом не заняла и недели. Через месяц у интерната появилась своя шикарная студия со специальным освещением, с проектором и экраном, со столами и мольбертами, с набором кистей и красок, которые Таперский выбирал сам.

Слава о студии и необычных детских рисунках разнеслась далеко за пределы Подмосковья, и власти обратились к руководству интерната с предложением использовать студию не только для детей из этого интерната, но и для детей из других детских домов, особо одаренных или просто желающих изучать живопись. Они даже пообещали оплачивать работу дополнительных преподавателей, но под руководством Таперского. Его уроки совершали чудеса. К ним даже специально приехала группа исследователей, которые взялись доказать на примере их интерната, что искусство ускоряет процесс выздоровления и реабилитации детей. Первые результаты потрясли даже самих исследователей. Психологов изумляла фантазия детей с ограниченными двигательными способностями. По их рисункам можно было изучать, как по книге, все их переживания, восприятие мира и самих себя.

Таперский черпал из работы с детьми вдохновение и энергию, картины писались одна за другой, и не надо было быть провидцем, чтобы предугадать, что очень скоро его имя вновь войдет в ряд самых знаменитых художников современности. Вытащив его из забвения, Алекс вернул его не просто к живописи, но, что более важно, к самому себе.


Таперский не остался в долгу перед Алексом. Взамен на возвращенную жизнь он подарил Алексу его мать. Он подарил ему воспоминания о ней, о том, какая она была ДО. До того, как инстинкт самки затмил для нее все на свете и помутил ее разум. О том, как он был в нее влюблен. Как она вдохновляла его на то, чтобы дышать. И когда дышать стало не для кого, он кончился. Как художник, как гений. Остался лишь человек со всеми слабостями и пороками.

– Если бы не твоя мать, не было бы моих картин, которыми ты так восхищаешься.

Алекс качал головой, сопротивляясь. Он не хотел впускать в себя другой образ Марты. Он хотел видеть ее монстром, лишившим его нормального детства, железной леди, душившей его самостоятельность, перекрывающей кислород. Увидеть мать глазами влюбленного мужчины казалось странным, неправдоподобным, нереальным. И все же Таперскому было ни к чему врать и придумывать. Его Марта тоже существовала когда-то. Когда-то. До появления Саши Гурова.

– Я не понимаю, что могло ее так изменить. – Таперский все пытался понять, как же так случилось, что жизнь его Музы затрещала по швам.

– Я тоже, – растерянно вторил эхом Алекс.

– Я знал, что в ней сидит инстинкт женщины первобытной силы, но чтобы до такой степени...

– Первобытность я испытал на собственной шкуре, она чуть не превратила меня в пещерного человека, – невесело усмехнулся Алекс.

– Не говори так. Она всегда желала тебе только добра. Хотела дать самое лучшее.

– Именно поэтому я очутился в итоге на улице, чтобы попробовать не готовую, разжеванную пищу с ложечки, а сырое мясо.

– И все же я не понимаю, как мог не увидеть надвигающейся трагедии. Похоже, мы оба пострадали от разрыва в равной степени.


Таперскому не давала покоя эта мысль. Мучила его ночами, словно от того, найдет ли он ответ, зависело не только его прошлое, но и что-то важное в настоящем. Было ощущение, что судьба прислала ему неожиданный подарок – коробку с пазлом. В нем были сотни составляющих, и он все старался сложить его. Причем все получалось, все складывалось в рисунок, почти гармоничный, почти понятный, осталось совсем чуть-чуть, чтобы увидеть цельную картину с ответами на вопросы. И вдруг кусочки пазла закончились, а в середине, в самом центре рисунка, так и осталось пусто. Одного кусочка не хватило! Этот кусочек стал для Таперского чуть ли не самым важным в жизни, чем-то вроде панацеи от беспокоивших его вопросов, но он все не находился. Это ужасно мучило Таперского, раздражало, злило, казалось, что ответ где-то рядом, просто хорошо спрятан. Он выспрашивал у Алекса подробности о его детстве, пытался оживить детально и свои воспоминания и даже обращался к картинам, написанным под влиянием Марты. И в один прекрасный день он вдруг обнаружил его. Нашел. Увидел. Он вдруг понял, что недостающий фрагмент пазла – это он сам и есть.

Марта любила его. И Александр Гуров являлся не кем иным, как плодом этой любви. Очевидно, что Марта не хотела обнародовать сей факт. И самого Таперского отдалила от себя, видимо, как раз для того, чтобы доказать всем его непричастность к ребенку. Но любовь к Таперскому сыграла с ней злую шутку. Убрав отца ребенка из своей жизни, она перенесла всю силу чувств на самого ребенка. Потеряв Таперского, Марта патологически стала бояться потерять и того, кто напоминал ей о нем, кто был его прямым продолжением и даже перенял отцовские гены художника. А когда с Таперским случилась беда, изолировавшая его от общества, Марта, вместо того чтобы броситься ему на помощь, с удвоенной силой стала охранять своего детеныша. Пока детеныш не сбежал из золотой клетки, выстроенной из прутьев гиперопеки и нереализованной любви.


– Я не знаю, стоит ли рассказывать Алексу о том, что он мой сын.

– Возможно, ваш сын, – уточнила Кира.

Таперский зашел к ней по делам, обсудить очередную выставку, которую они собирались организовать для его учеников. Она оставила его пить чай с вишневым пирогом и дожидаться Алекса. Гуров задерживался, и разговор потек совсем в другом русле.

– Я уверен в том, что он мой сын. Но не уверен, что он должен узнать об этом после стольких лет.

Кира смотрела в окно, на свою любимую сосну, и думала о причудливости судьбы. С сосны начались ее сны, которые привели ее к этому дому, а потом все завертелось, закружилось. Македонский, новая работа, новые интересы, интернат, дети, а теперь вот еще оказывается, что судьба подготовила сюрприз не только ей, но и Алексу с Таперским.


– Только генетическая экспертиза может показать точно, ваш ли он сын. Ели он действительно не Гуров, а Таперский, то ему следует об этом узнать. По крайней мере, я на его месте хотела бы знать правду. Но если он не ваш сын, вы понимаете, какую берете на себя ответственность, совершив переворот в его душе, его жизни?