Самое лучшее время было – выходной день, тогда с утра, на всю большую семью готовил Миша. Кормил сначала детей, приходящих в восторг от банального омлета, правда, по утверждению шеф-повара, с особенным, секретным ингредиентом, позволяющим наращивать мышечную массу мальчикам и красоту девочкам. Потому и секретный ингредиент, что по-настоящему волшебный. Уникальный!

  Потом завтракали довольные мама и бабушка. В этот день они могли подольше поспать, им не нужно было суетиться по дому, собирать детей, учебный год подходил к концу, и силы взрослых были на исходе, как и силы детей (последних поддерживал только чудодейственный омлет), а потом Михаил собирал завтрак и нёс его на мансарду, для Альбины. Как правило, к тому времени она уже успевала принять душ и подкраситься, не сидеть же полусонным чучелом.

 Достаточно того, в каком виде видел её Миша после аварии! Теперь, когда синяки и царапины сошли, лицу вернулся румянец, очень хотелось нравиться личному Карлсону. Хотелось, чтобы он терял голову от одного взгляда на Альбину, сходил с ума от одной мысли. Ведь Альбина сходила с ума, так что всё справедливо.

  К обеду же, Миша, Альбина и дети шли гулять, иногда брали с собой Луиджиану Бриджиду, она уже подросла, и ей можно было прогуливаться, как взрослой даме. Она облаивала прохожих, лезла в лужи, норовила испачкать новый костюмчик и даже ошейник. Не просто костюмчик, а такого же цвета, как новые курточки девочек. Альбина долго подбирала ткань точно такого же оттенка, чтобы заказать у швеи комбинезон собачке. Идея одинаковых одёжек была с восторгом встречена женской половиной семьи и недоумением мужской. Впрочем, мужчины, включая Феофана, воздержались от комментариев. А Михаил даже похвалил старания «милых дам».

  Обязательно заходили в пиццерию на углу, там их уже узнавали, дети заказывали пиццу, мороженое и пепси-колу, взрослые по настроению. Одна из официанток, совсем молоденькая, лет двадцати максимум, безбожно кокетничала с Михаилом, а он никогда не отказывался от флирта. Отвечал, можно сказать, строил глазки. Того и гляди возьмёт телефон и втихаря назначит свидание. Альбина злилась, чувствовала себя растёкшейся, никому не интересной матерью семейства, сидящей на шее мужа сто двадцать лет. Но потом быстро прощала Мишу, когда он начинал шептать непристойности на ухо и между делом, пока не видят дети, осыпать мелкими поцелуями шею.

  Генеральная репетиция семейной жизни? Всё казалось вымышленным, поддельным, рождественским пряничным домиком из «Икеа». Альбина наслаждалась временем, проведённым в семье Розенберг, с малышнёй – Светиком и Даниилом, каждый из которых был со своим характером, особенностями и привычками. Даниил больше походил на своего дядю, чем на отца – вдумчивый, спокойный и рассудительный, а Светочка – точная копия Михаила, взрывная, нетерпеливая, голый импульс, вернее сказать, Светочка походила на Нелли Борисовну, как и Миша.

  Наслаждалась временем с Михаилом, его поддержкой, теплом, вниманием. Ей даже понравилось вмешательство Михаила в разбор аварии и установление виновного. В крови Альбины был алкоголь, что не улучшало её положение, выходило, что её признают виновной, и выплачивать ей за разбитый автомобиль лет сто, не меньше. Это не считая обязательного штрафа и лишения прав.

  Михаил присутствовал при разговоре Альбины и дознавателя, нещадно давившего на неё, у Альбины попросту не было сил не то что сопротивляться, даже думать о произошедшем. Чем, похоже, и собиралась воспользоваться «пострадавшая сторона». Не получилось. В итоге, признали «обоюдку», и водитель чёрного внедорожника сказал в частной беседе, что  справедливо. И Альбине не пришлось разбираться с сотрудниками ГИБДД, вчитываться в протоколы и заключения, настаивать на экспертизе, ходить по юристам. Всё решилось само собой, как в сказке. Или в женском романе.

  Вот только Альбина не верила в любовные романы, и сказки тоже. Так и жила в подвешенном состоянии, окружённая сахарной ватой, политая сиропом и украшенная большим марципановым бантом.

  Альбина проснулась, потянулась, перекатилась на живот, лениво обвела комнату взглядом. Её завораживал вид из полукруглых окон ночью, когда светятся лишь уличные фонари, да окна домов. Красиво.

  Она уснула после обеда, сама не заметила как. Просматривала вакансии и задремала. Жить на попечении Михаила становилось неудобно, а своими сбережениями Альбина похвастаться не могла. Она почти не тратила выплаты от «Ирбиса» за последние несколько месяцев, но это крохи, если прикинуть расходы и нужды. Ещё весна, а Альбина уже думала о зиме, а значит, нужна будет зимняя одежда Олесе, подготовительные занятия в школе, на следующий год первый класс. Хотелось бы отложить на чёрный день хоть немного, а что такой день может настать в любой момент, наглядно показал один из дней в начале марта.

  А когда проснулась, была ночь. Питерская. Почти белая. Ещё не молочная. Когда светятся фонари на фоне сумрачного неба и только долго живший в городе может безошибочно сказать, что на дворе ночь, а не раннее утро или вечер. «Тёмная ночь» Питерского разлива.

  Миши в комнате не было. Альбина встала, мельком глянула на себя в зеркало. Ну и чучело. Волосы взлохмачены, лицо румяное со сна, как у матрёшки, губы совсем немного, но припухли, шёлковая с кружевами, купленная в Париже, сорочка примялась. Она накинула халатик, шедший в комплекте к сорочке, и спустилась вниз.

  Михаил мог быть в двух местах. В гостиной смотреть телевизор, была у него дурацкая привычка зависать при просмотре зомбоящика, особенно политических ток-шоу и аналитических программ. Или на кухне, жуя поздний ужин, вернее, ночной. Привычка не менее дурацкая – есть по ночам, только более вредная. Во всяком случае, есть в ночи вкусняшки без Альбины, считалось ею невероятно вредным и даже опасным предприятием.

  Прошла по квартире. В гостиной было темно, темнее, чем во всей квартире, тёмные плотные шторы отлично скрывали свет начинающихся белых ночей. На кухне пусто и чисто, не похоже, что кто-нибудь пробирался ночью к холодильнику. Ни единой крошки на столе, ни одной тарелки в мойке. Альбина заглянула в прихожую – обувь и куртка на месте, значит, дома. Шла обратно, когда услышала проигрыш, сначала думала – показалось. Нет. «К Элизе», Бетховен. Невозможно ошибиться! Мелодия, которую знает каждый первоклассник.

  Странно… Альбина приоткрыла комнату, откуда лился звук. За фортепьяно сидел Миша и наигрывал Бетховена. Так, словно он всю жизнь исполнял классику на Бехштейне. Расслаблено, прикрыв глаза, не смотря на клавиши. Рукава светлой рубашки закатаны, пуговицы расстёгнуты почти до середины, полы выпростаны из брюк.

  Бархатистый, окутывающий звук Бехштейна, льющаяся прекрасная мелодия Бетховена и мужчина, играющий с закрытыми глазами. Пальцы бегут по клавишам цвета слоновой кости, лаская их как женщину, воздушно, едва касаясь и с нажимом, заставляя звук метнуться вверх и упасть к ногам, задерживаясь в груди, сворачиваясь там тёплой кошкой. А потом вынуждая эту кошку царапать что-то внутри, тосковать по чему-то, будто ноет нерв…

  Альбина знала, что Михаил окончил музыкальную школу, как и Матвей, сейчас в эту же школу ходит Даниил. Но окончить школу и не утратить навык во взрослом возрасте – разные вещи. Все, закончившие музыкалку, из знакомых Альбины, не подходили к инструменту больше никогда за всю оставшуюся жизнь. А Михаил играет… играет Бетховена!

  На цыпочках она подкралась к нему и встала за спиной, заворожено смотря на руки, парящие над клавишами. Белая, чёрная, белая, белая, белая, чёрная…

- Что стоишь? Присаживайся, - Михаил кивнул на стоявшую у стены банкетку, специальную, для пианино. Обычно на неё садилась Идида Яковлевна, когда занимался Даниил. – Рядышком, - он уточнил, показав головой, куда удобней поставить стул.

  Альбина пристроилась, какое-то время сидела тихи-тихо, слушая игру Михаила. Простая, но вечная мелодия «К Элизе» сменилась вальсом Шопена в до-диез миноре. Фредерик тогда жил в Париже и был влюблён в решительную красавицу Жорж Санд. О ней до сих пор говорят: «Она – сама харизма и секс в чистом виде», через два года он умер. Камиль Сен-Санс и его знаменитый «Лебедь», под который зачаровывала танцем Майя Плисецкая. И, наконец, Ян Тьерсен, с его знаменитой мелодией для кинофильма «Амели».

- Ух, - Альбина в восторге замерла. – Не знала, что ты умеешь играть.

- Я и не умею, - пожал плечами Миша. – Просто у тебя нет слуха, - тихо засмеялся и поцеловал в щёку. – Баловство. Третий концерт Рахманинова я не одолею, - он улыбнулся.

- Ничего себе баловство. А ещё что-нибудь можешь?

- Иди сюда, - он пододвинулся на своей банкетке, усадил Альбину между ног, её голые бёдра касались бархатистой поверхности банкетки с одной стороны и ног Михаила с другой. – Вот это, угадаешь?

  Итальянская полька Рахманинова! Это даже Олеся угадает! Тра-та-та-та. Альбина улыбалась, смотря на пальцы Михаила. Ощущение тепла не покидало её, и дело вовсе не в теле Михаила, тесно прижатом к её спине, не в дыхании в затылок и не в центральном отоплении. Тепло чувствовалось внутри, где-то под ложечкой и в районе сердца. Тра-та-та-та! И звук затих.

- Не могу больше.

  Михаил резко выдохнул, будто не дышал всё это время, развернул к себе Альбину лицом, прижал, до боли, до невозможности дышать, и начал целовать. Мгновенно закружилась голова, бросило в жар, не хватало дыхания, потерялись мысли, их попросту не стало. Только тёмные точки в глазах и оборвавшееся «тра-та-та-та» Итальянской польки Рахманинова.

  Альбина двинула бёдрами, обхватив ногами талию Миши, почувствовала эрекцию, потёрлась, возбуждая сильнее, словно это было возможно. Возможно?


  Михаил, как безумный, целовал хаотично, дышал рвано, оставлял следы на белой, нежной коже, держал настолько сильно, что останутся синяки, непременно останутся. Тесёмка сорочки сползла с плеча следом за рукавом халата, оголилась грудь, чем тут же воспользовался Миша, жадно вбирая сосок, а потом и всю, целиком, оставляя и там болезненный след.