Если в нашем молчании и была неловкость, то я ее не ощутила. А трепет, предвкушение и чувство спокойствия рядом с художником растеклось по моим венам вместе с напитком. Костя отошел в ванную, а я, поставив бутылку на тумбочку, прогуливалась по огромной квартире.

Вскоре моим вниманием завладела фотография в рамке: мужчина и женщина лет двадцати пяти на Красной площади. Наверное, родители Кости. У мужчины такая же кривоватая, но обаятельная улыбка, как у Коэна, а у женщины – светлые волнистые локоны. На другой фотографии я рассмотрела Костю, на вид ему было не больше пятнадцати, хотя сейчас он выглядел также, только стал выше и в глазах появилась уверенность. Рядом с Костей стоял темноволосый парень, явно старше. Его физической форме позавидовал бы мой друг Иван. Сперва я решила, это друг Константина, но улыбка брюнета… слегка кривоватая, левый уголок выше. Он?..

– Что ты делаешь? – в голосе Константина сквозило напряжение.

Хотелось рассмотреть фото поближе, и я застыла, вытянув руку.

– Прости.

Костя подошел к тумбочке, взял фотографию и долго смотрел на изображение, спрятанное за пыльным стеклом. Я боялась дышать, ожидая криков и ругани. Я это заслужила. Но Костя ответил тихо:

– Все нормально. – Если бы в квартире не было абсолютной тишины, я бы вряд ли расслышала его голос. Константин бережно провел по фотографии пальцем, стирая пыль, и поставил рамку на место. Когда художник посмотрел на меня, в его глазах читалась не злость… а боль. Он присел на матрас и спросил: – Давай поговорим? Ты же хочешь знать.

Я молчала. Насколько уместно мое любопытство? Имею ли я право…

Константин взял меня за руку, потянув к себе на кровать. Когда мы сели напротив друг друга, Костя заговорил, смотря в сторону:

– Что хуже, когда тебя недолюбили в детстве или перелюбили?

– Перелюбили? – выпалила я. – Это… невозможно.

Его вопросы меня пугали. Я ходила по острию лезвия, в любой момент разговор мог закончиться на негативной ноте или, того хуже, выйти из-под контроля, поэтому я пообещала себе обдумывать ответы тщательнее. Мне было страшно – вдруг придется говорить о моей жизни?

Но Константин рассмеялся и лег на плед, заложив руки за голову. Отлично, он не злился. И не собирался давить на меня. Нужно принять это, понять это, и расслабиться. Потому что напряжение сводит меня с ума.

– Ты говоришь так, потому что перелюбили тебя, – сказал Костя без тени упрека. – Богатая девочка.

Отрицать глупо, и я кивнула.

– Мне все доставалось легко. Жила беззаботно и весело… до определенного момента.

Костя снова сел напротив меня, скрестив ноги. Если он и хотел спросить, что это был за момент, то не решился. Я оценила его тактичность.

Художник, с детской уверенностью в своей правоте, сообщил:

– Я не верю в такую тебя. – Коэн сидел близко, его дыхание щекотало мне губы: – Яна?

Я нервно дернулась и поспешила сменить тему:

– А недолюбили, значит, тебя?

Я сменила тему, и выражение лица Константина тоже сменилось. Он достал из кармана джинсов пачку сигарет и закурил. Предложил мне, я отказалась. Пару минут Костя молчал, затягиваясь сигаретой и выпуская на волю белый дым. Я терпеливо ждала.

Когда он затушил окурок о край маленькой черной пепельницы у кровати, то начал рассказ:

– Родители любили моего брата сильнее, чем меня, – Костя говорил тихо, но каждое его слово, наполненное болью, казалось ударом молотка. – Для них Дима был идеальным сыном. Его математический склад ума им ближе, понятнее… Я ревновал. А когда они умерли, мы остались одни друг у друга. Мой брат, он… жил, понимаешь? Его было за что любить. Он был личностью. А я прятался за холстом и рисовал… – Константин отвернулся, пряча от меня сверкающие глаза. – Бывало, Дима отдыхал в гараже с друзьями и девушками, играл на гитаре и чинил автомобили, а я смотрел на его жизнь через маленькое окошко, а потом убегал к себе в комнату и рисовал… рисовал… Дима звал меня, хотел познакомить, а я боялся.

– У тебя было увлечение, любимое дело, – возразила я.

Сложно поверить, что смелый, свободный Константин Коэн чего-то боялся и жил в тени старшего брата.

– Я думал, это пройдет… Конечно, я общался с людьми, но только чтобы проникнуть в их головы и найти идеи для моих картин. Я до сих пор так делаю, если честно. И познакомился с тобой тогда… тоже из-за этого. – Он мельком глянул на меня, вероятно, ожидая обиды, но я лишь усмехнулась и кивнула, мол, продолжай. И Костя заговорил вновь: – Я встречался с девчонками, но ради их тел на моих холстах. Мне было плевать на брата и его увлечения, на друзей, девушек, учебу. Меня все устраивало, но ведь я не жил. Так, существовал. Знал, что Дима всегда прикроет мою спину: обеспечит едой и крышей над головой.

– А Дима? Что он думал?

Я сразу пожалела о бестактном вопросе, но Константин не изменился в лице. Он ответил:

– Мы не были близнецами, но брат понимал меня с полуслова. Дима не пытался увлечь меня наукой. Он принимал меня таким и верил… Он действительно верил, что у меня все получится!

– А ты…

– Я не верил. Ни себе, ни ему. – Щеки Коэна раскраснелись, и я взяла его за руку, чтобы он успокоился и смог продолжить. – Мне казалось, Дима хочет быть лучшим, идеальным… Чтобы даже с небес родители гордились им, а не мной. Какой я был придурок! – Костя скривил губы. – И в тот день… когда он разбился на машине, я сидел в комнате и рисовал. Его портрет.

Наши истории оказались схожи, и мне захотелось рассказать свою, но я молчала. Неправильно было тянуть одеяло на себя в тот момент, когда Константин открывал душу. Возможно, я первая и единственная, кто слышит это наполненное чувством вины откровение.

– Когда я в последний раз взмахнул кистью и закончил портрет Димы, раздался телефонный звонок. Я не верю в интуицию, но в тот момент внутренний голос кричал: «Не подходи!» Но я, разумеется, взял трубку…

Костя вздрогнул и крепче стиснул мою ладонь. Мы держались за руки и будто вросли друг в друга, две идеально подходящие, сломанные ударами судьбы детали. Константин шумно вздохнул и продолжил свою историю:

– Я плохо помню тот вечер. В голове тогда крутились две мысли: Дима погиб и я мог погибнуть вместе с ним. Но я выбрал рисование, а не поездку на речку. Дима поехал один… Он любил свою машину, а я считал лазурную «Девятку» произведением сатаны. – Костя мягко одернул руку и до красных полос потер ладонями лицо. – Яна, понимаешь… я знал: что-то случится. Знал, но ни черта не сделал! – голос Константина сорвался на хриплый крик. Если ранее его рассказ напоминал аккуратные мазки грустно-спокойным цветом, то теперь краски потемнели – жестокая реальность.

– Ты не виноват, – сказала я, хотя отлично понимала, как трудно заглушить это противное чувство, если решил возложить вину за произошедшее на свои плечи. – Никто не виноват.

– Может, он специально врезался в тот грузовик, чтобы я начал ценить жизнь? Чтобы я что-то сделал?! Иногда мне кажется, поэтому я остался один. Через пару месяцев я окончил школу и уехал в Москву. В художественное училище я не поступил, думал попробовать в следующем году, но познакомился с Марией… – Коэн замолчал, словно ему вдруг перестало хватать воздуха. Прокашлявшись, Костя провел ладонью по волосам и тихо добавил: – Я развеял прах Димы и пообещал быть смелым.

– Прости себя, – мои губы нашли его, – пожалуйста, прости. Ты не виноват.

Кого я пыталась утешить – его или Яну из прошлого?

Мы сделали передышку на поцелуй. Моя ладонь оказалась на щеке Кости, его рука – на моей талии. После поцелуя – долгий диалог взглядами двух израненных душ, и Константин рывком усадил меня на свои колени. Крепкие, жилистые руки обхватили мои бедра. Губы нашли мои и на них обрушился поцелуй. Костя целовался не так, как на мосту, на поляне или минутой ранее, а более страстно и отчаянно, будто от этого поцелуя зависела его жизнь.

И я целовала Костю, словно от этого зависела моя жизнь. Я отгоняла прочь страхи и сомнения. Призраки прошлого сгорали в пламени, что разгоралось от его поцелуев и прикосновений.

Он прошелся рукой по краю моих джинсов, параллельно проводя дорожку горячих поцелуев по шее. Мое дыхание, как и дыхание Кости, было неровным, жадным, сбивчивым. Тело, во власти старых привычек, пугливо сжималось, когда Костя дотрагивался до груди или бедер. А вот мой разум... уплыл куда-то далеко. Я хотела стереть старые воспоминания, нуждалась в новых, поэтому смело прошлась ладонью по плечам Константина, сминая его кофту пальцами. Я желала избавить его и себя не только от тревог и боли, но и от одежды, чтобы скорее почувствовать наше единение.

Константин с трудом остановился. Снова диалог глаза в глаза. Зеленые смотрят в серые. Немой вопрос от Кости: ты уверена?

Я опешила, отстранилась. Приятно, что ему не все равно. И так как восхищение Костей, наша страсть и, возможно, более сильные чувства, испепелили мои страхи, я смело кивнула и дотронулась до его кофты: потянула ткань наверх, забралась под нее пальцами, ощутила ногтями теплую кожу и рельефные мышцы. Константин помог мне снять его одежду. Следом полетел мой свитер, футболка, лиф.

– Яна, я должен сказать тебе…

– Потом, все потом. Пожалуйста.

Он колебался секунду, но в итоге кивнул и припал к моим губам.

В тот момент от него меня не оторвал бы даже пожар. Руки Кости легли на мою талию. Я все еще сидела на его коленях и в полной мере почувствовала, как он возбужден. От желания я окончательно потеряла контроль над своим телом. Та девушка, что дремала четыре года без ласки, очнулась и хотела принадлежать этому прекрасному мужчине.

Константин уложил меня на простыни и навис сверху, проводя ладонями по моим ногам. Расстегнул пуговицу, снял с меня джинсы. Мои руки нашли его волосы, зарываясь пальцами в светлые локоны. Отвечая на поцелуи, я помогала Константину избавить нас от остальной одежды.