Мимо нас, изрыгая громкую музыку, протарахтел джип и оставил на ветровом стекле тонкую пленку пыли. Джек отвернулся и завел мотор.

– Уже съезжаются. Нам надо доехать до озера, пока там еще не так много народу. Озеро соленое, не так далеко отсюда, в центре кратера.

Я перевела дыхание и кивнула. Что-то потрескивало между нами, готовое вспыхнуть. Нам обоим это было не нужно, и мы сохраняли дистанцию и старались отвлечься.

Я разглядывала стада черных буйволов, эти флегматичные животные даже ухом не вели, когда мы проезжали мимо.

– Они входят в Большую Пятерку, – сказал Джек.

– В Большую Пятерку?

– Львы, леопарды, слоны, носороги и черные буйволы. Их называют Большой Пятеркой. Такой термин придумали охотники. Не из-за величины. Просто это самые свирепые и опасные животные, если их ранить. Сейчас ни одно сафари не считается полным без всей пятерки.

– Пока я видела только льва и буйвола. – В этот момент я затосковала по Мо – так сильно, что мне даже стало больно дышать. Я была так зациклена на своих задачах, что от меня ускользнули важные вещи. Теперь у меня появился собственный дом, но зато я уже никогда не побываю на сафари вместе с Мо.

– Слонов мы точно увидим, ближе к лесу, а вот леопарды обычно осторожные, ну а носорогов становится все меньше из-за браконьеров, – сказал Джек. – Очень ценится рог носорога, в основном из-за мифа о его целебных свойствах. Хотя, говоря по правде, можно с таким же успехом грызть собственные ногти – никакой разницы.


– Рог носорога. Части тела альбиноса. Ты когда-нибудь задумывался над тем, кто придумывает такие мифы и почему им так верят?

– Мы все жаждем чудес, Родел. Мы хотим проснуться богатыми. Или здоровыми. Или красивыми. Мы хотим, чтобы наши любимые оставались с нами, жили с нами, умирали вместе с нами. Мы хотим повышения по службе, хорошую работу, красивый дом. Вот мы и придумываем мифы, живем ими, верим в них. Пока не появляется что-то лучшее, что-то, что нас еще больше устраивает. Правда в том, что мы с тобой тоже создаем миф. О Схоластике и других детях. Мы думаем, что спасем их, если отвезем в Ванзу. Да, там они будут в большей безопасности, но это все равно ложь. Потому что они будут там отрезаны от остального мира. Потом им все равно придется уйти из школы, а мир так и останется миром. Возможно, они будут лучше подготовлены для жизни в нем, не так уязвимы, но все равно останутся мишенями.

– Я знаю. – Я проследила взглядом за плавным полетом птицы в ярком оперении и повернулась к Джеку. – Я знаю, что это не выход. Ничего не изменится, пока не исчезнут предрассудки насчет них. Но кто знает, когда это случится? У меня нет на это ответа, Джек, но иногда ложь во спасение – единственное, что держит нас на краю пропасти и не дает упасть. Мы лжем сами себе, чтобы жить дальше.

– Ложь во спасение, – повторил Джек. Он оторвал взгляд от дороги и перевел его на меня.

Внезапно мы перестали говорить о детях. Мы говорили о приятной лжи во спасение, которую могли сказать друг другу в этот момент. Мы могли обменяться телефонными номерами, пообещать друг другу не теряться, видеться иногда, поздравлять с днем рождения и праздниками, – просто чтобы позволить себе отведать то, что горячо и учащенно билось между нами. Это все равно что лизать леденцы с перцем чили. Жгуче, но все равно приятно. Может, именно такое обаяние чего-то бешеного и приятного и было нам нужно, чтобы снова вернуться к жизни. Вот только мы были не такими людьми. Мы были Джеком и Ро. И нам меньше всего было нужно соединиться, отведать друг друга и потом разбежаться.

Я отвернулась и посмотрела в окно. Мы приближались к озеру, похожему на мерцающий бриллиант в центре кратера.

– Розовое озеро? – спросила я.

– Посмотри внимательнее.

– Фламинго! – воскликнула я.

Берег обрамляли тысячи птиц с розовым оперением. Их змеевидные шеи размеренно погружались в воду, словно фламинго клевали собственное стройное отражение.

– Так тебе будет лучше видно. – Джек открыл крышу, чтобы я могла высунуть голову.

Когда мы подъехали ближе к берегу, фламинго рассыпались вокруг нас, словно розовые лепестки на ветру. Некоторые взлетели, расправив крылья и показав нам нижние красные перья.

Мое сердце наполнилось неожиданной радостью за Мо. Она видела это фантастические зрелище и не слушала мои лекции о том, что ей надо найти настоящую работу или снять настоящую квартиру. Она видела в своей жизни так много интересного, жила каждый день по собственным правилам, словно догадывалась, что ей нельзя зря тратить время. Ведь бывают же такие люди. Они слушают свой внутренний голос, пусть даже безумный и дикий, а мы этого не понимаем.

«Она была короткая, Мо. Но зато полная и насыщенная».

«Ты говоришь о моей жизни или о чупа-чупсах с перцем?»

Я рассмеялась, когда фламинго стали танцевать вокруг меня, крякая, как гуси. Они были так близко, что я видела желтизну их глаз и кривые клювы. Небо сияло синевой, лишь над озером поднимались легкие облачка. Стало гораздо теплее, и моя кожа вбирала в себя солнце.


– Эй! – Я стукнула кулаком по крыше, радуясь ветру в моих волосах. – Прекрасный день! – крикнула я птицам.

Фламинго остались позади. Мы проезжали мимо заболоченных берегов, где в густой грязи ворочались гиппопотамы. Стая узкозадых гиен кружилась возле трупа убитого животного. Они огрызались на подбиравшихся к ним шакалов. В воздухе летали хищные птицы и марабу, они тоже были не прочь полакомиться падалью. Два серых журавля наблюдали, как несколько агрессивных буйволов гоняли льва вокруг водопоя.

Джек съехал с дороги и остановил машину. Через пару минут он встал рядом со мной и протянул мне бинокль.

– Видишь ту группу птиц? – Он подождал, пока я их нашла. У них была кремовая грудь, и они что-то клевали. – Это африканская большая дрофа. Самцы принадлежат к числу самых тяжелых летающих птиц. Теперь посмотри на то дерево. Высокое, с большим суком, торчащим вправо.

Он стоял за мной, прижавшись грудью к моей спине, и махал куда-то рукой. Другая его рука лежала на моем плече, теплая и тяжелая.

У меня ушло несколько минут на поиски того, что он хотел мне показать.

– Гепард, – сказала я.

Дикая кошка лежала на толстой ветке, закрыв глаза, и отгоняла хвостом кружившихся вокруг насекомых.

– Не гепард. Леопард. – Мы стояли так близко, что дыхание Джека шевелило мои волосы. – Их легко спутать, потому что у обоих есть пятна. У гепардов они широкие и черные, а от глаз тянутся черные линии. У леопардов пятна как розетки, группами. Еще леопарды крупнее и мускулистее. Они не созданы для быстрого бега, как гепарды, но компенсируют нехватку скорости своей силой и умением подкрадываться. Часто они утаскивают свою добычу на деревья, чтобы ее не съели другие хищники.

Я наблюдала, как дышал леопард, как вздымалось и опускалось его брюхо. Я представила себе, как он неслышно идет в высокой траве саванны, подкрадываясь к ничего не подозревающей добыче, как хватает ее своими мощными челюстями.

– Номер три из Большой Пятерки, – пробормотала я, зябко поежившись.

– Ты так и не согрелась? – спросил Джек.

– Все нормально, – ответила я, повернувшись к нему.

Солнце было прямо за его спиной, и его густые, непослушные волосы казались золотой гривой.

«Интересно, похож ли он в сексе на Муфасу, Mo?»

– Почему ты смеешься? – Джек заметил мою усмешку.

– Просто так. – Я оглянулась. – Иногда я веду странные беседы с сестрой.

– Это имеет какое-то отношение ко мне, да? – спросил он, словно мои разговоры с мертвой сестрой были совершенно нормальной вещью. Хотя, может, ему это тоже было знакомо.

– А ты так делаешь? – спросила я. – Ты разговариваешь с Лили?

– Я не могу. – Вокруг него снова выросла стена, словно я зашла слишком далеко и прикоснулась к чему-то личному, больному, что он не хотел никому показывать. – Я не могу… смотреть ей в лицо.

У меня сжалось сердце. Джек слишком терзался чувством вины, чтобы говорить с дочкой, вести даже воображаемый разговор. Потому что не смог, не успел добраться до нее. Потому что она погибла в одиночестве. Я хотела что-то сказать, но промолчала. В такой ситуации любые слова бесполезны.

– Если не можешь говорить, тогда просто слушай, – сказала я. – Может, когда-нибудь ты услышишь, что она говорит тебе.

Я протиснулась мимо него и села на свое место. Мы молча поехали дальше к рощице высоких деревьев с желтой корой. В густых кронах скакали с ветки на ветку зеленые мартышки и порхали птицы.

– Это лес Лерай, – сообщил Джек.

– Ой, Джек. Гляди! – Я сжала его руку и показала в тенистую чащу.

Массивный слон терся о дерево, его огромные бивни касались земли.

– Это старый самец. Большинство слонов в кратере – самцы, – сказал Джек. – Большие стада с молодняком редко спускаются сюда.

– Зачем он это делает? Трется о дерево?

– Наверно, чешется. Или счищает с кожи паразитов. – Он наклонился вперед и посмотрел в бинокль. – А может, он просто возбужден.

Он сказал это будничным тоном, и я рассмеялась.

– Ты заметил его член?

Джек покосился на меня.

– Как ты сказала, Родел Эмерсон?

– Я пошутила, – пробормотала я.

Он откинулся на спинку кресла и скрестил на груди руки.

– Ты сказала «член».

– Мо говорила, что мне надо к ней приехать, и она покажет мне слоновий член.

– В таком случае миссия выполнена. – Он нарисовал в воздухе воображаемую галочку и протянул мне бинокль. – Смотри. Не робей.

– Нет, спасибо. Мне не хочется смотреть на его… его член. – Я не сомневалась, что мои щеки стали цвета свеклы или вишни.

– Боже мой. Ты смутилась. Ты стала такого же цвета, как закат в Серенгети. – Джек засмеялся. Его широкая, от уха до уха улыбка была совершенно ослепительной.

– Может, поедем дальше? – Я вернула ему бинокль.

– Подожди, – сказал он, трогая с места машину. – Впереди мы увидим еще много членов.