«Верно. – Гома опустила ружье. – Ну, вот и все».

Но ее острые глаза смотрели на меня, и мне казалось, будто она заглядывает мне в душу.


– Мы… мы услышали выстрел, – сказала я Джеку.

– Пришла стая гиен. Хотели напасть на телочку. Одну гиену я застрелил. – Он показал на темное пятно. – Остальные убежали.

– А что телочка? – спросила Гома.

– Несколько ран и царапин, но она поправится.

Гома кивнула.

– Сейчас я найду для нее одеяло.

Она скрылась в амбаре, оставив нас с Джеком возле мертвой гиены.

– Часто такое бывает? – спросила я.

Джек попал гиене прямо в середину лба. Как он сумел это в полумраке, еще до рассвета, уму непостижимо.

– Обычно в сезон дождей. Тогда животные срываются с привычных мест обитания. Хорошо еще, что лошади занервничали и насторожили меня.

– У тебя и лошади есть?

– И коровы, и куры. Мы стараемся быть максимально самодостаточными. Яйца, молоко, фрукты, огород у нас тоже есть. У нас даже будильник естественный.

Петух снова закукарекал, и я улыбнулась.

– Ты любишь, чтобы все было натуральным?

– На сто процентов.

Теперь я уже различала нюансы в его голосе. И по тому, как Джек смотрел на меня, он сейчас говорил не о ферме. У меня пересохло во рту, когда я поняла, что стою на фоне рассвета и что ему видны все изгибы моей фигуры. Мои соски затвердели от утренней прохлады, но на меня тут же нахлынул жар и наполнил все поры. Сердце неистово трепетало, словно воздушный змей на ветру. В Джеке так сильно ощущались магнетизм и уверенность в себе, что мне даже захотелось отдать ему в руки все мои жизненные нити. Мне захотелось, чтобы он погрузил руки в мои волосы, потянул за них…


– Вы оба готовы пойти в амбар.

Мы с Джеком вздрогнули при звуках голоса Гомы.

– Серьезно, с дохлой гиеной у ваших ног? – Она перевела взгляд с меня на Джека. – Нет. Я не хочу ничего слышать. – Она выставила ладонь, когда Джек начал что-то говорить. – Можешь спорить сколько хочешь. Вы оба можете спорить. Но вы не проведете старую каргу. Как вы глядите друг на друга. Искры и все такое.

Мы уставились на нее в неловком молчании. Что тут скажешь на такие слова?

– Возвращайся домой, Гома, – сказал Джек.

– С удовольствием, – ответила она, окинув нас лукавым, озорным взглядом.

«О Боже. Лучше бы земля разверзлась у меня под ногами и поглотила меня целиком!»

Мы стояли, потупившись, когда она ушла.

– Прости, она просто…

– Все в порядке, – перебила я его. – Мне нужно сегодня съездить в город и забрать вещи из хостела.

«Чтобы я не ходила в муумуу твоей бабушки, которое абсолютно никому не добавляет сексуальности. Чистое безумие, что между нами возник такой момент, и, может, если я буду долго уговаривать себя, то смогу выбросить из головы этот неловкий инцидент, и тогда мы сможем просто вернуться к…»

– Ты слышала? – Джек резко повернулся и загородил меня своей могучей фигурой. – Там кто-то идет.

– Это всего лишь я. – Из тени вышел Бахати. – Я слышал выстрел.

– Он был полчаса назад. Где ты был?


– Глядел. Из окна. – Он показал на верхний этаж дома.

– И ты позволил Гоме и Родел первыми выяснять ситуацию? Вшивый из тебя охранник, Бахати.

– Я не охранник. Никогда не считал себя охранником. Я актер. Ты заплатил мне, чтобы я остался тут до твоего возвращения. Ты вернулся вчера вечером. Насколько я понимаю, наш контракт истек. К тому же я лишь играю роль стража. Когда люди смотрят на меня, они видят свирепого воина масаи, с которым лучше не связываться. И это самое главное. То, как они воспринимают меня. Им не надо знать, что я даже мухи не обижу. Как видишь, все можно уладить мирным путем. Без драки. Но откуда среди ночи взялись гиены? Ловко ты с ними разделался.

– Помоги мне закопать эту, – сказал Джек. – А потом, надеюсь, ты сможешь отвезти Родел в Амошу, чтобы она забрала свои вещи? Оказывается, ты мне нужен еще некоторое время. Я уезжал на два дня и теперь должен это наверстать. Мне нужна помощь в эти дни, до того, как мы с Родел отправимся в Ванзу. Как думаешь, ты справишься с этим?

Бахати потер подбородок и посмотрел на гиену.

– За такую же плату?

– За такую же.

– Без бонуса за уборку трупа?

– Без бонуса. Все равно это гораздо больше, чем ты заработал бы в «Гран-Тюльпане» и возя туристов, – сказал Джек. – Так ты согласен или нет?

– Да, да. Конечно. Это я так. Но я думаю, что нам надо договориться об условном сигнале. На всякий случай, понятно? На случай, если я понадоблюсь тебе. Твоя ферма – опасное место. Вчера я видел змею. Она проползла через двор прямо передо мной. Может, дашь мне свисток? А как ты думаешь? Вся эта фигня со Схоластикой не дает мне покоя. Я не мог спать, когда вы уехали. Гома забывает запирать входную дверь. Твой дом уже старый. Ночью в нем все время что-то трещит и стучит. У меня сердце сжимается от страха. А тут еще эта стрельба. Дикие звери бродят вокруг. Мне требуется какая-то компенсация. За вред здоровью и опасность…


Бахати продолжал тараторить, а я тихонько ушла. Мне хотелось убедить себя, что холодок под ложечкой и порханье бабочек в животе возникли у меня от утреннего испуга и не имели отношения к жгучим, огненным взглядам Джека.

Подходя к дому, я оглянулась.

Я была готова поклясться, что Джек все еще глядел мне вслед.

* * *

– Я поеду в город с Родел и Бахати, – объявила Гома.

– Это еще зачем? – Джек налил воды в бутылку и оперся о стойку. Все утро он был на плантации, и его лицо покраснело от солнца.

– Кто-то должен навести справки об отце девочки. – Гома кивнула на Схоластику. – Он пропал, а никому, по-моему, и дела нет до него.

– Его сестра Анна уже написала заявление в полицию.

– Да, я говорила с ней. Родел оставила мне ее телефон, чтобы позвонить, если что-то случится со Схоластикой. В полиции считают, что Габриель бросил свою дочь. Если это так, тогда ладно. Но я хочу услышать об этом от него самого. Я записала все его приметы и хочу навестить своего друга в полиции, попрошу, чтобы он поискал Габриеля.

– Только будь осторожнее, ладно? – Джек не мог скрыть тревогу за бабушку. – И не сообщай им, что Схоластика у нас. Вдруг кто-то из них знает, что у Габриеля дочь-альбинос.

– Я не дура, мой мальчик. – Гома надела зеркальные, радужные очки. Они закрывали почти все ее лицо и отражали мир двумя круглыми, разноцветными блюдцами. – Ты присмотришь за Схоластикой?

– Мы с ней займемся телочкой, – ответил Джек. – Ты поможешь мне, Схоластика? – Он перешел на суахили и присел рядом с девочкой.

Мы с Джеком избегали смотреть друг на друга, и меня это устраивало. Одно дело – справляться с высоковольтным напряжением между нами, а другое – что Гома заметила это и не преминула подчеркнуть, это лишь усугубляло ситуацию. Мы оба чувствовали себя виноватыми, потому что за поминальным столом нет места плотскому вожделению, а оно все же появилось и уселось среди нас, будто непрошеный и бессовестный гость.

– Ну, мы поехали, – сказала Гома, когда мы вышли из дома.

– Квахери! – Схоластика помахала нам на прощание. Казалось, она привязалась к Гоме, пока мы с Джеком были в отъезде.

– Глядите, как сверкает сегодня моя Сьюзи! – похвастался Бахати, когда мы с Гомой сели в его джип. За эти дни Бахати до блеска начистил свою тачку.

– Если бы ты уделял столько внимания какой-нибудь молодой приятной девушке, сколько уделяешь своей Сьюзи, у тебя была бы сейчас семья.

– Семья – это фикция. А моя Сьюзи… – он похлопал по щитку, – солидная штука. Надежная. Джек сказал, что вы заезжали к моему отцу, мисс Родел?

– Ро, а не мисс Родел. – Забавно, что он звал Джека и Гому по именам, а со мной держался более формально. Я догадалась, что он таким образом дистанцировался от меня. – Да, я видела Олонану. А твоя бабушка подарила мне вот что. – Я подняла браслет, чтобы Бахати узрел его в зеркале заднего вида.

– К тебе они были приветливее, чем ко мне. Знаешь, что дал мне отец? Это прозвище. Бахати. Бахати Мбайя.


– Тебе оно не нравится? – поинтересовалась я. Мы уже оставили позади каменные столбы на въезде в Кабури-Эстейт и мчались по дороге на Амошу.

– Тебе бы тоже не понравилось, если бы ты знала, что оно означает. «Бахати» – счастье. «Мбайя» – плохое. Короче, невезение. Когда я родился, у Лоньоки, нашего олоибони, было видение. Будто я ехал верхом на спине гигантской черной змеи. Будто я воевал со своими и помогал белым людям. Много лет назад колониалисты захватили нашу землю. Мы до сих пор пытаемся восстановить и поддержать нашу традиционную жизнь. Лоньоки считал, что я – угроза для нашей деревни, но мой отец любил меня. Он слушался Лоньоки во всем, кроме этого, и олоибони злился на него. Он обвинял меня во всех бедах. Например, если долго не было дождя. Или если болезнь косила наших коров. Я был виноват, если не помогало его колдовство. Может, все забылось бы, если бы я доказал свою храбрость и был таким, как другие мораны. Но я не был ни хорошим охотником, ни хорошим пастухом. Я любил болтаться по деревне. Я любил устраивать шоу для туристов. Я любил гаджеты, музыку и фильмы. Поэтому старики уговаривали отца прогнать меня из деревни. Я думал, что он заступится за меня, скажет им, чтобы они не верили устаревшим предрассудкам, но он дрогнул. Он сунул мне в руку несколько шиллингов и велел, чтобы ноги моей больше не было на землях масаи, потому что, если я вернусь сюда, сбудется пророчество. Я пытался убедить его, но отец сказал, что всем будет лучше, если я уйду. С тех пор я больше там не был.

– Мне грустно это слышать, – сказала я. – Надеюсь, что вы когда-нибудь помиритесь с отцом.

– Олонана упрямый старый дурак. Как и я сама. С нами непросто. – Гома порылась в своей сумочке и протянула мне шоколадку. – Вот возьми. – Она поделилась и с Бахати. – Шоколад делает жизнь слаще.