– Традиционно это доктор, целитель или травник. Но термин применяется еще и к колдунам. Занзибарские особенно ценятся. Занзибар – остров возле побережья, с богатой историей местного вуду.

– И люди верят в это?

На листовке осталось только две полоски с телефонами.

– Если ты уже отчаялся, то веришь всему.

Я кивнула и подумала о женщине, только что оставившей тут свежие цветы. Я понимала, почему первая строчка в листовке предназначалась друзьям и семьям жертв нападения на молл.

– Эти мганга – они тоже используют в своем колдовстве части тела альбиносов?

– Некоторые используют. Но это невозможно понять, если ты не принадлежишь к их кругу доверенных лиц.

– А ты когда-нибудь ходил? К колдуну? – спросила я, когда мы возвращались к машине.

– Нет. Если не считать Лоньоки, нашего олоибони. В сельских районах многие люди лишены возможности пойти к доктору или в больницу. Целители и травники – обычно их первая линия защиты. Многие целители обладают солидными познаниями, полученными от предков, но полно и мошенников. Лично я держусь подальше от деревенских предрассудков. Может, потому что сам стал их жертвой и был вынужден покинуть свой дом и близких.

– Совсем как Схоластика.

– Да. – Бахати постоял, прежде чем сесть в машину. – Я никогда не думал об этом, но да. Пожалуй, это объединяет нас со Схоластикой.

Прислонившись головой к окну, я слушала болтовню Бахати. Странное дело, она успокаивала меня, словно привычный, негромкий шум. Вероятно, Гома чувствовала то же самое, потому что задремала, и ее голова моталась из стороны в сторону, когда мы проезжали мимо небольших, похожих на заплатки полей и лачуг с ржавыми железными крышами.

Когда мы приехали на ферму, Бахати загнал Сьюзи в гараж. Это был навес, пристроенный к дому и открытый со всех сторон, но все же укрывающий машины от дождя. Рядом с машиной Джека лежал шланг, пенная струйка текла к дренажной дыре в полу.

– Вы вернулись? – Джек сидел в машине, высунув из окна загорелую руку.

– Ты собрался куда-нибудь? – спросила Гома.

– Нет. Мы со Схоластикой мыли машину, и девочка вдруг заплакала. Думаю, она затосковала по дому и по отцу. Сейчас все в порядке, но она вымоталась и уснула несколько минут назад.

Я заглянула в машину и увидела, что Схоластика свернулась калачиком на пассажирском сиденье, а ее голова лежала на коленях у Джека.

– Как же тебе удалось ее успокоить?

– Я рассказал ей историю, которую любила Лили. – Он рассеянно гладил девочку по голове, словно наигрывал любимую, но забытую мелодию.

– Я отнесу ее в дом. – Бахати подхватил Схоластику на руки, стараясь не разбудить.

– Пожалуй, я тоже чуточку посплю, – сказала Гома. – Эти дороги растрясли мои кости.

Мы увидели, как они открыли дверь и скрылись в доме.

– Я не понимаю, как мужчина может бросить свою дочку, – тихо проговорил Джек. – Если бы я мог побыть хотя бы еще одно мгновение с Лили – крошечное мгновение, я бы сделал это. Любой ценой. Я бы продал душу дьяволу ради этого.

– Я не думаю, что Габриель бросил Схоластику. Это не укладывается в общую картину. Вот он доставляет всех детей в безопасное место, подвергая себя риску. И вдруг срывается с места и бросает собственную дочь? Это как-то нелогично.

– Откуда мы знаем, действительно ли он возил тех детей в безопасное место? Точно мы знаем только то, что он с помощью твоей сестры забирал тех детей у их родителей. Говорила ли она тебе, что они действительно привозили детей в детский приют в Ванзе? Прямо входили с ними в приют, регистрировали и устраивали там?

– Мо никогда не говорила об этом, но и я никогда не интересовалась мотивами Габриеля. Ведь у него самого дочка-альбинос.

– Да, но это еще ни о чем не говорит. Мы ничего не знаем о нем как о человеке. Мы лишь предполагаем, что он хороший парень. А если нет? Что, если он просто использовал Схоластику и втирался в доверие к другим семьям с такими детьми? Мы знаем, что он предлагал семье Джумы какую-то компенсацию. Интересно, из своего кармана? Или он работал на кого-то еще?

– Ты хочешь сказать, что Габриель мог быть охотником за альбиносами? Что он обманом уговорил мою сестру помогать ему? – При мысли об этом мне стало нехорошо.

– Я не знаю, но такую возможность мы тоже должны рассматривать. Мы ничего не узнаем точно, пока не доберемся до Ванзы. А там мы посмотрим записи и увидим, действительно ли он привозил детей в приют.

– Почему бы нам просто не позвонить туда?

– Я не хочу никого спугнуть – в случае, если у Габриеля там есть помощник или сообщник. Лучше я сам приеду туда и проверю.

– А как насчет полиции? Гома наняла Хамиси, чтобы он искал Габриеля.

– Хамиси держит свой рот на замке. Его молчание приносит ему немалый доход.

Я кивнула, но теперь мне казалось, будто земля уходит у меня из-под ног. Все, на чем я основывала свои решения, казалось теперь иллюзорным, словно далекий мираж.

– Сегодня я побывала возле молла.

Мы разговаривали через окно, Джек все еще сидел в машине. Впервые после утреннего обмена фразами у амбара наши глаза встретились надолго. В его глазах было что-то, не поддающееся определению, что-то, что он не хотел мне показывать. Но потом, словно шторка, это упало, и он взял в ладони мое лицо. Шершавая подушечка его большого пальца так нежно погладила меня по щеке, что у меня перехватило дыхание.

Мои ресницы отяжелели от непролитых слез, хотя я не знала точно, почему мне хотелось плакать. Может, потому что я увидела развалины молла, может, потому что я ошиблась в Габриеле. Но отчасти еще и из-за ощущения того, что мое лицо так легко легло в изгиб ладоней Джека, что это так правильно и естественно, что это уже созрело и, как плод – сладкий и спелый, – ждет, когда его сорвут. Я понимала, что мне придется оставить этот плод на ветке, что я не отведаю его, что все это как эхо того, что могло бы быть.

«Я не знаю, как буду прощаться с сестрой, а потом с любимым, и все на одном дыхании».

Поэтому я шагнула назад, и Джек убрал руку. Он поднял стекло в дверце и вышел из машины.

– Ты пропустил эти пятна, – сказала я, показав на полосу на стекле.

– Это не грязь, – пояснил он. – Это отпечатки пальчиков Лили. В тот день она ела шоколад. Когда мы подъехали к моллу, зазвонил мой телефон. Она подошла к этой дверце и дотронулась до стекла. Вот так… – Он подержал свои пальцы над пятнышками. – Раз, два, три, четыре, пять. Видишь? Пять превосходных, маленьких шоколадных отпечатков. С тех пор я их не смываю. Каждый раз, когда я гляжу из окна, я вижу тут Лили, как она прикладывает ладошку к стеклу и корчит мне рожицы.

Когда бы Джек ни говорил о Лили, на его лице появлялась нежность. В такие минуты вся его натура была словно пламя, горящее у него внутри. На секунду я даже ощутила ревность, потому что никогда не жила в таком сердце, как его. А мне хотелось этого. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь когда-нибудь так же пылал любовью при мысли обо мне.

Когда Джек возился с машиной и выключал воду, я сообразила, что это неправда. Я не хотела, чтобы это был кто-нибудь и когда-нибудь. Я хотела этого сейчас. Сегодня. И хотела, чтобы это был Джек.

Какие бы доводы я ни приводила себе, с каждым днем я влюблялась в Джека Уордена все сильнее и сильнее.

Глава 11

День на ферме начинался рано. Лучшее время для сбора кофе – пока не настанет жара. Делалось это вручную, потому что кофейные ягоды на одной ветке созревали не все сразу, и сборщики срывали только спелые ягоды, одну за другой.

– На чашку кофе нужно семьдесят ягод, – сказала Гома, когда я спросила ее.

– Ого. – Я обхватила свою чашку еще бережнее.

– Хапана, Схоластика. Не для тебя, – сказала Гома, когда девочка хотела глотнуть кофе из ее кружки. – Ватото вана кунива мазива. – Она показала на стакан молока, стоявший на столе.

– Ситаки мазива. – Схоластика отодвинула молоко и надула губы.

Со скрипом открылась задняя дверь, за этим последовали два тяжелых удара – это Джек снял сапоги.

– Что тут происходит? – спросил он, взглянув на Схоластику, потом на Гому.

– Конфликт, – сказала Гома. – Она капризничает, отказывается пить молоко. Она хочет кофе.

– Конечно, она хочет кофе. Она ведь на кофейной ферме. Кофе вокруг нее. Вы все его пьете. Вполне естественно, что ей хочется его попробовать. Я подозреваю, что еще она ищет повод позлить тебя. Возможно, она надеется, что тогда я отправлю ее назад в Рутему. Там ее единственный дом.

Он обошел вокруг стола, оставляя за собой запах зеленых листьев и темной земли.

– Ты хочешь кахава? Кофе?

Схоластика кивнула.

– Харуфу нзури сана.

– Да, он действительно хорошо пахнет. Давай договоримся так. Ты доешь все, что лежит на твоей тарелке, а я научу тебя, как приготовить чашку кофе. – Джек повторил свое предложение на суахили и получил в ответ полный энтузиазма кивок.

– Возьми с собой и Родел, – сказала Гома. – Мне хочется хоть немного побыть одной. Давно у нас не было так много народу.

У меня закралось подозрение, что Гома просто пытается сводничать, но я не стала раскрывать рот. Схоластика хихикала и ежилась, когда я мазала ее солнцезащитным кремом. Болячки на ее лице заживали, а из глаз почти исчезла настороженность. Впрочем, страх все равно никуда не делся, он сидел слишком глубоко в ее душе; девочка нервно глядела по сторонам, когда мы шли за Джеком по рядам кофейных кустов.

– Кофейные бобы – это на самом деле семена кофейных ягод, – пояснил он, когда мы со Схоластикой привязывали на пояс корзинки. – Видите те ярко-красные ягоды? Вот их и надо собирать. – Он разломил красную кожицу и вынул семечко, скользкое, в жидкой мездре. – Ягоды из ваших корзинок будут сушиться на солнце, их надо переворачивать несколько раз в день, чтобы они не испортились. В дождь и на ночь мы их накрываем, чтобы они не намокли. В зависимости от погоды, сохнут они по-разному. У сухих ягод семечки гремят внутри. Тогда мы отделяем их от кожуры и продаем как кофейное сырье. Некоторое количество мы оставляем для фермы и работников, чтобы жарить их для собственного употребления.