Вскоре она попросила меня позвать Джека на ужин.

Я нашла его в амбаре со Схоластикой; они ухаживали за телкой, на которую напали гиены.

– Мфальме! Мфальме! – сказала Схоластика, увидев меня, и показала на Джека. Она все еще была в очках Мо, и, хоть я сама дала их ей, сердце у меня чуточку сжалось от грусти. Я вспомнила глаза сестры, глядевшие на меня из этой оправы.

– Что это означает? – спросила я. – Мфальме?

– Король, – ответил из угла Бахати. Он тер наждаком ящик, который сделал для Аристутля. – Она сплела Джеку корону из веток и травы.

– О? – Теперь я заметила это кривоватое изделие на голове у Джека.

– Я сейчас как раз досказал ей историю, которую начал, когда она уснула в машине, – сообщил он. – Она сделала из меня главного героя.

– Что ж, ваше величество, ужин готов. Вас всех зовет Гома.

– Ступайте, – сказал нам Джек. – Я скоро приду. Я почти закончил. – Он похлопал по боку спящей телки.

– Твенде, Схоластика. – Бахати взял девочку за руку. – Сейчас мы посадим Аристутля в его новый дом и посмотрим, одобрит ли его Гома.

– Как там телочка? – Я заглянула в стойло, когда Бахати со Схоластикой пошли к дому.

– Ничего, нормально. Просто сейчас надо следить, чтобы не загноились раны. – Джек побрызгал ногу телки какой-то жидкостью, нанес мазь и снова забинтовал.

– Бедняжка. – Я присела на корточки рядом с телочкой и погладила ее бок. Телка пошевелилась и открыла большие, карие глаза.

– Хорошо еще, что раны неглубокие. Через несколько дней она будет как новенькая. Правда? – ласково сказал Джек. – Но сейчас тебе нужен отдых. Сейчас ты в безопасности. – Широкими, размашистыми движениями он потер ее шкуру; на них падали золотые лучи заходящего солнца.

Внезапно до меня дошло, что рядом со мной находится во плоти такой мужчина, с каким не сравнится ни один книжный бойфренд. На его голове все еще была корона из сухих веток и травы, но он был более величественным и великолепным, чем все сказочные короли, потому что жил в реальной жизни – смертный, ранимый, сломанный, измученный, но все равно король – с сердцем льва и ангельской душой. Мне ужасно захотелось дотронуться до него, почувствовать его золотую энергию. Моя рука сама потянулась к нему, наши ладони соприкоснулись, когда он гладил телочку. Это было легчайшее касание кожи о кожу, крошечное лакомство для моего голодного сердца, и я тут же убрала руку.

Кто-нибудь другой списал бы это на случай, но только не Джек. Он понял. Возможно, потому что он и сам остро чувствовал течения, закручивавшиеся между нами. Его взгляд устремился на мое лицо, в мои глаза. Не знаю, что он увидел в них, но воздух между нами был уже заряжен электричеством или даже динамитом – одно ложное движение, и мы оба будем разорваны на клочки. Впрочем, в тот момент я не думала об этом. Его близость пьянила меня, как наркотик, навевала эйфорию. Я повернулась к Джеку, медленно, беспомощно, и мои губы коснулись его горячей кожи.

Целовать Джека было все равно что целовать дремлющего льва. Он едва шевелился, но я ощущала за его сдержанностью огромную силу. А еще глубже таилось что-то дикое и опасное, что могло уничтожить меня, если бы вырвалось из оков. Но я хотела этого, потому что оно было великолепным, потому что оно прорывалось через боль утраты, наполнявшую все его естество, потому что это была та часть его, которая осталась живой. Мне захотелось погрузить пальцы в его густые, рыжеватые волосы, хотя я понимала, что так делать нельзя.

Джек не отозвался, но и не оттолкнул меня, и меня это устраивало. Муки ада бывают разные, но есть одна, особая – когда вспоминаешь во всех ярчайших подробностях поцелуй, которого никогда не было. И я только что избавилась от нее. Я выпрямилась, все еще не открывая глаз, понимая, что я только что обманом добавила в свою жизнь эпический момент. Когда-нибудь я вспомню о нем, идя по улице, и улыбнусь. Никто не будет знать причину, только я одна, потому что смогу напомнить себе: «Однажды в Африке я поцеловала короля…»

Я встала, поправила платье и пошла к двери, оставив Джека возле стойла.

– Родел, – позвал он, когда я была уже почти на пороге.

Родель. Вот это я тоже буду всегда вспоминать – как он произносил мое имя, необычно, красиво и ласково.

Не успела я оглянуться, как он уже стоял между мной и дверью. Он замкнул меня в кольцо своих рук и поцеловал – не ласково и нерешительно, как я его, а жадно и властно, прижав меня к себе. Его губы взяли в плен мои, его язык бушевал в пространстве моего рта, словно я украла кусок его души, и он хотел ее вернуть. В поцелуе Джека я увидела всю вселенную – голубой жар звезд, рождение далеких солнц, жужжание и слияние атомов.

Вот так, в старом, красном амбаре у подножья горы Килиманджаро я нашла ускользающую магию, которую видела прежде лишь на страницах любовных романов. Она запорхала вокруг меня, словно новорожденная бабочка, и села на краешек моего сердца. Я затаила дыхание, боясь, вдруг она улетит и я больше никогда ее не найду.

Когда Джек поднял голову, у меня на горле сильно и учащенно пульсировала жилка. Джек заметил это, ласково провел по ней пальцем и заглянул мне в глаза.

– Родел, – снова повторил он мое имя.

Я пыталась скрыть бушевавший во мне ураган эмоций, но Джек что-то заметил и помрачнел.

– Пойдем со мной, – сказал он и взял меня за руку.

В нежном полусвете сумерек мы прошли мимо дома к гигантской акации, под которой я видела его в ту грозовую ночь.

– Все, кого я люблю, лежат здесь, – сказал он, показав на четыре надгробья у корней дерева. Его дед. Его отец. Его мать. Его дочь. – А вот мое место. – Он показал на траву рядом с могилой Лили. – Я тут родился и тут умру. Бог свидетель, бывали дни, когда я хотел быть с Лили, там, где она. Когда я познакомился с ее матерью, я был молод и наивен. Я думал, что у нас все как-нибудь образуется, наладится. Но немногие женщины созданы для жизни на ферме, вдали от всех и вся. Поначалу Сара увлеклась ею, потом кое-как терпела, потом возненавидела. Пропало все хорошее, что было у нас. Когда она уехала, я поклялся, что больше не стану никого подвергать таким испытаниям. – Он сунул руки в карманы и отвернулся от меня.

– То, что происходит между нами… – он тяжело вздохнул, и его плечи поднялись, – принесет боль нам обоим. Что ни говори, но мы с тобой принадлежим к разным мирам. Мой дом здесь, твой – там. Я никогда не попрошу тебя остаться, а ты никогда не попросишь меня уехать. Это будет нечестно. У меня больше нет сил, чтобы пустить тебя ко мне в душу, а потом отпустить. Я не выдержу еще одно прощание, Родел. – Джек стоял возле могилы Лили. Под кроной старой акации сгущались сумерки. – Последнее прощание раздавило меня.

Моим пальцам не терпелось поправить корону на его голове, но я стояла рядом с ним, опустив руки, и боролась со странным хаосом эмоций. У меня на сердце было тяжело от потерь: от его, моей, наших. Но в то же время что-то прекрасное ожило во мне при словах Джека, когда он признался, что мы с ним связаны. Словно крошечное зернышко, наполненное магией, пустило ростки. И хотя оно никогда не увидит свет дня, сам факт, что оно появилось, наполнял меня радостью, и в моей душе расцветали сотни цветов.

Глава 12

Вечера на ферме были неспешной, приятной передышкой от дневных хлопот, все дела замирали под пологом звездного неба. Гома садилась за свою старинную швейную машинку, ставила ногу на педаль и наполняла библиотеку тихим стрекотаньем. Иногда Гома вставала, прикладывала материю к спине Схоластики и либо кивала, либо бралась за ножницы и мелок.

– Что вы делаете? – спросила я.

Мы втроем, Джек, Схоластика и я, уезжали утром за следующим ребенком из списка Мо, оттуда – еще за одним, а потом должны были направиться в Ванзу.

– Я шью запашные юбки для Схоластики, – ответила Гома. – Они пригодятся ей на первое время.

Девочка подняла голову. Теперь она училась писать свое имя. Увидев его на бумаге, она увлеклась этим занятием.

Схоластика

Схоластика

Схоластика

Она царапала его на каждом клочке бумаги, какой попадался под руку. Казалось, она обнаружила, увидела себя в нем и закрепляла это с каждым написанным словом:

Это я.

Это я.

Это я.

– Кажется, она устала, – сказал Джек. Он сидел за своим письменным столом и заполнял накладные.

– Да, верно. – Я погладила девочку по голове. – Как ты себя чувствуешь? Нормально? – Мне показалось, что у нее усталый вид, возможно, еще и от сознания, что для нее это последний вечер на ферме.

Может, Схоластика и не поняла мой вопрос, но она сняла очки и положила голову мне на колени.

– Ну, на сегодня хватит. – Гома отрезала нитку и подержала юбку на вытянутых руках, осматривая. Потом свернула ее и добавила к стопке другой одежды, которую она сшила для Схоластики. – Я отведу ее наверх. Пойдем. – Она протянула девочке руку. – Тебе пора спать. Твенде кулала. Завтра у тебя будет долгий день.

Бахати протяжно вздохнул, когда они ушли.

– Что такое? – поинтересовалась я.

– Здесь абсолютно нечем заняться, – простонал он. – Я уже с ума схожу от скуки, а всего лишь восемь часов. Джек, неужели ты не скучаешь по ярким огням и бурной жизни?

Джек лишь на секунду поднял на него глаза и снова вернулся к своему занятию.

– Давай поиграем в книжные шарады, – предложила я.

– Что за книжные шарады? – оживился Бахати.

– Ну, обычные шарады, но вот с ними. – Я показала на полку. – Мы берем книгу и смотрим, может ли второй играющий угадать название.

– Я никогда не играл в шарады вдвоем. Это глупо.

– Ой, ладно тебе! Я загадываю первая. – Я взяла книгу с полки, прочла название и положила ее названием вниз на свой стул. – Ладно. Вот. – Я подняла кверху три пальца.

– Что? Название из трех слов? – догадался Бахати.